ли, временем ли или расстоянием, и внутренне ослепительная сила этого
воспоминания займет в моем существовании слишком большое душевное
пространство и не оставит места для других вещей, которые еще, может быть,
были мне суждены.
Я чувствовал себя как в лихорадке, глаза мои были воспалены, и мне казалось,
что я испытываю ощущение какого-то незримого ожога. Я ушел в четвертом часу
утра; была холодная и звездная ночь. Мне хотелось пройтись, я шагал по
пустынным улицам, - и тогда, тоже впервые за всю мою жизнь, я почувствовал
состояние необыкновенно прозрачного счастья, и даже мысль о том, что это
может быть обманчиво, не мешала мне. Я запомнил дома, мимо которых я
проходил, и вкус зимнего холодного воздуха, и легкий ветер из-за поворота, -
все это были вещи, которые сопровождали мое чувство. Я испытывал именно
ощущение прозрачного счастья, казавшееся особенно неожиданным после того,
как я несколько часов видел перед собой эти спокойные глаза, в выражении
которых для меня было нечто унизительное, потому что мне не удалось изменить
его.
так привык, весь мир людей и вещей, в котором обычно проходила моя жизнь, -
все показалось мне изменившимся и иным, как лес после дождя.
пополудни я снова подходил к подъезду ее дома. Я не мог бы объяснить, что
именно изменилось за эту ночь, но мне было ясно, что я никогда не видел
такими ни rue Octave Feuillet, ни avenue Henri Martin, ни дом, в котором она
жила. Это все - каменные стены, деревья без листьев, ставни домов и ступени
лестниц, - все, что я знал так хорошо и так давно, все это теперь приобрело
новый, до сих пор не существовавший смысл, так, точно служило декорацией к
единственной и, конечно, самой лучшей пьесе, которую могло создать
человеческое воображение. Это могло быть похоже на декорацию. Это могло быть
похоже еще на нечто вроде зрительной увертюры к начинающейся - и тоже,
конечно, самой лучшей - мелодии, которую из миллионов людей слышал я один и
которая была готова возникнуть в ту минуту, когда передо мной отворится
дверь на втором этаже, такая же, как тысячи других дверей, и все-таки
единственная в мире. Мне казалось тогда, - и весь мой опыт, и все, что я
знал, видел и понял, и все истории измен, несчастий, драм, и трагическая
неверность всего существующего были бессильны что-либо нарушить в этом, -
мне казалось тогда, что произошло то, чего я так тщетно ждал всю мою жизнь и
чего не мог бы понять ни один человек, кроме меня, потому что никто не
прожил именно так, как я, и никто не знал именно того соединения вещей,
которое было характерно для моего существования. Мне казалось, что если бы в
истории моей жизни не хватало какой-нибудь одной подробности, то мое
ощущение счастья и мое понимание его не могли бы быть такими полными. Мне
все казалось одновременно и совершенно несомненным, и столь же невероятным.
Когда я шел по avenue Victor Hugo, мне вдруг показалось, что всего этого не
может быть. и я ощутил нечто вроде душевного головокружения - как будто это
страница из детской книжки о чудесных исчезновениях.
Небольшой стол был уже накрыт, на нем стояло два прибора и бокалы для вина -
и в одном из них, точно наполняя его невидимой и прозрачной жидкостью,
играла световая тоненькая струйка; я вспомнил тогда, что была солнечная
зимняя погода. Я сидел в кресле и курил папиросу. Я заметил, что курю
папиросу, только в ту минуту, когда упавший пепел обжег мою руку и попал мне
в рукав.
стала подавать завтрак. Перед этим она только что приняла ванну и не дала
себе труда одеться. Она была в купальном халате, волосы ее были зачесаны
назад, и это придавало ее лицу особенную четкость очертаний и одновременно с
этим выражение душевной и физической уютности, неожиданное и приятное. Она
спросила меня с иронической нежностью в голосе, хорошо ли я спал и есть ли у
меня аппетит. Я ответил утвердительно, не сводя с нее глаз. Она тоже
изменилась, как все, что я видел вокруг себя, с ее лица исчезло то выражение
отчужденности, которое я знал до сих пор. Когда она наклонилась над столом,
я увидел крупную родинку под ее правой ключицей, - и по мне сразу прошла
теплая волна благодарности и нежности к ней, и тогда я поймал ее
остановившийся взгляд.
никогда не знала никого, кто был бы мне ближе, чем ты.
ни плохо я разбирался в винах, даже я не мог не заметить, что оно, вероятно,
очень хорошее, - и сказала:
молча выпили. И несмотря на то, что это был, в сущности, обыкновенный
завтрак с женщиной, которую я встретил неделю тому назад и которая вчера
стала моей любовницей, и точно так же, как она не была первой или
единственной в моей жизни, так я не был ее первым или единственным
любовником; несмотря на то, что внешне во всем этом не было, казалось бы,
ничего исключительного или необыкновенного, это звучало почти торжественно,
как слова, которые произносят, может быть, один раз в жизни, отправляясь на
войну или уезжая навсегда.
проникавшем через окно, вились и исчезали струи папиросного дыма. Она так и
осталась в купальном халате, и когда я ей заметил это, она ответила с
улыбкой:
кажется, что ты предпочитаешь меня даже без купального халата, и все вообще
так нетрудно предвидеть. Нет, подожди, - сказала она, видя, что я сделал
движение, чтобы подняться с кресла. - Подожди, я здесь, я никуда не уйду, и
у меня нет желания уходить от тебя. Но я хотела поговорить с тобой. Расскажи
мне, как ты жил до сих пор, кого ты любил и как ты был счастлив.
противоречиво. Каждое утро, когда я просыпаюсь, я думаю, что именно сегодня
по-настоящему начинается жизнь, мне кажется, что мне немногим больше
шестнадцати лет и что тот человек, который знает столько трагических и
печальных вещей, тот, который вчера ночью засыпал на моей кровати, мне чужд
и далек, и я не понимаю ни его душевной усталости, ни его огорчения. И
каждую ночь, засыпая, я чувствую себя так, точно я прожил очень долгую жизнь
и все, что я из нее вынес, это отвращение и груз долгих лет. И вот идет
день, и по мере того, как он подходит к концу, эта отрава душевной усталости
все глубже и глубже проникает в меня. Но это, конечно, не рассказ о моей
жизни. Это я говорю тебе о том, как я себя чувствовал обычно вплоть до того
вечера, когда у тебя не оказалось - к счастью - билета на матч.
И что бы ты мне ни говорил, я плохо верю в твою душевную усталость. Если бы
ты сам мог видеть себя в некоторые минуты, ты бы понял, почему твои слова об
усталости звучат так неубедительно.
отношению к тебе. И когда я вижу тебя...
рос, куда и почему ты уехал и как твоя фамилия? - потому что до сих пор я
знаю только твое имя. Где ты учился и учился ли ты вообще?
разным вещам.
моя собственная судьба не была мне так ясна, как теперь. Я нашел в своих
воспоминаниях много такого, чего я раньше не замечал, какие-то почти
лирические вещи, - и я только смутно чувствовал, не переставая говорить,
что, если бы не было Елены Николаевны, я бы, наверное, не сумел обрести их
внезапно возникшую силу и свежесть, которой, быть может, даже вообще не
существовало вне мысли о ней и вне присутствия рядом со мной этой женщины в
купальном халате, с гладко причесанными волосами и далеким взглядом
задумчивых глаз.
последовательности? - сказал я.
о путешествиях, о своем детстве. Передо мной возникали самые разные люди,
которых я знал: учителя, офицеры, солдаты, чиновники, товарищи, - и целые
страны проходили перед моими глазами. Я вспоминал субтропические пейзажи,
ровные квадраты коричневой земли, белые узкие дороги и далеко слышный в
жарком и неподвижном воздухе скрип бедной деревянной телеги; печальные глаза
маленькой и худой, как скелет, коровы, запряженной рядом с ослом в соху,
которой греческий крестьянин в темно-сером суконном бурнусе и белой
войлочной шляпе пахал жесткую землю; и то, что в Турции расстояние измеряю г
временем - до такого-то места не столько-то километров, а столько-то часов
ходьбы; ледяные ветры средней России и упругий хруст снега под ногами, потом
моря, и реки, и диких уток над Дунаем, потом пароходы и поезда - все, через
что шло необъяснимое движение моей жизни. Затем я опять вернулся к войне и к
этим тысячам трупов, которые я видел, - и вдруг вспомнил речь моего учителя
русского языка, которую он сказал на выпускном акте:
борьбой за существование. Грубо говоря, есть три ее вида: борьба на
поражение, борьба на уничтожение и борьба на соглашение. Вы молоды и полны
сил, и вас, конечно, притягивает именно первый вид. Но помните всегда, что
самый гуманный и самый выгодный вид - это борьба на соглашение. И если вы из
этого сделаете принцип всей вашей жизни, то это будет значить, что та
Плотников Александр
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Круз Андрей
Пехов Алексей
Шилова Юлия