как жили-то, дружно, весело, артелью непоборимой! Ну и што, што не всегда
досыта едали? Не плакались! Ну и што, што гонял семейство по пьянке? С
дурака какой спрос! Ну и што, што дрались и пластались меж собой братья и
сестры? Зато чужому было никому их не тронуть. Орлы! Друг за дружку стеной.
Растилишшут любого врага, в клочья разорвут!..
приостановился, подумал и протянул мне кисет: кури, дескать, возраст твой
подошел.
слова "отец" и "мать" и скорбно сочувствующий взгляд дяди Левонтия, его
степенность. Полно, уж в тот ли дом я попал?
друг друга "он" и "она". Дядя Левонтий чаще: "размазня", "тетеря". Тетка
Васеня: "мордоплюй", "костолом", "рестант" и в самые уж обиходные дни, то
есть в дни получек: "сам" или "хозяин".
производственный кадр, не записался и в актив комбеда не вошел, а попивать с
Болтухиным, Вершковым, Митрохой и прочей властью связался и сразу же стал
прятаться от людей, в первую голову от дорогой соседушки" -- Катерины
Петровны, но еще не нашлось во всей округе человека, который бы от нее
спрятался.
роже-то, видать?
мышкой, с бутылками в карманах вваливалась в домишко дяди Левонтия, бабушка
повязалась платком, подобралась, поджала губы и с черемуховым своим батогом
пошла через дорогу.
просим...
Левонтий, как нынче говорят, слинял и даже отрезвел разом.
взглядом, ни словом не удостаивая сидящую за столом компанию.
уральских художников, стояла возле полыхающей мартеновской печи, опершись на
железную клюку, и всем своим видом показывала, что она вечно была, есть и
будет в союзе с бабушкой Катериной и больше ни с кем, что бы та ни делала,
ни говорила -- все правильно и верно, лучше нее никто не сделает и не
скажет. Даже брови насупила тетка Васеня и клюку сжала рукой, будто перед
страшным боем -- двинься с места хоть муж, хоть кто -- зашибет.
пропадут. Не дадим мы имя и Васене пропасть, последнюю крошку разделим. Но
эти твои дружки-приятели. -- Бабушка потыкала батогом в каждого гостя в
отдельности, и они перестали лыбиться, почесываться, строить рожи. Митроха
начал было: "Старуха..." -- но дядя Левонтий придавил его взглядом: "Молчи!"
-- Как пропьют Расею, деревню, себя и портки последние -- имя страшный Божий
суд будет и проклятье от людей, имя и детям ихним проклятье и презрение, дак
за что же твои ребята страдать-то будут? Оне детства не знают, жизни сытой
не видели, от папы имя одно беспокойство, матерщина, гонение да насмешки от
людей. Дак хочешь, чтоб, и вырастут когда, люди их оплевывали, пальцем на
них показывали, как на шпану: "... вот, оне, лиходеи, лоскутники, пьяницы:
разорители..." Санька, ты хочешь, штабы так было?
дрожащим голосом произнес:
чужим застольям, сраму не имет, седин своих не стыдится. Чего нет-то,
Александра?
посуровело, но под конец Санькиной речи подняла фартук к глазам и начала
было подвывать, однако бабушка остановила ее.
спрошу. Ребята, вы с Александром согласные?
в глубь жилища, но хотя и разрозненно, оттуда раздались голоса:
пионерском сборе, повторили за Танькой следом: -- Согласные! Согласные!
Согласные!
заметила бабушка и громче продолжала: -- А раз согласные, значит, громилу
своего и забулдыгу пьяного домой не пущайте. Неча в добром дому таким
бродягам делать. Пущай со своим советчиком и наставником Болтухиным
запивается и под забором валяется. Тот обоссаннай, вшивай, и этот такой же
станет. Оба и околеют в канаве, как псы бездомныя...
из-за стола затяжелевший Митроха. Болтухин уже спал, уронив на стол
безвинно-детскую голову, стриженную лесенками. Шимка Вершков очухался, снова
ерзал, похохатывал и глаза закатывал.
величественно удалилась, но дома заперлась в горнице, и оттуда донесло запах
мятных сердечных капель.
что они принесли, на улку выбросила, дядю Левонтия на известковый загнала и
неделю домой не пускала.
бесстыжих не кажи!
здоровалась с ним вежливо и в особенные, душевные разговоры не вступала.
здесь много горя и слез. Одна похоронная уже пришла. Старший, тот самый, что
водил когда-то нас по ягоды, погиб на границе. Двое удались в отца --
моряками воюют под Мурманском, во флоте. Санька -- истребитель-артиллерист.
Татьяна, мне так и было сказано -- Татьяна, а не Танька, я даже суп перестал
хлебать, -- учится в городе на швею. Еще двое в ремесленном, в Черемхове, на
шахтеров обучаются. Остался самый младший, да и тот зимой не при доме, в
школе на Усть-Мане -- десятилетки в нашем селе нет.
прежде -- хлеб с водой, чем пирог с бедой. Тетка Васеня подливала мне и
глядела, глядела на меня, с жалостью, с испугом, и я угадывал ее
бесхитростные бабьи печали: "Может, и тебя последний раз потчую..." Мне и
неловко было, но не было сил отказаться от еды, ранить душу тетки Васени,
лицо которой одрябло, как прошлогодняя овощь. А было всегда это простоватое
лицо то в закопченности, то в саже и сердито понарошко.
тетку Васеню раньше, да и бабушка моя, и все наши соседи, -- как доверчивое
дитя, способное одновременно и плакать, и смеяться, и всех пожалеть.
по ухабам, упала на стол -- такое горе, и такая беспомощность.
Ест же человек, кушает, а ты мокренью брызгаешь!
тупая, послушная. В позе, в лице, в движениях ее такая неизбывная, дна не
имеющая тоска, что и сравнить ее не с чем, потому что не для горя-тоски
рождался этот человек, и оттого это горе-тоска раньше других баб размоют ее,
разорвут, как злая вешняя вода рыхлую пашню. Дядя Левонтий, мне кажется,
понял это, боится за жену.
так, будто и нет тетки Васени рядом, будто она уже его и не слышала.
доме ее пусто, нет гаму и шуму, не рубят ничего, не поджигают, все ей тут
кажется чужим, и хочется попасть обратно в ту жизнь, которую она кляла денно
и нощно, вернуться в тот дом, в ту семью, от которой она не раз собиралась
броситься в реку. Вот теперь бы она никого из ребят пальцем не тронула, сама
бы не съела, все им отдала, все им, им...
прибрана, постирана -- тетка Васеня ублажает его вместо ребят. Из рубахи,
как всегда малой, длинно высунулись большие, ширококостные руки. Бритые
скулы на обветренном, длинном лицо отчего-то маслянисто блестят. Он курит
казенную махорку и пепел стряхивает в жестяную банку. Против осенней поры,
когда мы выкатывали вместе лес, он заметно ожил, зарплату ему прибавили,
паек дополнительный идет. Не признать в нем никак того разболтанного,
безалаберного мужика, который прежде куролесил и чудил так, что даже в нашем
разгульном селе считался персоной особенной и на веки вечные пропащей.
объевшиеся ребятишки бегают с пряниками, конфетами, наделяя всех гостинцами,
хохот, пляски -- окошки, потолки, бревна в избе дрожат и вот-вот рассыплются
от хора, рявкнувшего песнь про "малютку облизьяну". Санька-мучитель. Без
потехи не вспомнишь, как пьяный дядя Левонтий таблице умножения его учил:
жисть?"
пробубнил дядя Левонтий, прощаясь. -- Конешно, конишко занятой, уезженный до
Майер Стефани
Вронский Константин
Пехов Алексей
Пехов Алексей
Каменистый Артем
Акунин Борис