крыльцу кот. Под полом стихла мышь. Стало совсем темно и одиноко. В избе не
скрипели половицы, не ходила бабушка. Устала. Не ближний путь в город-то!
Восемнадцать верст, да с котомкой. Мне казалось, что, если я буду жалеть
бабушку, думать про нее хорошо, она об этом догадается и все мне простит.
Придет и простит. Ну разок и щелкнет, так что за беда! За такое дело и не
разок можно...
калачиком и дышал себе на грудь, думая про бабушку и про все жалостное.
уговорить ее всем миром не могли. Она все кликала и звала маму, бросала в
реку крошки хлебушка, серебрушки, лоскутки, вырывала из головы волосы,
завязывала их вокруг пальца и пускала по течению, надеясь задобрить реку,
умилостивить Господа.
утащили домой. Она, словно пьяная, бредово что-то бормотала, руки и голова
ее почти доставали землю, волосья на голове расплетались, висели над лицом,
цеплялись за все и оставались клочьями на бурьянe. на жердях и на заплотах.
не раздетая, в скоробленных опорках, словно плыла куда-то, не издавая ни
шороха, ни звука, и доплыть не могла. В доме говорили шепотом, ходили ца
цыпочках, боязно наклонялись над бабушкой, думая, что она умерла. Но из
глубины бабушкиного нутра, через стиснутые зубы шел непрерывный стон, словно
бы придавило что-то или кого-то там, в бабушке, и оно мучилось от
неотпускающей, жгучей боли.
стала подбирать волосы, сплетать их в косу, держа тряпочку для завязки косы
в зубах.
дозваться мне Лиденьку, не дозваться. Не отдает ее река. Близко где-то,
совсем близко держит, но не отдает и не показывает..."
Вахрамеевны, она зацепилась косой за перевязь бон и моталась, моталась там
до тех пор, пока не отопрели волосы и не оторвало косу. Так они и мучились:
мама в воде, бабушка на берегу, мучились страшной мукой неизвестно за чьи
тяжкие грехи...
долбленую лодку набилось восемь человек отчаянных овсянских баб и один мужик
на корме -- наш Кольча-младший. Бабы все с торгом, в основном с ягодой --
земляникой, и, когда лодка опрокинулась, по воде, ширясь, понеслась красная
яркая полоса, и сплавщики с катера, спасавшие людей, закричали: "Кровь!
Кровь! Разбило о бону кого-то..."
струйкой слилась она с красной полосой. Может, и мамина кровь от удара
головой о бону была там, текла и вилась вместе с земляникой по воде, да кто
ж узнает, кто отличит в панике, в суете и криках красное от красного?
и ткнувшегося мне в глаза. В луче мошкой мельтешила пыль. Откуда-то наносило
заимкой, пашнею. Я огляделся, и сердце мое радостно подпрыгнуло: на меня был
накинут дедушкин старенький полушубок. Дедушка приехал ночью. Красота!
Пожалуйста, милости прошу. Ягодки-то, говорю, сиротинка горемышный
собирал...
разбирать, что говорила она дальше, потому что закрылся полушубком, забился
в него, чтобы скорее помереть. Но сделалось жарко, глухо, стало нечем
дышать, и я открылся.
мошенничат! ЧЕ потом из него будет? Жиган будет! Вечный арестант! Я вот еще
левонтьевских, пятнай их, в оборот возьму! Это ихняя грамота!..
Бабушка долго одна не может, ей надо кому-то рассказывать о происшествии
либо разносить вдребезги мошенника, стало быть, меня, и она тихонько прошла
по сеням, приоткрыла дверь в кладовку. Я едва успел крепко-накрепко сомкнуть
глаза.
сплавала в город. Бабушка сказала, что "сплавала, слава Тебе, Господи,
ягоденки продала сходно", и тут же принялась повествовать:
чтоб поведать: "А мой-то! Малой-то!" И это ей нисколько не мешало исполнять
домашние дела -- она носилась взад-вперед, доила корову, выгоняла ее к
пастуху, вытряхивала половики, делала разные свои дела и всякий раз,
пробегая мимо дверей кладовки, не забывала напомнить:
поделиться новостями, почерпнутыми в городе, и узнать те новости, которые
свершились без нее на селе. И каждому встречному и поперечному бабушка с
большой охотой будет твердить: "А мой-то! Малой-то!"
подмигнул: "Ничего, дескать, терпи и не робей!", да еще и по голове меня
погладил. Я заширкал носом и так долго копившиеся слезы ягодой, крупной
земляникой, пятнай ее, сыпанули из моих глаз, и не было им никакого удержу.
слезы с моего лица. -- Чего голоднай-то лежишь? Попроси прошшенья... Ступай,
ступай, -- легонько подтолкнул меня дед в спину.
в избу и завел:
сказать.
уже без грозы, без громов оборвала меня бабушка. Я покорно умылся, долго
возил по лицу сырым рукотерником и вспомнил, что ленивые люди, по заверению
бабушки, всегда сырым утираются, потому что всех позднее встают. Надо было
двигаться к столу, садиться, глядеть на людей. Ах ты Господи! Да чтобы я еще
хоть раз сплутовал! Да я...
возился на кухне, сматывал на руку старую, совсем, понимал я, ненужную ему
веревку, чего-то доставал с полатей, вынул из-под курятника топор,
попробовал пальцем острие. Он ищет и находит заделье, чтоб только не
оставлять горемычного внука один на один с "генералом" -- так он в сердцах
или в насмешку называет бабушку.
стал есть ее всухомятку. Бабушка одним махом плеснула молоко, со стуком
поставила посудину передо мной и подбоченилась:
какой тихонькай! И молочка не попросит!..
перечить бабушке, сделать чего не по ее усмотрению. Она должна разрядиться и
должна высказать все, что у нее на сердце накопилось, душу отвести и
успокоить должна.
конца, в какую бездонную пропасть ввергло меня плутовство и на какую "кривую
дорожку" оно меня еще уведет, коли я так рано взялся шаромыжничать, коли за
лихим людом потянулся на разбой, я уж заревел, не просто раскаиваясь, а
испугавшись, что пропал, что ни прощенья, ни возврата нету...
Ушел, скрылся, задымив цигаркой, дескать, мне тут ни помочь, ни совладать,
Бог пособляй тебе, внучек...
лишковато все ж меня громила.
дальше жить, я разглаживал заплатку на штанах, вытягивал из нее нитки. А
когда поднял голову, увидел перед собой...
По скобленому кухонному столу, будто по огромной земле, с пашнями, лугами и
дорогами, на розовых копытцах, скакал белый конь с розовой гривой.
дедушки, нет и бабушки, да и моя жизнь клонится к закату, а я все не могу
забыть бабушкиного пряника -- того дивного коня с розовой гривой.
Красноярск, "Офсет", 1997 г.
как назвала она задание. Упряг этот отмечен двумя брюквами, лежащими по ту и
по другую сторону продолговатого сусека, и до брюкв тех все равно что до