Чтение 89–й страницы книги ~Прокляты и убиты~

Зимой мы до смерти в танке замерзаем, летом от жары сознание теряем...

И вот -- не было бы счастья, да несчастье помогло. Командир танка,
беспрерывно смотревший на три грушевых деревца, росших на берегу, что-то
туго соображал и вспомнил, наконец, что в машине у него есть пила и топор,
да и забарнаулил ликующе на весь фронт. Пошли иваны деревца валить, под
гусеницы бревешки скатали и, помаленьку, полегоньку подкладывая покаты,
вывели машину на берег. Немцы сказали: "Гут" -- и безропотно приняли трос с
русского танка.

Вот это событие! По всему фронту пронеслось, как русский танк пленил
немецкий танк. Армейская газета под названием "Сокрушительный напор"
карикатуру на первой полосе поместила, стихи сочинила, экипаж машины был
весь к награде представлен.

На этом вот мажорном аккорде победоносной истории и закончиться бы. Да
ведь у нас как повелось: хвалить, так уж до беспамятства, ругать, так уж до
хрипу. Короче, дали героическому экипажу канистру водки и велели отъехать в
тыл, в уютную деревеньку и культурно там отдыхать.

-- Поехали. Хату нашли с жинкой и с голосистой дочкой, пили, ели, песни
пели, ну и всякое прочее развлечение позволяли. Дочка была совсем еще
умишком слабенькая, все хи-хи-хи да ха-ха-ха! Пела, правда, здорово. Как
грянут дочка с маткой: "Ой, нэ свиты, мисяченько", -- аж кожу на спине
обдирает. Одним словом, канистры той боевому экипажу не хватило, решили они
еще горючки промыслить, водитель, смурный, не проспавшийся, вместо того
чтобы вперед ехать, дернулся назад, в стену хаты танком долбанул, а когда
отъехал, видит: девчушку, певунью-то, размичкал... Чего она за хатой, в
садочке делала? Скорей всего пописать меж машиной и стеной присела -- беду
не надо кликать, она сама тебя найдет...

-- И тут мы все запаниковали -- что делать? Водитель, никого не
спрашивая, влево, вправо и вокруг вертанул гусеницами -- прикопал девчушку.
Драли мы из деревни. Не нашли бы никогда ту бедную певунью, но по трезвому
уму, промаявшись день-другой, я, как командир танка, пошел и доложил о
случившемся. Вот нас, голубчиков, в штрафную и запятили. Водитель погиб в
первом же бою. Меня, окаянного, и пуля не берет...

Нашел Боярчик взводного по сапогу, по кирзовому, из коры он торчал,
вовнутрь стоптанный. Подергал за сапог, взводный ноги под себя убрал:
"Какого надо?" Боярчик сказал, что Сабельников сам прийти не может,
постирался он, в одних кальсонах гарцует. Тогда взводный катнул вниз две
пухлые сумки с нарисованными на них крестами и сказал, чтобы Тимофей
Назарович развертывал медпункт на берегу, в санитары взял бы себе его,
Боярчика.

-- И пусть не бродит! -- донеслось из недр земли, -- не расходует зря
медикаменты. Под расстрел попадет.

"А пожрать?" -- хотел спросить Боярчик, но по лютости голоса взводного
и хмарности совсем угрюмых матюков понял, что громило-командир тоже не
жравши существует.

Не успел Феликс вернуться к своему гнездовью, как закружилась над
плацдармом "рама". Зайдя от реки, "рама" пошла в пологое пике, со свистом, с
шумом пронеслась над землей, заложила поворот и, чем-то щелкнув, словно
желтая гусеница, выделила из себя белые личинки. Личинки начали множиться,
рассыпаться, зареяли в небе, закружились. Листовки упали на плацдарм и
поплыли по воде, затрепыхались по кустам бабочками, заподлетали но речке
Черевинке. Доктор велел Феликсу подобрать одну листовку и прочел ее вслух.
"Буль-буль!" снова сулились сделать русским очень скоро. За то короткое
время, что прошло с момента начала переправы, даже геббельсовские
разворотливые пропагандисты не могли отпечатать листовки, доставить их на
аэродром и загрузить в самолет, значит, подготовили агитационную продукцию
заранее -- какой все же предусмотрительный народ -- немцы!

Тимофей Назарович обрадовался сумкам с медикаментами и развел руками на
предмет -- "развертывать медпункт".

-- Где и чего развертывать-то? Тем более что сейчас непременно налетят
самолеты.

И только он так сказал, вдали, за бугром высоты Сто, в небе,
запорошенном поднявшейся копотью и пылью, мощно загудело, в прахе том, с
земли поднявшемся тетрадными крестиками, обозначились самолеты. Тимофей
Назарович собрал свои недосохшие пожитки, юркнул в нору. Феликс еще
посмотрел на самолеты, грузно перевалившие за реку, где по ним замолотили
зенитки и более уж не умолкали до конца бомбежки. С чистого края неба
самолеты пошли над рекою в пике, высыпали бомбы, и те, что разрывались на
каменном берегу, звучали особенно резко, клубились ядовито-красным огнем,
разлетались белой окалиной камни, вмиг отгоревшие в известку. Белое крошево,
долетая до середины реки, с шипением бурлило и трескалось, большинство же
бомб угодило в овраги, эти грохоту давали мало, зато землю раскачивали, что
зыбку, высоко выбрасывало из расщелин сухие комки. Пыль, тоже рыжая,
смешалась с темной завесой дыма, и над плацдармом уже весь день, не оседая,
висел грязновато-бурый занавес, сквозь который едва прожигался мерклый
желтышок солнца.

С этого дня, с этого полуденного часа, самолеты противника почти не
покидали небо над плацдармом. И всякий раз, будто парнишки, опоздавшие к
началу драки, на ходу поддергивая штаны, появлялись советские истребители,
храбро бросались вдогон фашистским бомбовозам, строчили по ним, взмывали
вверх, кружились и, возвращаясь за реку, непременно покачивали над
плацдармом звездными крыльями, все, мол, в порядке, родные наши товарищи,
отогнали мы врага, поддали ему жару и пару.

Батальон капитана Щуся рассредоточивался по оврагам и закреплялся.
Разведчики выяснили, где он, батальон, есть, какого места достиг без боя,
скрытно проникая в глубь обороны противника, устанавливали связь хотя бы с
помощью рассыльных со штабом полка и подбирали отделения -- остатки взводов
и рот, бойцов, что потерялись, отстали, заблудились ночью.

Нашли и роту Яшкина, остатки ее, восемнадцать человек. Володя Яшкин, за
ночь постаревший лет на двадцать и еще больше исхудавший, черный, со
слезящимися, красными глазами, потряхивал головой, при этом все время что-то
у него дребезжало в нагрудном кармане.

"Часы, -- и показал на вырванный осколком мины клок гимнастерки, -- в
часы угодило", -- и только после этого доложил, что задание выполнено. Рота
Яшкина продержалась до переправы, но взвод разведки не спасла, от него
осталось человек пять; в роте Шершенева тоже не больше десятка бойцов
уцелело. Сам Шершенев тяжело ранен, а его, Яшкина, и черти не берут. Попив
родниковой воды, Яшкин, словно просыпаясь, огляделся, еще раз приложился к
котелку, допил воду -- видно было, как освежается испеченное чрево человека
холодной, чистой водицей. Даже есть не просил Яшкин, ничего не просил. Он
посидел на окаменелом комке глины и, запьянев от родниковой воды, неожиданно
скосоротился:

-- Если мы так будем воевать, нам людей до старой границы не хватит. --
И тут же закатился за ком глины, свернулся в комочек.

Щусь прикинул Яшкина телогрейкой, рявкнул на кого-то, угоняя подальше,
долго глядел, как из широкого устья оврага, заткнутого белым помпоном
тумана, возникают и устало бредут люди, полураздетые, без оружия и
боеприпасов. По приказу комбата и ротных командиров людей заставляли
вернуться на берег, взять оружие и патроны у мертвых, достать со дна реки,
украсть, раздобыть какими угодно способами боевое снаряже- ние -- батальон
не богадельня, ему нужны боеспособные люди, но не стадо безоружных баранов.

С того памятного дня, с первого, незабываемого дня на плацдарме
началось воровство оружия, боеприпасов и псего, что плохо лежит. Пойманного
лиходея стреляли тут же, на месте действия, но воровство не унималось. С
прибытием на плацдарм штрафной роты и каких-то иных нспомогательных сил оно
принимало и вовсе бедственные размеры.

Когда батальон ночью двигался в глубь правобережья, Щусь, чтобы
внезапно не напороться на немцев, все время посылал вперед разведчиков и
одному взводу приказал продираться по ходу слева, параллельно волокущемуся,
то и дело запинающе- муся за комки, со звяком падающему, матерящемуся
воинству. Боком чувствуя горячее, минуя расщелины, где засел,
рассредоточился и густо палил по переправе противник, сторожко двигающаяся
сила невольно отодвигалась в сторону от жгущегося места и нигде не встречала
заслона. "Повдоль берега нет плотной обороны!" -- открыл Щусь. Немцы все
силы сосредоточили именно там, где будут переправляться наши войска. Как
всегда, хорошо работала разведка и контрразведка врага, как всегда, расчет
был на тупую и упрямую военную машину, каковой она была и у фашиста, и у
советов -- войска валили, валили через реку по ранее разработанной в штабах
диспозиции, в ранее на картах размеченные пункты сосредоточения -- "быть к
утру в указанных местах, оттеснить противника туда-то и на столько-то,
занять оборону в надлежащем районе -- точка!"

Еще ночью достигнув северного ската высоты Сто, уточнив по карте, что
именно та, нужная перед батальоном высота, для верности убедясь в этом с
помощью разведки, Щусь послал пару боевых разведчиков в штаб полка с
просьбой изменить направление главного удара: всем полком, оставив заслоны,
пройти по следам первого батальона, неожиданно, с тыла ударить по противнику
и занять господствующую высоту, таким образом сразу углубив плацдарм до двух
километров. Но в ответ получил от командира полка нервно писанную, трубкой
прожженную писульку: "Нишкни! Выполняй свою задачу!.."

Задача у первого батальона очень простая: пройти как можно глубже по
правобережью, закрепиться и ждать удара партизан с тыла и десанта с неба.
Когда начнется операция партизан и десантников, первому батальону надлежало
вступить в бой, наделать как можно больше шуму и гаму в тылу противника,
соединяясь с партизанами и десантниками, продолжить наступление в глубь
обороны немцев, с охватом его левого фланга, с дальнейшей задачей отрезания
и окружения группировки, пытающейся опрокинуть наши войска в реку.
Оставалось только одно: как можно больше принять, наскрести под свое начало,