кулаками по голове и со слезами взывал в пространство:
свою?
наскочишь, бабу обрюхатишь и как вихорь унесешься? -- корила Терентия
бабушка Катерина Петровна, которой до всего и до всех дело. -- Ты подумал бы
башкой своей удалой, -- бабушка согнутым перстом стучала по покаянной голове
Терентия, будто по тыкве, -- как твои детки тута? Пить-есть чего у них
имеется? Как жена твоя родная, жива или мертва? Загуляла или блюдет себя?..
Или тебе гори все огнем-полымем?
Убить меня мало, подлеца такого, тетка Катерина!
Через день сломленная жалостью бабушка за руку, словно школьницу, привела
тетку Авдотью, и в присутствии дедушки, Ксенофонта и бабушки Терентий ползал
на коленях перед женою, клялся на образа, что покончит с "прошлым", будет
как "андел" -- тише воды, ниже травы, вина в рот не возьмет и никуда больше
не уедет, потому как "осознал ошибку своей жизни".
селу, пропил часы, сапоги и шляпу, бил тетку Авдотью, и она его била, и
однажды, будто печной угар, улетучился из дому и села Терентий, снова
подался бродяжничать, "длинные, фартовые" рубли искать. Тетка Авдотья опять
"налаживалась" и хорошо, что на этот раз Терентий не оставил ей девку на
память, да и внуков надо было кормить и растить. Девкам понравилось делать и
сплавлять внуков бесхарактерной матери.
являл собой подобие осеннего, полуубранного огорода или реку после ледохода:
все перевернуто и опрокинуто, всюду валялись битые черепки, поленья, ломаные
скамейки и табуретки, горшки с замертво выпавшими из них цветками, рванье
всякое, распущенная подушка, по столу валялись и сохли ложки, чашки, с печи
ссыпалась связка луковиц, из переполненной лохани текла зловонная жижа.
Кошка куда-то сбежала, во дворе, возле разваленной поленницы, причитал всеми
забытый кобелишка по имени Мистер. Совершенно он сбит с толку превратностями
жизни. Совсем недавно его от пуза кормили всевозможными яствами -- мясом,
мозговыми костями, жирными щами, остатками пирогов. Терентий даже пельменей
выносил, один раз насильно засунул в рот конфетку. Испытывая отвращение,
Мистер через силу счавкал конфетку вместе с бумажкой. Терентий поцеловал его
в морду, назвал "вумницей" -- и вот на тебе, морят живую душу голодом, не
только не кормят, но и не поят, даже с цепочки не спускают, чтоб промыслить
чего-нибудь по селу. Более того, распинав всякое битое и драное имущество,
если подвернутся, и детей с внучатами распинав, тетка Авдотья, хоть летом,
хоть зимой, босая, косматая, выскочив на крыльцо, орет:
влезай в какую-нибудь щель -- зашибет!
ошметки. Тесто засыхало само по себе, и в нем, судорожно дергаясь, затихали
налипшие мухи и тараканы. Квашня эта, кислый ее запах не давали тетке
Авдотье покоя, хлебный дух тревожил ее и звал к печи. Спустившись с полатей,
нащупывая ногой обутки, проклиная жизнь и все на свете, тетка Авдотья с
трудом растопляла давно остывшую и оттого дымящую печь. Двигалась она словно
бы во сне, расходилась словно после болезни, начиная творить привычную бабью
работу, распинывая и рассовывая по углам стекла, ломь всякую, тряпье, но,
видя, что хлам и сор никуда не деваются, бралась за веник, потом и за
тряпку, скребла, мыла, все еще ругаясь, всхлипывая, высказываясь.
плоские караваи из перекисшего горького теста.
выглядывающим из-за косяков дверей, из углов, тетка Авдотья: -- Да собачонке
не забудьте дать.
разлаженная, выбитая из колеи жизнь в доме тетки Авдотьи. Потихоньку,
помаленьку девки, их дети, затем и сама тетка Авдотья начинали выходить за
ворота, являлись селу и людям.
заходишь-то?
проходила мимо. Одевалась она в эту пору во все драное, старое, заношенное,
чтоб треснутые пятки из обуток было видно, чтоб все понимали, какая она
несчастная, отверженная, всеми брошенная.
изорванной одежды, теребления ли пера, а то и у прялки, тетка Авдотья
тоненько, без слов принималась чего-то в забывчивости напевать, потом и на
слова переходила. Ну, дети уж тут как тут, не отстанут от родимой матушки,
радостно подхватят, поведут -- заслушаешься. И дойдет у них дело до самой
жалостной, самой близкой их сердцу песни про коварную и изменчивую любовь.
Хотя и есть в песне предупреждение: "Не любите моряка, моряки омманут", --
все равно не устоять слабому девичьему сердцу под напором страстей, и дело
заканчивается известно чем: "Месяц светит за окном, дождь идет уныло, а в
руках она несет матросенка-сына".
девок, долго еще смотрит в окно, в пространствие слепыми от слез глазами
сама тетка Авдотья. И чего она там видит, об чем думает и страдает?
Спохватится, встряхнется и с протяжным вздохом молвит тетка Авдотья, ловя
рукой иголку или веретено:
так люто "считались", как у нас называют бабью перебранку, и все же так
прочно дружили бы, жалели одна другую и подсобляли в трудные дни.
все окна, битые не раз уже и не два разными другими людьми. А пока она
бегала, выясняла обстановку, дед вернулся с реки, забрался на свой курятник
и спокойно уснул.
деда. Тот выслушал бабушку сдержанно, лишь поскорбел лицом, и борода его,
под Пугачева стриженная, раза два прошла вверх-вниз, чего бабушка, к
несчастью, не заметила и вовремя не застопорила. Не дослушав до конца
бабушку -- завелась она надолго, -- дед пошел во двор, вывел коня Ястреба,
вынул заворину из ворот, забросил ее в гущу крапивы, и, смекнувши, к чему
клонится дело, я ринулся в избу:
распахнутыми и, более того, не поднял доску в подворотне, разнес ее телегою
в щепье.
запру! И я не запру! Стыдобушки-тоСраму-то! Глядите, люди добрые, как у нас
ворота расхабарены! Дивуйтесь! Поло! Кругом поло! У тебя поло-то! У тебя!..
надеясь, что дедушка погром учинил сгоряча и одумается еще, воротится. Но за
кладбищем телега загромыхала по камешнику Фокинской речки, с бряком, звяком
пронеслась в гору и исчезла в сосняке. Ястреб, перепуганный тем, что
смиренный и молчаливый хозяин, стоя во весь рост в телеге, рычал, хлестал
его вожжами, мчался в гору прытче племенного жеребца, по направлению к
заимке, где оставалась еще наша избушка, не занятая сплавщиками, потому как
стояла далеко от запани.
помощь бабушке. А помощник-то, вон он, был и нету!
бабушка, когда звук телеги умолк в лесу. -- Съедутся детки родимые, где тятя
-- спросят. Внуки, деточки малые -- где наш дедушка родимый? А я скажу имя:
милые мои деточки, ударила ему моча в голову, и умчался ваш Илья-пророк ко
всем лешакам, токо телега загремела! И поймите вы, мои родимые, скажу я имя,
какая моя жизнь была с таким человеком! Ведь он на лес глянет -- и лес
повянет! Сколько же мук приняла я, горемышна-а-а...
бранилась и напевала, управляясь по хозяйству, но ворота не закрывала и мне
закрывать не велела. С уязвленностью и тайной болью она все повторяла: пусть
люди посмотрят, пусть полюбуются и рассудят, какова ее жизнь и какие она
страдания перенесла на своем веку.
все же закрывать. Надежд на возвращение дедушки больше не оставалось. Пока
нашли мы в жалице заворину, пообстрекались оба с бабушкой. Она примачивала
мои волдырями взявшиеся руки и уже вяло, на последнем накале грозилась:
Ну, не выпивал, дак не выпивал. Я тоже нервенная, тоже могу лишнее
брякнуть... Конишку-то, конишку забьет! В ем, в крехтуне, зла этого... Ой,
забьет...
разговаривала так, будто дед -- вот он, рядом, но потом сдалась, наладила
заплечный мешок с харчами, снарядила меня на заимку.
седни, хоть завтре с голоду окочурься -- не охну. И не единой слезы не
уроню. Ни единой!.. -- Бабушка притопнула и кулаком в сторону заимки
погрозила. Но за воротами начала переминаться, поправлять на мне мешок и
конфузливо просить: -- Созови дедушку-то, созови. Бычка колоть надо. Делов
полон двор... Созови. Он ндравный, но тебя послушат... Созови, батюшко...
оплошность могла обернуться еще большим отчуждением дедушки от дома.
ликвидировать его мрачное настроение. Как ни в чем не бывало включился я в
Пехов Алексей
Браун Дэн
Шилова Юлия
Березин Федор
Майер Стефани
Пехов Алексей