Джон Браннер

Зыбучий песок

Он воздевает, предостерегая, сомкнувшиеся конусы времен:

Вот здесь, сходясь в единое "сейчас", Ушедшее с Грядущим Текут песком
зыбучим.

Рэндалл Джаррелл "Рыцарь, Смерть и Дьявол"

Несколько долгих минут после того, как отворилась дверь в
ординаторскую, Пол Фидлер не мог сдвинуться с места.

"Не та дверь? Дверь та - за дверью не то!"

Его рука, протянутая к кнопке звонка в футе от дверного косяка,
натыкалась на книжную полку. Пораженный, он заглянул в комнату и увидел,
что большой стол стоит не на своем месте, стулья переставлены, и все
остальное - не так как должно быть.

"Опять миссис Гловер со своими штучками?"

Миссис Гловер была бездетной пятидесятилетней вдовой, и Чентская
больница стала для нее чем-то вроде дома: она жила здесь уже десять лет,
то как пациентка, то как уборщица, потому что во всем мире у нее не было
ни места, куда пойти, ни живой души, которой было бы дело до того, жива
она еще или уже умерла. Раз или два в году становилось ясно, что период ее
здравомыслия закончен: кто-нибудь входил в комнату и обнаруживал, что все
в ней, вплоть до ковра на полу перевернуто вверх ногами. Миссис Гловер,
между тем, как ни в чем не бывало продолжала заниматься своими делами.

На этот раз, однако, она была не при чем. Случились два весьма полезных
события - привезли, наконец, давно заказанные книжные полки, и какой-то
доброхот потратил свой обеденный перерыв на то, чтобы аккуратно расставить
медицинские журналы, валявшиеся в беспорядке на столе.

"Хорошо, что я первым пришел пить чай. Посмотрел бы кто на меня, точно
сказали бы, что в детство впал."

Но на этой теме ему не хотелось бы задерживаться. В детстве его иногда
посещали кошмары, когда он, проснувшись утром, оказывался в мире чужих
людей: родители не узнавали в нем своего сына, а школьные учителя не могли
вспомнить, что у них есть такой ученик. И однажды, много позже это стало
слишком похоже на правду.

"Стоп. Что за глупости из-за какой-то мебели!"

Переведя дух, он сообразил, что новый стеллаж закрывает теперь кнопку
звонка. Он огляделся, ища какую-нибудь замену, и поморщился.

"Если уж что-то менять, так эти идиотские обои. До следующего года
точно не получится. В любом случае, чтобы в этом месте появилось хотя бы
подобие хорошего вкуса, надо сначала поменять экономку."

На журнальном столике он увидел колокольчик, протянул руку и позвонил.
И в ту же секунду ожившие где-то высоко башенные часы заставили его
вздрогнуть. За дневной круговертью он умудрялся не обращать на них
внимания, но ночью, во время дежурства:

Банг-бум-клинк. Пауза. Банг-бум-клинк. Пауза.

"Боже, неужели кроме меня это никому не действует на нервы?"

Клинк-бум-банг. Клинк-банг-бум. И с невыразимым облегчением, словно
освободившись от мучительной пытки, он услышал, как часы принялись
отмерять свои обычные удары: бом-бом-бом-бом.

"Не удивительно, что тот бедолага, о котором рассказывала экономка,
пытался в 63-м залезть на башню. Наверно, ему просто захотелось тишины."

Кстати о колоколах: Он собрался уже позвонить опять, когда в дверном
проеме появилась голова официантки Лил.

- Ой, это вы, доктор. Простите, я еще не привыкла. Этот звонок гораздо
тише электрического. Чай будет сию минуту.

В ожидании Пол взял с заслонившей кнопку звонка полки первый попавшийся
журнал.

"Хлорпромазин три раза в день? И что тут нового? А, да , улучшение на
двадцать восьмой день после первой инъекции. Надо запомнить, это может
пригодиться.

Только:"

Только эти слова никак не складываются ни во что осмысленное. Мешает
распечатанное письмо в кармане.

- Ваш чай, доктор.

Лил стояла над ним, держа в руке блюдце с чашкой и неустойчиво
качавшимися на нем двумя бисквитами. Чай уже успел остыть несмотря на то,
что появился здесь всего минуту назад. Бездумно помешивая ложечкой гораздо
дольше, чем необходимо, чтобы растворился сахар, он посмотрел в окно.

Весь день над землей висел плотный слой серых, похожих на грязную вату
облаков, проливавшихся время от времени равнодушным дождем. Но сейчас,
перед самым закатом, холодный ветер отогнал облака на восток, и в просветы
между ними пробивался солнечный свет.

"Интересно, кому-нибудь еще этот пейзаж кажется таким ужасным, или мне
одному?

Господи, надо это срочно прекратить, или я скачусь к другому детскому
наваждению, к бесконечным вопросам солипсизма: откуда мы знаем, что то,
что мы видим красным, действительно красное."

Когда он только сюда приехал, ему нравились эти места: необычные,
полные драматизма, словно спрятанные под красной почвой красные камни
исподволь готовили себя к титаническим усилиям, необходимым, чтобы
подняться горами Уэльса. В ландшафт как нельзя лучше вписывались древние
замки, созданные для героических дел и благородных свершений.

"Или чтобы стать декорацией для краха Пола Фидлера."

Он пытался отогнать от себя эту мысль, но та не отпускала. Вид из окна
этому только способствовал. Парк был когда-то частью великолепной усадьбы,
за ним и теперь иногда ухаживали, преимущественно - пациенты в порядке
трудотерапии. Но сейчас он походил на девственный лес гораздо больше, чем
на роскошный сад, и надежно отгораживал больницу от повседневной жизни
городка и окрестных ферм.

Кто-то другой мог бы, пожалуй, восхититься его дикой красотой, но Полу
он больше напоминал провололочные заграждения и минные поля.

Вокруг долины громоздились холмы: когда-то они казались ему
величественными.

Теперь он видел в них только огромную стену, призванную отгородить его
от внешнего мира. Местами серо-зеленые, местами поросшие деревьями,
сейчас, в феврале, голыми, но кое-где покрытыми густой хвоей, они сжимали
со всех сторон городок, больницу, Пола Фидлера. Через это окно - а в его
кабинете такого не было - он мог видеть точку, где единственная в округе
автотрасса прорывала кольцо, но и там его воображение отказывалось
представить открытое пространство, простор, свободу. В той же стороне
видны были две охладительные башни электростанции, словно часовые
охранявшие выход из долины, форпост той силы, что держит его в тюрьме.

"Нормальный человек не должен радоваться тому, что его жена не вернется
домой в обещанный срок."

Факт. Бесспорно. Целый день он отталкивал от себя эту мысль. Но сейчас
она прорвала остатки обороны. И:

"Проклятье, нельзя же врать самому себе. Я рад."

Он отодвинул в сторону чай, до которого едва дотронулся, и достал из
кармана письмо Айрис. В который уже раз принялся разглядывать торопливые
строчки.

Ни адреса. Ни даты кроме торопливого "Вт."Ни даже обращения. Это как
раз понятно. Едва ли мужа уместно называть "Уважаемый Пол", как в
официальный письмах, и если словечко "милыйf нормально проходило в
разговоре, то равнодушно написанное на бумаге, оно звучало бы настолько
фальшиво, что даже Айрис это почувствовала.

"Боюсь, что задерживаюсь дольше, чем обещала. Берта и Мэг уговаривают
меня остаться еще на несколько дней, и я не могу им отказать. Надеюсь, ты
не будешь слишком скучать:"

Дальше читать было незачем. Он сунул письмо обратно в карман.

"Вот и хорошо. Почему? А какая разница? Я ведь прекрасно знаю причину.
И то, что я придумал, когда она только собиралась уезжать: мол, будет
больше времени для занятий, - не при чем. Причина в том, что жизнь с Айрис
- не прекращающееся ни на минуту напряжение."

Ему стало легче после этого приступа откровенности. Но анализировать
все вытекавшие оттуда последствия уже было выше его сил: как всегда, когда
жизнь подходила к некой критической точке, воображение принималось
перебирать возможные исходы, все множившиеся и множившиеся, пока он не
терял им счет, а некоторые были настолько правдоподобными, что казались
реальностью. Он просто стоял у окна, наблюдая безо всякого интереса, как
западный ветер несет с собой новые облака, и те затягивают клочок ясного
неба, которому удалось ненадолго прорваться сквозь серость февральского
дня.