невозмутимым, вечным небом составляют дьявольские планы маленькие смертные
человечки, присвоившие себе право повелевать миром по своему разуму и
усмотрению, и все ведь делается во имя и для блага своего народа,
доподлинной гуманности и справедливости. Нацизму противостоит большевизм --
фрукт с начинкой новой морали, свежей гуманности, отвергающих нацистский и
всякий прочий гуманизм. Странно только, что мораль и гуманизм утверждаются
разные, методы же их утверждения одинаковы -- во имя лучшей половины нации,
худшую по усмотрению немецких и советских специалистов на удобрение, в
отвал. Через кровь, через насилие навязывание бредовых взглядов о мировом
господстве и во имя этого беспощадная борьба с инакомыслием, хотя в принципе
и инакомыслия-то нет, с одной стороны завоевание мира во имя арийской расы,
без марксизма, с другой стороны -- завоевание мира ради утверждения идей
коммунизма с помощью передовой марксистской науки, учение-то сие, кстати,
создано в Германии и завезено в качестве подарка в Россию оголтелой бандой
самоэмигрантов, которым ничего, кроме себя, не жалко, и чувство родины и
родни им совершенно чуждо.
свершался праздничный карнавал -- то его, небо, просекало и обшаривало
голубыми, белесо рассыпающимися в выси прожекторами, простреливало
разноцветно мелькающи- ми, на жемчуг похожими пузырьками пуль, -- медленно
плывущие зеленые и красные огоньки ночных самолетов тащили во тьму мерный
гул и сонное, добродушное урчание моторов; самолеты эти, словно с возу
мерзлые дрова, сваливали на землю кучи бомб, и земля, дрогнув, качнувшись, и
устало охнув, снова успокаивалась и отдыхала.
уснуть. А комбат Щусь, сидя на валуне, хорошо нагретом за день, еще и еще
прикидывал, как, где и когда легче перемахнуть водное пространство,
прорваться за реку и выполнить боевую задачу, при этом как можно меньше
стравив людей. Пополнение в полк и батальон прибыло незначитель- ное --
"колупай с братом", -- как определял военный контингент острослов Булдаков,
-- больше из госпиталей, раненные по второму, кто и по третьему разу, да еще
какие-то унылые белобилетники, долго и ловко ошивавшиеся в тылу и на
лапчатых утят похожие оттого, что обуты в ботинки не по размеру, выводок
солдат уж двадцать пятого.
новобранцев в карантине, изображали из себя честных, неподкупных людей, били
морды пойманным с поличным охотникам за съестным. Оно, конечно, хорошо, что
поучили старшие младших -- пакостить в своем подразделении -- распоследнее
дело, впереди тяжелые бои и испытания товарищества на прочность, если орлы
из пополнения не сразу примут солдатскую науку, дела их за рекой будут худы,
у кого и безнадежны. Тут, на войне, спайка -- одно из главных условий
выживания, спайка и круговая порука. Вон они орлы-осиповцы, как на сельских
работах сдружились, так рука об руку и в бои вступили -- ни одного своего
раненого не бросили, без еды и угрева никого не оставят. Они и за реку
поплывут с надеждой, что надежа-товарищ всегда рядом, всегда поможет, в
любом опасном деле. А коли край подойдет, последней крошкой поделится,
раненого тебя спасет.
стрежи, но под правым, высоким берегом пугающе черна, могильна. Взлетела
осветительная ракета, соря огненными ошметками, мерцая, описывала дуги и
обозначила, как бы приблизила овражистый правый берег. Недвижен, меркл,
объявился он на минуту, пополоскал черный фартук, обозначил и вывалил в воду
какие-то предметы, днем невидимые из-за мерцания солнца иль широкого
пространства воды -- камень с плешивой макушкой, уснувшую на нем чайку;
короткой зарничкой мелькнула пойма Черевинки; кустик бузины и тальника за
устьем речки, в жерле оврага обозначились, днем их там еще не было.
Укрепляется немец, ждет, но сам же, себя же маскировкой и выдает..." --
когда отдаленный свет очередной ракеты достигал шиверов, воду тревожило,
морщило, в неспокойно ворочающейся стрежи реки играло: желтый свет ракеты
переливался всеми цветами радуги, двоился, троился, искручивался спиралями.
Тревожилось сердце комбата -- свет ракеты хорошо, как в зеркале, отражался в
глуби реки, выявлял стрелу ее -- на этой-то стреле, в заманчиво блистающем
зраке больше всего и погибнет народу.
корпуса и дивизии, штаба соседнего, резервного полка, пожилой усталый
человек -- новый командир дивизии, разрабатывалась и утверждалась так
называемая диспозиция, план переправы через реку, и на этом-то
совещании-инструктаже окончательно выяснилось: плавсредств ничтожно мало,
ждать же, когда их изладят да подвезут -- недосуг, момент внезапности и без
того упущен, противник спешно укрепляется на правом берегу, надо начинать
операцию и... помогай нам Бог. Непременный, всюду и везде с пламенным словом
наготове, присутствующий на совещании начполитотдела дивизии Мусенок тут же
выдал поправку: "Наш бог -- товарищ Сталин. С его именем..." Как всегда,
слушая говоруна, командный состав морщился, отворачивался, сопел носами, но
терпеливо впитывал назидания. Чуть ли не полчаса молотил языком Мусенок.
Командир стрелкового полка, Авдей Кондратьевич Бескапустин сердито сорил
трубкою искры, ворчал себе под нос о том, что работы по горло, времени в
обрез, но трепло это неуемное ничего знать не хочет...
застенчивый, Авдей Кондратьевич настолько был раздосадован и раздражен, что
пнул часового, уютно заснувшего на крыльце хаты, в которой располагался штаб
полка. Часовой спросонья свалился с крыльца, ползал по цветам маргариткам,
отыскивал винтовку. Такой же, как и его командир, пожилой, малоповоротливый
ординарец заварил чаю в ведерный чайник, поставил его на стол, сгрудил
кружки, зачерпнул котелком сахару из вещмешка. Собранный в штаб комсостав
полка чаю обрадовался. Всяк сам себе насыпал в кружку сахару. Пришли майор
Зарубин с Понайотовым из артиллерийского полка, пили со смаком чай,
сосредоточенно молчали. Полковник Бескапустин, переобувшийся в старые,
аккуратно подшитые валенки -- у него ревматизмом корежило ноги -- время от
времени громко отпыхивался и, ровно бы самому себе, бубнил: "Н-ну, художник!
Н-ну, художник! Когда этот говорильный автомат и изломается?!"
притухший костер. Бескапустин обвел вопрошающим взглядом своих командиров.
"Ну, что скажете, орлы мои -- художники?"
высказывали общее мнение: надеяться приходится снова на себя, только на себя
и на свою сообразительность, да на поддержку артиллерии.
артиллерии на берегу сосредоточено много, и еще обещают, -- но наступать-то,
воевать-то нам...
на правый берег должен уйти взвод разведки. Ничего он там, конечно, не
разведает -- немцы прижмут его на берегу и перебьют. Но пока этот взвод
смертников, которого хватит ненадолго, отвлекает противника, первому
батальону с приданной ему боевой группой уже во время артподготовки нужно
будет досрочно начинать переправу. Достигши правого берега, без надобности в
бой не вступать, по оврагам продвигаться в глубь обороны противника по
возможности скрытно, рассредоточенно, не привлекая к себе внимания. К утру,
когда переправятся основные силы корпуса, батальон должен вступить в бой, но
уже в глубине обороны немцев, в районе высоты Сто. Рота из полка Сыроватко,
под командой старшего лейтенанта Оськина по прозванию Горный бедняк -- за
столом приподнялся, качнув головой, стриженной под бокс, довольно щегольской
офицер и всем сразу приветливо улыбнулся, -- рота Оськина прикроет и
поддержит батальон капитана Щуся. Все это должно происходить в районе
заречного острова, с него, по мелкой протоке -- вперед и только вперед, под
укрытие яра, и сразу во тьму оврагов. На левобережном острове не
прохлаждаться, не толпиться -- он, конечно же, хорошо пристрелян -- сюда
немцы обрушат главный огонь. Другие батальоны и роты начнут переправляться
на правом фланге, с прицелом на устье речки Черевинки, чтобы рассредоточить
огонь противника, создать впечатление широкого, массового наступления.
Артиллеристам задание одно -- обеспечить огневой поддержкой стрелковые
подразделения. К утру на плацдарм должны переправиться представители
авиации, гвардейских минометов и нашей вечной палочки- выручалочки --
бригады номер девять.
похожий, чуть моложе его годами, полковник Годик Кондратий Алексеевич --
командир девятой гаубичной бригады, с самой Ахтырки так и следующий за
гвардейской стрелковой дивизией и, в конце концов, отпущенный из резерва
главного командования РГКА в полное распоряжение корпуса генерала Лахонина.
не воевал. Давно, еще с первых великих пятилеток в стране Советов заведено:
бросать на строительство, на прорывы и, чаще всего, на уборку тучного урожая
-- людей и технику из разных краев и областей страны. И что? Будет начальник
строительства, директор комбината или колхозишка "Заветы Ильича" жалеть
технику и людей, приехавших исчужа? Да он их в самое пекло, в самую неудобь
пошлет, дыры затыкать ими станет.
распоряжение армий, корпусов, дивизий, как начинают их мотать, таскать по
фронту, заслоняться ими, латать ими фронтовые прорехи. Кормежка же им,
награды и поощрения, все, вплоть до мыла в бане, -- после своих родимых
частей. Ту же девятку взять с ее гаубицами образца девятьсот второго --
восьмого -- тридцатых годов. Девятьсот второй год -- дата рождения, восьмой
и тридцатый годы -- даты модернизации орудия, так вот эти гаубицы,
переставленные на современный ход и сделавшиеся более маневренными, загоняли
по фронту, беспрестанно держали на прямой наводке, хотя ставить орудия, у
Маккарти Кормак
Корнев Павел
Гуревич Георгий
Прозоров Александр
Русанов Владислав
Шилова Юлия