им будет не на чем. Немцы пробовали выпилить даже прибрежные зеленые леса,
как вырубили они их возле железнодорожных линий, сгоняя на работы мирных
селян. Но украинцы -- пильщики никудышные, да и спешили немцы за рекой
укрыться, вот и не успели свести подчистую леса, спалить хутор, убрать загон
с острова.
ломал голову командир батальона. -- Безлюдностью? Глушью? Узкой водой?
Островами. Нет и нет. Чего-то есть тут, закавыка какая-то. Протоки у пологих
островков, на каменистом месте, не очень глубоки и не вязки -- острова и
протоки, конечно, выгодно, но какой-то есть еще дальний прицел? Левый берег
реки на большом протяжении лесист, допустим, подъезды, подходы удобные в
расчет брались, и сами деревья, дубняки, клены, ясени-верболазы -- при нужде
и сырое бревно на плоты пойдет, если его спаровать с сухим -- уже плотик,
или, как в Сибири говорят, салик. В хуторке пока еще не разобранная до конца
стоит рига с деревянными столбами, перекрытиями и крепкой, в замок
увязанной, щелястой матицей -- все сгодится, все в дело пойдет...
взревел; "У бар бороды не бывает, усы!" -- шумно ахнулся в воду, трактором
ее взбуровил, призывая воинство следовать его примеру. Васконян, зажав в
горсть добришко, со страху, не иначе, сделавшееся сиреневого цвета,
перебирал тощими ногами на камешнике, повизгивал и вдруг, бросив на произвол
судьбы добро свое, ринулся к реке, все члены его тела заболтались, как бы
отделившись от костей, но в воду вошел он легко, без брызг и тесаным клином
ходко поплыл, со щеки на щеку перекладывая лицо. Думая, что вояка этот тут
же пустит пузыри, ко дну пойдет, народ восхищенно примолк. Вылезши на берег
за мылом, Васконян охотно пояснил изумленной публике, что в детстве еще
учился плавать, в бассейне и когда бывал в черноморских санаториях, стиль,
которым он сейчас пользовался, называется "бгас".
которым холодная вода -- родная стихия. "У нас в Анисее тепле и не быват, --
врал он напропалую. -- Мы ишо в заберегах начинаем купаться и, покуль лед не
станет, из воды не вылезам".
роте, как всегда, внимал Булдакову с открытым ртом, все более и более
поражаясь причудам его характера. Сам Финифатьев, намылившись, стоял в воде
чуть выше коленок и горсточками хватал воду, повторяя: "О-о-о, мамочка моя!
Хоть вымыться перед смертью-то!.." -- "Каркай больше!" -- орали на него.
вместо вехтя. Финифатьев нарвал на берегу пучок оранжево-желтой осоки, драл
ею спину Булдакова, и тот выл от боли и сладости -- не грязь, вроде бы кожа
черная сдиралась со спины. И солдатики начали тереть друг дружке спины
травой, завывая от облегчительной боли. Тела солдатские бледны. Вымывшись,
шагают они по берегу боязно -- любой камешек, корешок, даже соломинка больно
колют изнеженные в обуви ноги.
-- отмахнулся капитан. Не купался лишь Гриша Хохлак -- его из ближайшего
полевого госпиталя высунули на фронт со свищом на ране. Из незакрытой раны
белым червячком выползали мелкие осколки костей и оборвыши лангеток. Сказали
-- скоро пройдет. Госпиталь же готовился к большому потоку раненых, так и
говорили -- "потоку". Встретив своего соквартиранта по Осипову, Хохлак
отчего-то засмущался, поднимаясь с камешника: "0-ой, Лешка!"
освоился, не чувствовал уже себя гостем среди солдат, чего-то тоже
выкрикивал, ковылял к воде, кому-то бросал обмылок, кому-то помогал натянуть
на мокрое тело белье -- снова среди своих солдат, снова домой явился. А как
он воссиял, когда Щусь сказал, что побывал в Осипове и что его, знатного
баяниста, там помнят, Дора так вся иссохла по нему. "Я знаю, -- потупился
Хохлак, -- мы переписываемся с нею. Редко, правда".
студеной воды. Враг не выдержал людской радости. Воду бело вспороло
пулеметной очередью, сыпко защелкали по камням пули, взрикошетив, выбили
пыль на речном спуске, берег быстренько обезлюдел, припоздалый звук пулемета
смел с него остатки людей.
войске по всяческим хитроумным операциям. -- Тебе задание -- занять ригу на
окраине хутора, снести к ней с острова и закопать, снести и закопать! --
раздельно повторил капитан, -- все дерево со скотного загона. И никого!
Никого! Я понятно говорю!
после купания, побежали разбирать загородь на островке, В мирной жизни это
деревянное барахло никакого значения не имело, но сейчас этот обмылок земли,
затопляемый веснами, и дерево, в него вкопанное, ох как много значили! Сто,
где и полтораста метров можно без горя идти до огрызенных тальников,
прятаться в колючей дурнине -- дальше, если память не потеряешь, шуруй на
приверху, от нее, именно от нее бросайся вплавь на пониз по течению.
Ухватившись за жалкие обрубки дерев, за бревешки, за доски от спиленного
загона и, если судьба тебя не оставила и Господь Бог не забыл, --
подхваченный струей, ты через каких-нибудь двадцать, может, и через
пятнадцать минут окажешься на приверхе заречного острова, почти уже и под
укрытием правобережного яра, далее -- ходом, ходом через протоку -- и ноги
сами вынесут тебя под навес яра, в развалистые ямы, в ущелья оврагов...
Но немцы острова-то пристреляли, каждый метр берега огнем разметили, они все
и всех там смешают с сохлым коровьим говном, и на песке замесят тесто из
человеческого мяса".
родным батальоном и артиллеристами. С Зарубиным согласовано. Соображай!
Крепко соображай, понял?!
бабу донял..."
майор? -- спросил Лешка у майора Зарубина, оставшись с ним вдвоем в штабном
блиндаже.
комбатов, командир взвода управления дивизиона с группой прикрытия, ты и
твой сменщик.
водяной рубеж?
едва выбрался на берег, а там в ежевичнике ужи кишмя кишат, лягухи по
берегам с лапоть величиной... Я как заору и обратно в ерик... Пузыри пускал.
Ребята вытащили... -- Майор пошевелил углом рта, улыбнулся. -- На подручных
средствах по этакой реке несерьезно, товарищ майор. Это не ерик.
зимы с разбитой голенью правой ноги. После госпиталя, как водится, болтался
по резервным частям и пересылкам, и до того там дошел, что ни о чем уж не
мог думать, кроме еды. В первую же ночь по прибытии в артполк, заступив на
пост, нюхом резервного доходяги и бердского промысловика учуял он в
хозвзводовской машине съестное, запустил руку под брезент, нащупал мешок с
сухарями. Долго не думая, складником распластал один мешок, добыл три крупно
резаных сухаря и тут же принялся их грызть. Но и половины сухаря не изгрыз,
как поднялась тревога. Ворюга был схвачен за ворот и отведен в штабной
блиндаж.
сжульничать -- тут же и попадется. В школе, бывало, все курят, но как только
дадут ему зобнуть -- вот он, учитель! В двадцать первом полку, правда,
малость напрактиковался, но забылся ж тот боевой опыт.
ворот его, как кутенка, вел маленький человечек в гимнастерке до колен, зато
с большим чином. Во, влип! Вечером Мусенок проводил партсобрание или
политбеседу в полку. На Лешкину беду, шофер Мусенка, разгильдяй Брыкин угнал
"газушку" на техосмотр и не вернулся к сроку. Мусенок задержался в полку
допоздна и определился спать в хозвзводовской машине. Спал он чутким сном
пугливого тыловика, попавшего "на передок", и услышал, как хрустит что-то
под ним. Подумал, враг тут орудует, хотел закричать, но догадался, что немцы
за сухарями к русским едва ли полезут, и с ликующим облегчением изловил
злодея. Лешка вознамерился поддеть на кумпол человечка, как Зеленцов
когда-то поддел капитана Дубельта, но план осуществить не успел, увидев
погоны со звездами.
уяснить, отчего разбушевался политический начальник. Когда поняли, Понайотов
сразу начал зевать, на соломенную постель обратно полез: "Стоило будить!"
Майор Зарубин не имел права лезть на постель, хозяин, отец-командир,
терпеливо слушал он Мусенка и в общем-то согласен был -- воровать советскому
солдату позорно, тем более у своих товарищей. За такое дело не только перед
строем надобно злодея поставить и дать возможность коллективу строго его
осудить, но при повторении подобного -- и под трибунал его, голубчика,
подвести...
набросил ее на себя -- сейчас Мусенок начнет говорить о голодном тыле,
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Круз Андрей