да и привык хозяйничать и канителиться в хлопотной должности ротного
старшины, вдобавок на подозрении, как старый, дореволюционный кадр, к тому
же подежуривший в арестантах на тюремных нарах, зря в Стране Советов не
садят, тем паче в армии, -- раз старшиной был, сбондил небось казенное
имущество и прокутил, может, и в политике прокол вышел (царской же,
старорежимной армии слуга), и хотя старшина Шпатор был совершенно непьющим,
некурящим, бескорыстным человеком -- никто этому все равно не верил, коль
все старшины плуты, выпивохи и бабники, значит, и этот таков.
как с пайкой Петьки Мусикова быть? -- прервали его неспешные раздумья
дневальные по роте.
съешьте, -- следовал приказ. -- Нечего с ним церемониться. Я его вообще
скоро из роты выкурю, памаш.
в артиллерию на лямке гаубицу таскать, может, вовсе под суд да в штрафную
роту его, сукиного сына, чтоб не разлагал арьмию.
на нарах. Прижавшись друг к другу, служивые угрелись маленько, сон
наваливается -- натоптались, намерзлись, еще один день позади. Мороз и ночь
на дворе, звезды над казармами в кулак величиной, другой раз сразу и не
поймешь, лампочка то или звезда, луна из ущербу выходит, блестит что банный
таз, стало быть, еще морозу прибудет, но и этого уж лишка при аховой-то
одежонке да в едва натопленной казарме, скорей бы уж на фронт, к одному
концу, что ли, надоело все до смерти. Дома сейчас тоже отужинали, спать
ложатся, кто на полати, кто на кровать, кто и на печь на русскую. Бока
пригревает, тело распускается, нежится, на душе покой, никуда идти не надо,
раз не хочешь, не иди, пусть даже у клуба иль в избе какой гармошка звучит
зазывно и девки поют иль хохочут. Самое интересное, что над казармой и над
деревней родной те же звезды, та же луна светит, но жизнь совершенно другая
и по-другому идет.
капризно начинал нудить Петька Мусиков, свесившись с верхних нар и на всякий
случай держась за столб.
чай, подгорая, липнет коркой к горячей плите золотая паечка хлеба,
распространяя ржаной, овинный дух. Старшина Шпатор затаился в каптерке, ни
гугу.
Петька Мусиков. -- И не подавились? Товаришшы, называется, ишшо и
концамольцы небось, бляди! Пизделякнули пайку, и хоть бы что!
не слепой...
Эй ты, усатый таракан! -- уже на всю казарму орал озлобившийся, собачонкой
скалящийся заморыш, вперившись сверкающим взором в дверь каптерки. -- Тебе
Попцова мало? Угробили человека! Убили! Уморили! Отдай мою пайку! Притаился!
Нажрался чужой каши, наперся чужого хлеба! Воняешь теперя на всю казарму!
Так полагается в Советской Армии? Самой сознательной. Сталин че говорит?..
слыхать, но никто переспрашивать не решался, страшась и того уже, что имя
вождя, будто Божье имя, так вот запросто поминается всуе отпетым
скандалистом.
голову взбредет, глядишь, из второй роты с противогазовой сумкой на боку
дежурный мчится:
Петька, да еще и плевался, норовя попасть в лицо. -- Тут советского
красноармейца обокрали!
спинывать его с нар, требуя от дневальных избавить их от бунтаря, иначе они
его измордуют, как Бог черепаху. Но унять и удалить Петьку Мусикова с нар не
так-то просто. Он обхватывает столб руками и ногами, будто паук лапами, и
вопит пронзительно:
каптерки в полусъехавших, спузырившихся на коленках кальсонишках, в валенках
с кожаными заплатами на запятках, в шинели, брошенной на плечи, то и дело
спадающей. Хватаясь за сердце, звякая своим старомодным котелком, с
перерывами в голосе старшина взывает:
в счет моего завтрака... милостью прошу... прошу...
первой роты, приносил котелок с кашей, совал его наверх.
хныкал: -- А жиров-то -- хер ночевал! Слизали! Еще и обзываются! Где вот
справедливость? Сталин че говорит?
деле вытащим и кишки выпустим на обоссаном снегу!
уханьдехали, закопали.
так, он ее непременно запускал со звоном, норовя угодить дневальному в
голову.
Имя что больной, что не больной. Попить бы лишь бы кровь из человека.
Попцова извели, скоро всех во гроб покладут. Сталину буду писать...
Глава восьмая
объявления, писанные чернилами по газете "Правда", в коих извещалось, что 20
декабря 1942 года в помещении клуба состоится показательный суд военного
трибунала над Зеленцовым К. Д. Бойцы в полку, особенно в первой роте, где
Зеленцова еще помнили, пытались угадать, что же наделал этот пройдоха, что
натворил -- порешил ли кого, украл ли чего? Слух докатился, будто обчистил
он офицерскую землянку, да и не одну.
Боярчика. Отец когда у него был и был ли вообще, Феликс не знал, но вот
фамилию ему свою на память оставил. Мама, Степанида Фалалеевна, задуманная и
поначалу творимая как девка, где-то с половины задела пошла в мужика, должно
быть, отец ее на мельницу ездил, неделю там гулял, когда снова за дело
принялся, о первоначальном замысле запамятовал. Получилась по естеству
своему, по частям и по деталям -- Степанида, но по внешности и по всему
остальному -- Степан. Звали это существо Степой. Всю жизнь мать Феликса,
железная большевичка, нарекшая сына, конечно же, в честь непобедимого
наркома Дзержинского, обреталась в области того советского искусства,
которое скорее и точнее назвать бы бесовством. Изрыгая слова под бойкий
топот местных самородков, поборники местной культуры, деятели передовой и
боевой пропаганды вроде бы совсем не слыхивали о великой русской музыке,
живописи, литературе, брезговали родным, в первую голову деревенским,
наследием в силу его полного и непоправимого отставания, идейной
невооруженности, лишенной накала классовой непримиримости к врагам партии и
советской власти. Новоявленные творцы сами сочиняли свое слово, искусство,
скетчи, пьесы, программы с чтением вслух, с выкрикиванием лозунгов, шагом на
месте под барабанный бой, под звук трубы, с построением пирамид, с
зажигательными коллективными переплясами, изображающими выплавку стали, бег
паровоза, сбор небывалого урожая. Да все в темпе, в темпе! Выше! Дальше!
Вперед! До полной победы коммунизма!
по-боевому четко и, как ей казалось, даже грациозно. Начинала она любой
вечер, любое торжественное собрание с чтения:
грохотало, улюлюкало, свистело, с визгом вело беспощадный огонь по врагам,
вдохновляло народ на трудовые подвиги, поднимало на борьбу с пережитками
капитализма, звало, влекло, настигало. Степа пробовала себя переименовать
согласно историческому моменту в Электрину, тоже Феликсовну, но ничего с
народом поделать не могла, на сцене Электрина, в жизни же Степа да Степа.
революционного искусства, почти не заметила. Пресмыкался в районном Доме
культуры ссыльный музыкант Боярчик, играл боевые марши на звонкой медной
трубе, вертелся вокруг нее, что-то с нею делал. Закруженная общественной
работой, она так и не поняла, что Боярчик с нею делал. Откуда и как
Буджолд Лоис
Беляев Александр
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Глуховский Дмитрий
Корнев Павел