гармошку в руки почти не брал, разве что по самым большим праздникам,
пытался принародно не материться, спиртное принимал лишь на реке -- для
сугрева, стал шибко маяться грудью, кашлял от табаку, однако трубку бросить
не мог, на это его сил не хватало, и не мог он в себе побороть, отринуть
навсегда тягу к картам, хотя пережил из-за пагубной страсти много сраму и
внугренние противоречия терзали его тяжко. Редко, совсем уж редко ускользал
дед Павел на мерклый свет заветного окна, крался, точно старый
прелюбодей-снохарь к молодой невестке, трепеща непокорным и грешным сердцем.
шараге, соскользая с камней, покрытых слизью водорослей, воротил здоровый
глаз в сторону, чтоб не выткнуло, но все же ахнулся меж камней, ушиб локоть,
ободрал колено.
снесенную с локтя кожу. -- Е-е-эсь тут рыбка, е-э-э-эсь!.. Ишь, какое озерцо
-- зеркальцеУпряталось, понимаешь, в арЕмнике. Ах ты! Ах ты! Вот и не верь
тут "сямой" насчет Бога. Есть чЕ-то, есть! Прячет от нас, поганцев, экую вот
невидаль. А то ить захаркаем.
купить мануфактуры на рубаху.
озерцо! Я ли не перевидел на своем веку чудес. Но экой алмазинки и во сне
зрить не доводилось. Счастлив ты, однако, парнишшонка. Не участью-долей,
душой счастлив. Красивое да доброе видеть, может, в этом-то счастье и есть?
Кто знает.
топором лесишко, выискивал сухарины на плот, таскал сети к озеру, шесты
вырубал и все время слышал на себе кожано шуршащую рубаху, даже видел себя в
ней, угольно-черной, с белыми пуговками в два ряда. Как явлюсь я в сатиновой
рубахе в школу, да как сяду за парту, да как гляну вокруг! Ох ты,
едрит-твою, распроедрит твою!
опытом, -- посулят чего, а после проруха в расходах, либо в обнове-то в
бочажину угодишь, испатраешь, как на пути к Усть-Мане новые штаны. Суеверный
я стал в этих делах. Тут еще сомнение накатило на меня: много утки снималось
всякий раз с воды, когда я появлялся у озерца, утки нырковой, черняти...
изведать на "моем" озере.
мережками, приткнули плот шестом к берегу и полюбовались своей работой: сети
стояли -- лучше некуда! Берестяные наплавки янтарными бусами висели на
светлой груди озерца, и, пока мы стояли, помстилось нам с дедом --
сколько-то наплавков затонуло -- вляпался карась-дурило.
спит. Папа спит. Скоро уж на реку плыть, работу тяжелую делать, а у меня
сердчишко тыкается в грудь. Громко говорим мы с дедом обо всем, согласие у
нас с ним такое, какого еще свет не видывал. Чаю мы с ним согрели, дед
отвалил мне комок конфеток с выдавленным из них повидлом, облепленных
табаком и крошками. Конфеты я не съел, чай не допил, пал на полуслове и, мне
показалось, через минуту был разбужен и безжалостно водворен в лодку.
уток -- из дробовика он их подшиб на озерце. Не вытерпел дед, все-таки
сбегал к сетям и сообщил: едва ли поднять сети -- ни одного наплавка на воде
не видно, рыбой снасть одавило. Мужики убайкались на паромах, еле живы были,
но все ж подшучивали над дедом, "карасиной погибелью" его называли и,
покурив, отправились в становье спать, благодарные деду за то, что он
постоловал артель и дымокуром выдворил комаров из избушки. Я упал на
постель, и чего видел во сне, не ведаю; что-то колыхалось, мельтешило в
глуби сна, точно в мереже-мелкоперстке, тьма карасиная, не иначе! В другой
раз не добудиться бы меня, но тут, лишь тронул дед за плечо, я враз
подскочил. "А?" -- сказал и очнулся.
колесил впереди, ширкая голенищами отогнутых бродней, взбивая просеянный
ветром песок, я едва поспевал за ним, однако стряхнул с себя сон, душа во
мне затрепыхалась, и я на рысях опередил деда.
внуку, с мережками в приозерной шараге не возиться -- комар загрызет. Стало
быть, просить мужиков придется выволочь сети на берег, посулив им за это
спирту, на обдуве и выпутывать рыбу, потому как боек, ох, боек стервоза
карась в таких вот светловодных озерцах, но телом хлипкий, изнеженный,
потому стоит, пожалуй, присолить жирного барина, кабы не тронуло его
запашком. Оно, конечно, и ветерок гуляет, и дело к ночи, стало быть, к
холодку клонится, но все же шут его знает, этого карася, тварь мало
изученная, возьмет и подпортится.
его в холодной воде, еще лучше в тузлуке промыть -- и он сойдет за свежего.
Дед воззрился на меня жизнерадостным глазом, дал совершенно уж твердое слово
насчет рубахи, посулил обдумать вопрос и о штиблетах. Сплавает в Игарку,
сбудет рыбу, оформит неотложное кое-что (в карты поиграет), прикатит вновь
и, коли я стану ему помогать в ловле карася так же, как теперь, -- штиблеты
считай что на ногах. Кожаные! Коричневого цвету! Заработал парень? Получай!
Деду Павлу ничего не жалко.
не было на воде и тетивы до звона натянуты. "Хорошо, закрепить охвостины
догадались!" Дед выколотил трубку о бревно плотика и чего-то подзамялся.
Сердца моего коснулся холодок беспокойства, заныло в затылке, мне отчего-то
захотелось домой, в избушку. Но куда же деваться -- поставили сети, надо
смотреть. Мы скоро перебирались с дедом по верхней тетиве сети, мелькнула
пара, будто широкие листья, прилипших карасей, затем вразброс явилось еще
несколько штук, измученных, правда, истасканных, забитых. Наперебой твердили
мы друг дружке, что если уж возле берега напутался карась, то дальше и
подумать страшно, сколь его...
глазами уже видя: надежды рухнули, вляпались мы с дедом, попали в проруху,
но так не хотелось с этим соглашаться. А уж пошла сеть свитой, перепутанной,
из глубин черной головешкой возник успокоенный нырок. Долго сопротивлялся,
горемыка, собрал на себя почти всю сеть, запутался так, что нечего было и
браться вынимать его из сети, резать полотно мережи -- один-разъединственный
способ достать утку эту разнесчастную, почти что никому, кроме себя, не
нужную. Если бы в мережку угодил один нырок -- делов-то: часок посидеть с
деревянной иглою в избушке -- и дыры как не бывало! Но к середине озера
ничего разобрать уже нельзя: где кибасья, где наплавки, где ячеи, где
тетивы, где сеть вообще длиной сажен двадцать? Комок из водорослей, листьев,
голых стеблей кувшинок и лилий, из ниток, веревок, в которые запеленаты
тушки уток, -- все увязано в крепкие узлы, и для насмешки, для полного уж
изгальства, в путанице мережи и в тине реденько шевелились, пошептывали
чего-то квашеными ртами караси.
кочках, с реденьким лесочком, в котором и думать нечего скрыться. Мы с дедом
стояли до колена в воде на разных концах плота, полузатонувшего от мокрых
тяжелых сетей. Ни дрыгаться, ни махаться нельзя -- вывалимся.
переду плотика. Не дожидаясь команды, я плюхнулся на берег, как бы ненароком
оттолкнул плот ногой. Не теряя времени на отвязывание охвостки, я потянул
веревку -- слабый корень ольхи подался из камней. Упершись ногой, я рванул
изо всей силы -- и готово дело, выкорчевал деревце, швырнул все хозяйство в
воду -- выкорчеванную ольху с веревкой, привязанную к ней сеть и... помогай
Бог!.. Все еще грузный от мокрых сетей, но без меня чуть поднявшийся из
воды, плот медленно уходил от берега. Дед разгадал наконец мой маневр,
топнул ногой, шестом разбил вдребезги зеркало озерца.
уйде-о-о-ошь! От меня еще никто не уходил!..
шарагу, царапая лицо о шипичник, пластая одежонку о коренья и сучки,
устремившись к Енисею, -- на ровном берегу деду ни в жизнь меня не догнать.
параличе, но тут же опомнился и хватанул во все лопатки. Какое-то время дед
гнался за мной, подняв над головой шест, но скоро начал сдавать. -- Бродяга!
-- неслось мне вслед. -- Все ишщет чего-то! Блудня!.. Шатун!..
боюся! Я и похлеще кой-чего слышал.
Никитин Юрий
Перумов Ник
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Корнев Павел
Ильин Андрей