Сергей Евгеньевич Вольф

Где ты, маленький "Птиль"

Часть 1

1

Я действительно ничего не видел сквозь выгнутое стекло обзора: чернота
космоса и звезды -- и все. Наш с папой космолет шел на среднем режиме -- ни
шевелений, ни скачков, звезды поэтому не смещались, "стояли" на месте и,
конечно, не приближались, как, скажем, здание завода "Факел", если катишь по
воздуху над нашим городком на такси-амфибии.
-- А ты-то что видишь? -- спросил я.
-- Не знаю, как это и назвать. Это -- нечто черное, круг, чуть чернее
самого пространства.
-- И ты это видишь ясно?
-- Почти. Кстати, закрой-ка крепко глаза и резко открой! Я проделал то,
что он велел, а он смотрел на меня.
-- Гляди. Гляди-гляди! Ну как?! Как теперь?
-- Ноль эффекта, -- сказал я. -- А ты-то, ты-то это самое видишь вполне
ясно? -- настаивал я.
-- Ну да. Ну как бы мерцательно, -- то да, то нет.
-- Тьфу! А почему мы не подключаем наши "глазки"? (Так я называл
оптическую систему приближения всего, что может оказаться у нас по курсу.)
Мы оба засмеялись, и он отжал ручку системы почти до предела. И мы оба
увидели это. Действительно темное, очень темное круглое пятно. Оно не
приближалось и не отклонялось от нашего курса -- неужели такое далекое?
-- Мне все это не нравится, -- сказал папа, и по его голосу я
почувствовал, что он очень напряжен, очень.
-- А что, собственно? Что не нравится?
-- И ты не видишь огней -- красного, зеленого и фиолетового по краям
пятна? -- спросил он. Вот тогда-то он и потянул на себя ручку оптической,
приближающей системы до предела, и я увидел эти огни ясно.
-- Это корабль, -- сказал папа, глядя на приборную доску перед собой.
-- Корабль. И большой. Это бо-ольшой космолет.
-- Ну и... Чего здесь особенного?
-- Я не знаю, сынок, такой системы, такой комбинации опознавательных
знаков. Увеличь скорость. Понимаешь что-нибудь?
-- Нет. Не очень-то...
-- Он не приблизился к нам. Вот что.
-- Значит, тоже увеличил скорость?
-- Да. И все же дай ему сигнал, что мы оставляем свой курс и просим его
отклониться, подвинуться.
Я просигналил и сказал, что вряд ли он отклонится, плевал он на нас --
похоже, он просто махина рядом с нами.
-- Да, -- сказал он. -- Видишь, даже не шевельнулся. Увеличь скорость.
Та-ак. Выйди на максимум! По сетке и без очков видно, что его площадь на
нашем экране не изменилась, -- сказал папа. -- Соображаешь?
-- Скоростные данные похлеще, чем у нас!
-- Главное -- его опознавательные знаки. Нет таких! Я попытался
рассмеяться:
-- Что значит "нет"? Вообще?
-- Да. "Вообще". На Земле. Ни в одной стране. Понял? Ты забыл, что я --
как-никак пилот первого класса -- обязан знать. Ну-ка, сбрось скорость.
Та-ак. Еще. (Прошла минута.) Плавно, почти сбрось ее, до минимальной. (Две
минуты.) Все ясно. Видишь, его площадь на сетке та же. Не меняется.
-- Тоже тормозит? -- сказал я и только тут почувствовал -- что-то
неуютно мне стало внутри, что-то ноющее шевельнулось.
-- Как приклеился, -- глухо сказал папа. -- Как на резиночке. Чего ему
надо?.. Это же (большая пауза) -- инопланетянин! Понял? Понял, сынок?!
Я тупо глядел на него.
-- И-но-пла-не-тя-нин! Вдумайся!
Я молчал. Я только сейчас, как бы задним числом, понял, что тревогу я
почувствовал давно, ну, как бы это сказать: раньше почувствовал, что ли, чем
осознал.
-- Что же? -- сказал я. -- Это корабль с другой планеты? Корабль другой
цивилизации? Так, что ли?! Несколько веков говорили о других цивилизациях, а
те все не появлялись?
-- Именно, -- сказал папа глухо, но без тени удивления в голосе, без
тени потрясения. -- Вот что я тебе скажу, дорогой. Это "пятнышко" я заметил
давно, но помалкивал, сам не понимая еще, что это за штучка, да и видел я
хуже, чем потом с помощью "глазок". Так вот, это "пятнышко", милый, слава те
господи, появилось, идя как бы нам навстречу, наискосок, из космоса, а не то
чтобы мы его догнали и он шел раньше нашим курсом, то есть тоже -- от Земли,
не буквально, конечно, но был к ней близок. И я могу допустить, коль скоро
мы очень далеко от Земли и целый день не выходили на связь, а он шел как бы
нам навстречу, из глубины космоса, -- он не пронюхал, кто мы такие и откуда
идем, -- понял? И сигналы наши не слышал.
-- И значит...
-- Не сумел определить, откуда мы, и вряд ли просек координаты Земли.
Это очень важно! Очень. Мы же не знаем, что у них там за цивилизация. Может,
людоеды, образно говоря. А с другой стороны, если их цивилизация нам не
ясна, то нельзя наверняка сказать, что мы своим присутствием не дали им
информации о координатах Земли. Это серьезное дело, сынок, -- потом
помолчав: -- Иди-ка покорми кота, а я поиграю с этим корабликом. Я пошел
кормить Сириуса.

2
Я проснулся внезапно и резко, как от мягкого мощного толчка изнутри
было темно, папа спал: в его комнате стояла полная тишина. Шторы на окне в
моей "детской" были плотными, непрозрачными (темно-оранжевыми -- настояние
мамы, идея солнечного света, "наше солнышко"), но и через щели по краям штор
я видел -- за окном только-только начинает светать. Я высвободил руку из-под
одеяла -- на часах было всего пять утра.
Из полной темноты в мою сторону со шкафа светили два зелено-желтых
пятнышка, два маленьких горящих листика: мой котище Сириус тоже не спал,
зыркал на меня. А я лежал и думал, что вот рассветет, стукнет девять, мы
позавтракаем с отцом и дунем в космос. Потрясающе: мы полетим в космос! И я
лежал и радовался, что вот есть у нас такая возможность и такое особое
право, и это все совсем не случайно, хотя все, и даже эта неслучайность,
произошло именно что случайно, два года назад, по моей "вине" и папаниной
прихоти.
Я тогда еще был шкетом, в 6 "б" учился, в нормальной человеческой
школе, в нашем маленьком городке типа спецспутник.

3
Папа, как и сейчас, был тогда инженером Высшей Лиги, вкалывал на
"Пластике", голова у него "варила", и, наверное, мои "научные" идеи только
шуршали возле его уха, только забавляли, или раздражали его. Или он их
просто не замечал. Но именно он, даже не предупредив меня, засунул меня
учиться в "Особую высшую техническую детскую школу No 2". Папаню вдруг
потрясло мое утверждение, что вымершие птеродактили вовсе не вымерли, а
вполне существуют, хотя и не на земле. Я приплел к моей идее и блуждающий
кобальт, и формулу Бекко из "Химии красителей", и черт-те что еще -- это его
и сразило.
В этой школе для маленьких гениев (это я-то гений -- смех!) мы работали
по вузовской программе, и еще у нас были регулярные практические занятия,
где мы должны были демонстрировать свою научную интуицию, ну, фантазировать
и всякое такое. И вот однажды я и "выдал". Какой-то лысый дядька (помню, это
было в спецаудитории на межпланетке Аякс-Ц) нацарапал мелом нашему классу на
доске общий вид космолета нового типа. "Он, -- говорит, -- уже весь
сосчитан, а вот с деталью "Эль-три" неясно что она будет из пластмассы --
это-то ясно, а из какой именно и какая именно по форме, весу -- совсем
неясно. Думайте".
В тот день я как-то был не настроен "выдавать" идеи: голова шла кругом
оттого, что меня как следует отчитали за провоз в космос в банке моего
хомяка, но неожиданно для самого себя я что-то такое почувствовал, что-то
зашевелилось во мне... Я вышел к доске.
Во-первых, задача, оказалось, была не вымышленная, а практическая и
очень важная. Во-вторых, я был единственный, чья идея выглядела
предварительно верной, и вся научная группа, работавшая над кораблем,
переполошилась. В-третьих, это только разговорчики были, что, мол, космолет
новой модели, на самом же деле -- это был межпланетный корабль супернового
типа для полета, высадки и освоения людьми годной для этого планеты. Впервые
в истории человечества! Чего там говорить, это было дело не только научной,
но и, так сказать, государственной важности. И вот в эту ситуацию попадаю я,
шестиклассник, шкет, какой-то там Митя Рыжкин!
И два супермомента (важных для меня, конечно). Первый: еще до моего
ангельского всеспасительного появления, генеральный конструктор корабля
Зинченко решил, что любой человек из рабочей группы, хоть он инженер, хоть
там техник какой-нибудь, хоть кто, -- найди он верное решение детали
"Эль-три" или предварительно верный путь, -- он, этот человек, до конца
работ становится главным руководителем научной группы. Главным -- над всеми!
Я, Митя Рыжкин, -- главный над всеми! Взрослые люди, солидные ученые -- мои
подчиненные! Другой бы обрадовался, мол, знай наших, а я весь сжался. Но
самым важным было другое: дело касалось работы с пластмассой, ломки
семнадцатой молекулы системы Дейча-Лядова, и, конечно, под моим началом
оказались пластмассовики и... и... мой папа! Мой папа! А я, стало быть, --
его начальник, начальничек! Кто в этом по-человечески разбирается, тот и сам
поймет, каково мне было. Какая там радость или гордость! Бред какой-то! Мой