Паскаль Брюкнер
ПОХИТИТЕЛИ КРАСОТЫ
уголке левого глаза у меня появилась новая морщинка, и тут машину занесло.
Элен отчаянно надавила на тормоз, вывернула руль. Цепи не держали. Я
вскрикнул; машина развернулась поперек дороги и увязла в сугробе. Было семь
часов вечера, стояла темень, густо валил снег.
курорте. Вообще-то я ненавижу горы, доктор, а еще пуще ненавижу холод, он
пронизывает насквозь, кусает. Но Элен проявляла заботу омоем воспитании: ей
загорелось приобщить меня к этому виду спорта и показать мне Альпы во всем
их величии. Изломанные очертания вершин, их окаменелая надменность меня
прямо-таки пришибли. Эти каменные судьи не знают снисхождения; слишком они
высоки, слишком заострены. Природа создала горы в наказание людям, когда ей
захотелось их унизить. Целую неделю я терпел полярную стужу - был конец
января-и, напялив на себя полное снаряжение космонавта, выходил на
обледенелые трассы, крутизна которых повергала меня в ужас. Вечером
возвращался в отель разбитый, не чувствуя под собой ног, с красным носом,
пунцовыми щеками и задубевшими от мороза пальцами. Зато Элен
блаженствовала; она вообще обожала все то, от чего большинству из нас не по
себе: бураны, резкие перепады температуры, головокружительные склоны. Уж не
знаю, когда она спала, но в девять утра была уже на лыжах, съезжала ловко и
грациозно, вздымая искрящиеся на солнце клубы белой пыли, а по вечерам ей
еще надо было дрыгаться на дискотеках. Высота приводила ее в щенячий
восторг. Она все упрашивала меня: "Посмотри же вокруг, проникнись этой
красотой. Ты в Швейцарии, эта страна- воплощение материнства, грудь
старушки Европы, из которой истекают мед, шоколад и молочные реки.
Запасайся же здесь впрок силой и здоровьем". Возражать ей я даже не
пытался. Но к концу недели чистый горный воздух и красоты обрыдли мне до
такой степени, что меня мутило даже от звона колокольчика на санях, и я
взмолился; мне хотелось одного: убраться отсюда и вернуться вниз, на
равнины, они хоть приветливее.
У нее была красивая хромированная игрушка, шикарная такая, просто мечта,
чтобы пустить пыль в глаза; знаете эти немецкие машины - плавный ход и
мощный двигатель, внутри сплошь мягкая кожа и орех, и не едут даже, а
заглатывают дорогу. Элен еще оснастила ее кое-какими мелочами, и я,
полулежа на сиденье, щуря глаза на свет приборного щитка, наслаждался
комфортом каюты океанского лайнера Урчание мотора убаюкивало. В тот день,
вместо того чтобы ехать прямо в Париж, мы еще прошвырнулись: невзирая на
мерзкую пагоду, задержались в Лозанне, поглазели на витрины дорогих
магазинов, зашли в часовню, в музей. Элен никак не могла расстаться со
Швейцарией, она была влюблена в эту страну, где училась в детстве.
Женевское озеро лежало большой зеленой лужей, затопившей Альпы, и только
чайка над самой водой выделялась светлым пятном. Часа в четыре к Элен вдруг
пришла блажь свернуть с автострады к горам Юра. Ей хотелось ехать лесной
дорогой, как бы продлив тем самым каникулы. Я не стал возражать. Так уж у
нас повелось. Бытовые и материальные заботы Элен брала на себя, и все
остальное тоже. Наши лица покрывал типичный для лыжников загар - этакий
слой показного благополучия, - или, вернее сказать, мы пропеклись,
подгорели на солнце вокруг; глаз от очков остались белые круга, а щеки
стали малиновыми. Мы возвращались, погрузив в багажник полный чемодан
кислорода, который Элен собиралась маленькими дозами вдыхать в Париже.
Солнечный луч на мгновение прорвал толщу облаков, упал перламутровым
мазком, и почти сразу же повалил снег. Ненастье Элен не смущало, мы ехали
быстро, радио орало во всю мочь композиции Джимми Хендрикса, Кертиса
Мэйфилда, Джона Ли Хукера, и у меня от этого гама едва не лопались
барабанные перепонки. А она знай себе отбивала ритм пальцами на руле,
подхватывая припев. Две вещи Элен обожала: негритянский джаз и еще -
записывать разговоры, незаметно и неожиданно включая диктофон. Слушая потом
себя, подмечая характерные словечки, глупости, которые, бывает, сморозишь
за обедом или на вечеринке, она хохотала до слез. Машина легко
расправлялась с препятствиями, превращая шоссе в резиновый коврик. Я
съежился на сиденье, глаза щипало от снежной белизны, и меня клонило в сон,
несмотря на грохот джаза. Элен убавила громкость и посоветовала мне
смотреть внимательно: подъезжаем к границе, это переходная зона, здесь одна
культура едва намечается, а другая постепенно стушевывается. Я возразил,
что под этим белым шквалом одну страну от другой не отличить и вообще зима
границ не знает. На бензоколонке синий от холода заправщик продал нам цепи
и заметил, что благоразумнее было бы вернуться назад. Элен рассмеялась ему
в лицо, а я восхитился ее лихостью. Нарядный домик с голубыми ставнями, где
размещались швейцарская и французская таможни, был закрыт. Дорога шла
вверх, вираж за виражом, все круче. Высокие призрачные ели обступали нас,
как строй солдат с запорошенными снегом рукавами. Ненавижу эти деревья, они
не живут в одиночку, держатся всегда стаей, точно волки. Снег заштриховывал
пейзаж, кружил в лучах фар и очень скоро засыпал все дорожные указатели.
Маленькие сугробы мелькали во мгле, напоминая нам, что здесь были
километровые столбики, стрелки, названия деревень. Скоро стало ясно, что мы
заблудились и едем наобум.
Молочно-белое марево размыло очертания, сгладило углы, заволокло дорогу.
Дворники надрывались, отчаянно скрипя, но не могли очистить ветровое
стекло. Несколько раз колеса пробуксовывали, несмотря на цепи. Элен с
трудом удерживала руль, нас мотало из стороны в сторону; страшно помыслить,
что бы случилось, попадись нам навстречу какая-нибудь машина. Я предложил
вернуться, Элен в ответ назвала меня трусишкой, и это словцо меня
успокоило. Но наш гордый стальной конь кряхтел на подъемах, как жалкая
малолитражка. Наконец он выдохся, забуксовал, вильнул вбок и замер. Тщетно
Элен пыталась включить сцепление - лошадка не трогалась с места. Мы
застряли. Тогда она выскочила наружу, принялась танцевать под снежными
хлопьями, зачерпнув пригоршню, слепила снежок и запустила в меня
("Бенжамен, мы проведем ночь здесь, в буран, вот здорово!"). Энергия горных
вершин еще била в Элен ключом, приводя ее в состояние эйфории: она
призывала стихию, чтобы потягаться с нею. Я еще раз внимательно рассмотрел
в свете лампочки свои глаза. Совершенно точно: вчера этой морщинки не было,
она появилась сегодня. Жизнь запечатлела новую мету на моей коже. От
перспективы провести беспокойную ночь в машине меня просто жуть брала: мне
во что бы то ни стало надо было выспаться, чтобы сгладить эту проклятую
складку. От налетавших порывов ветра нас шатало, горы сомкнулись вокруг,
точно карцер.
Джимми Хендрикса с его бодрящими каскадами аккордов пользы нам было мало.
На мне были крепкие ботинки на меху и теплый анорак. Я захватил несколько
галет и карманный фонарик, едва освещавший мри ноги. Элен холод не грозил:
бак был полон, мотор мог работать еще несколько часов. Сгибаясь под ветром,
я шагнул во тьму; я уже злился на себя, что отказался, когда Элен вызвалась
пойти вместо меня, и проклинал идиотские условности, предписывающие мужчине
брать тяготы на себя. В конце концов это из-за нее мы влипли в эту
переделку заупрямилось балованное дитятко, на приключения, видите ли,
потянуло. Снег только казался мягким; он резал, как стекло, каждая снежинка
вливалась в меня кинжалом, царапала, жгла, прежде чем растаять. Тьма
сгущалась, деревья мучительно стонали и трещали. Мне в жизни не приходилось
сталкиваться с опасностью, - правда, жить вообще опасно, лично мне и этого
достаточно. Ноги вязли в снегу, дыхание перехватывало, я хлопал рукавицами,
чтобы хоть немного согреться. Я старался ориентироваться, держась черной
линии елей, тянувшейся вдоль шоссе. Они стояли безмолвным почетным
караулом, похожие на тяжело нагруженных носильщиков: собственно, это и была
их работа, а грузом был снег. Время от времени порыв ветра колыхал ветви, и
белые комки сыпались хлопьями на землю. Я напевал, чтобы приободриться, и
сам едва слышал свой голос. Единственным различимым звуком был шелест
снега, падающего на снег.
справа от себя среди деревьев нечто вроде проезжей дороги и свернул на нее.
Я сразу увяз в глубоких сугробах, которые намело вокруг стволов, через
несколько шагов весь взмок и запыхался. Не знаю, сколько я шел так, то и
дело спотыкаясь и падая. В просветах между деревьями виднелись скалы -
точно обледенелые надгробья. Я чувствовал себя затерянным в этой
бесконечной белизне, и в голову лезли жуткие мысли: я провалюсь в
расселину, на меня нападет дикий зверь, И какой идиот выдумал глобальное
потепление климата? Снег заглушал шаги, поглощал все звуки в мире. Наконец
мне померещилось, что далеко впереди мигнул крошечный огонек и тут же
исчез. Я бросился бежать, два иди три раза пропахал снег носом.
Приблизившись, я различил очертания горной мызы, утопавшей в снегу, только
из одного окна на втором этаже пробивался свет. Я отчаянно засигналил
фонариком. Потом взобрался на крыльцо по ступенькам, очевидно совеем
недавно расчищенным, и забарабанил в дверь.
мочи. Единственное освещенное окно на втором этаже теперь погасло. На двери
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Афанасьев Роман