Григорий Бакланов
Пядь земли
изд-во "Художественная литература", Москва, 1979.
2002.
великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы
все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое
имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из
них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти
люди будут всегда близки вам как друзья, как родные, как вы сами!
блиндажей, потягиваемся, с хрустом разминаем суставы. Мы ходим по земле во
весь рост, как до войны ходили по земле люди, как они будут ходить после
войны. Мы ложимся на землю и дышим всей грудью. Роса уже пала, и ночной
воздух пахнет влажными травами. Наверное, только на войне так по-мирному
пахнут травы.
звезды там были сиповатые, мелкие, а здесь они нее яркие, словно отсюда
ближе до звезд. Дует ветер, и звезды мигают, свет их дрожит. А может быть,
правда, есть жизнь на какой-то из этих звезд?
тогда у нас все освещается: и росный луг, и лес над Днестром, тихий и
дымчатый в лунном свете. Но скат высоты, на которой сидят немцы, долго еще в
тени. Луна осветит его перед утром.
переправляются разведчики. Они привозят в глиняных корчажках горячую
баранину и во флягах - холодное, темное, как чернила, молдавское вино. Хлеб,
чаще ячменный, синеватый, удивительно вкусный в первый день. На вторые сутки
он черствеет и сыплется. Но иногда привозят кукурузный. Янтарно-желтые
кирпичики его так и остаются лежать на брустверах окопов. И уже кто-то
пустил шутку:
лошадей кормят!..
первый момент не можем отдышаться: небо, горло, язык - все жжет огнем. Это
готовил Парцвания. Он готовит с душой, а душа у него горячая. Она не
признает кушаний без перца. Убеждать его бессмысленно. Он только укоризненно
смотрит своими добрыми, маслеными и черными, как у грека, круглыми глазами:
"Ай, товарищ лейтенант! Помидор, молодой барашек - как можно без перца?
Барашек любит перец".
себя полные ноги. Он острижен под машинку. Сквозь отросший ежик волос на его
круглой загорелой голове блестят бисеринки пота. И весь он небольшой,
приятно полный - почти немыслимый случай на фронте. Даже в мирное время
считалось: кто пришел в армию худой - поправится, пришел полный - похудеет.
Но Парцвания не похудел и на фронте. Бойцы зовут его "батоно Парцвания":
мало кто знает, что в переводе с грузинского "батоно" означает господин.
Зугдиди. Сейчас он связист, самый старательный. Когда прокладывает связь,
взваливает на себя по три катушки сразу и только потеет под ними и таращит
свои круглые глаза. Но на дежурстве спит. Засыпает он незаметно для самого
себя, потом всхрапывает, вздрогнув, просыпается. Испуганно оглядывается
вокруг мутным взглядом, но не успел еще другой связист папироску свернуть,
как Парцвания опять уже спит.
наших похвал. Не похвалить нельзя: обидишь. Так же приятно смущается он,
когда говорит о женщинах. Из его деликатных рассказов, в общем, можно
понять, что у них в Зугдиди женщины не признавали за его женой монопольного
права на Парцванию.
земле и смотрим на звезды: Саенко, Васин и я. У Васина от солнца и волосы, и
брови, и ресницы выгорели, как у деревенского парнишки. Саенко зовет его
"Детка" и держится покровительственно. Он самый ленивый из всех моих
разведчиков. У него круглое лицо, толстые губы, толстые икры ног.
телом. Я смотрю на звезды. Интересно, понимал ли я до войны, какое
удовольствие вот так бездумно лежать и смотреть на звезды?
Разрыв в стороне берега. Мы как раз между батареей и берегом. Если
прочертить мысленно траекторию, мы окажемся под ее высшей точкой.
Удивительно хорошо потягиваться после целого дня сидения в окопе. Каждый
мускул ноет сладко.
со множеством зеленых светящихся стрелок и цифр, так что мне со стороны
можно разглядеть время.
хочется, аж тошнит! - И Саенко сплевывает в пыльную траву.
все бьет, и мины ложатся по дороге, по которой должны сейчас идти к нам
разведчики и Парцвания. Мысленно я вижу ее всю. Она начинается у берега, в
том месте, где мы с лодок впервые высадились на этот плацдарм. И начинается
она могилой лейтенанта Гривы. Помню, как он, охрипший от крика, с ручным
пулеметом в руках, бежал вверх по откосу, увязая сапогами в осыпающемся
песке. На самом верху, под сосной, где его убило миной, теперь могила.
Отсюда песчаная дорога сворачивает в лес, а там - безопасный участок. Дорога
петляет среди воронок, но это не прицельный огонь, немец бьет вслепую, по
площади, даже днем не видя своих разрывов.
"андрюши", длинный, в рост человека, с огромной круглой головой. Он упал
здесь, когда мы были еще за Днестром, и теперь начал ржаветь и зарастать
травой, но всякий раз, когда идешь мимо него, становится жутковато и весело.
метров по открытому месту. Наверное, сидят сейчас разведчики и курят, а
Парцвания торопит их. Он боится, что остынет баранина в глиняных корчажках,
и потому укутывает корчажки одеялами, обвязывает веревками. Собственно, он
мог бы не ходить сюда, но он не доверяет никому из разведчиков и сам каждый
раз конвоирует баранину. К тому же он должен видеть, как ее будут есть.
деревьев и полосами дымный лунный свет. Капли росы зажигаются в нем, и
пахнет повлажневшими лесными цветами и туманом; он скоро начнет подниматься
из кустов. Хорошо сейчас идти по лесу, пересекая тени и полосы лунного
света...
Может быть, разведчики? До них метров сто, но мы не окликаем их: на
плацдарме ночью никого не окликают издали. Трое доходят до поворота дороги,
и сейчас же рассыпавшаяся стайка красных пуль низконизко проносится над их
головами. С земли нам это хорошо видно.
пехотный шофер. Под обстрелом он резко крутанул на повороте дороги и вывалил
полковника. Пехотинцы кинулись к нему, немцы ударили из минометов, наша
дивизионная артиллерия отвечала, и полчаса длился обстрел, так что под конец
все перемешалось, и за Днестром прошел слух, что немцы наступают. Вытащить
"виллис" днем, конечно, не удалось, и до ночи немцы тренировались по нему из
пулеметов, как по мишени, всаживая очередь за очередью, пока не подожгли
наконец. Мы после гадали: пошлют шофера в штрафную роту или не пошлют?
все нет. Непонятно. Наконец появляется Панченко, ординарец мой. Издали вижу,
что он идет один и в руке несет что-то странное. Подходит ближе. Унылое
лицо, в правой руке на веревке - горлышко глиняной корчажки.
молчим. Становится вдруг так обидно, что я даже не говорю ничего, а только
смотрю на Панченко, на этот черепок у него в руках - единственное, что
уцелело от корчажки. Развeдчики тоже молчат.
ничего не принесет: мы едим по-настоящему раз в сутки. А завтра опять целый
день обстрел, слепящее солнце в стекла стереотрубы, жара, и кури, кури в
своей щели до одурения, разгоняя дым рукой, потому что на плацдарме немец и
по дыму бьет.
не так остывает. Еще одеялами их укутывал...
Орлов Алекс
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Зыков Виталий
Черепнин Владимир
Орлов Алекс