горько, сухо во рту, но сигарету не достал, рука осталась в кармане
пиджака, и, сидя так, в полутени, в этом неудобном положении, чувствуя
возникшую тяжесть во всем теле, он думал с раздражением на самого себя:
"Не так, не так говорю с ним! Он уверен, спокоен... И мне надо говорить...
Только спокойно!.." С коротким усилием он изменил неловкую позу, посмотрел
неприязненно в ждущие глаза Уварова.
выдохнул из себя воздух, как спортсмен после длительного бега. - Тебя ведь
увезли в госпиталь, насколько я помню?
говорит?
утомления. - Ниночка, - позвал он расслабленно, - я уже бессилен... Я уже
не могу!..
у нее поддержки и как будто заранее зная, что эта поддержка будет. Она
подошла, осторожно улыбаясь обоим, и Сергей, нахмуренный, отвернулся,
подумал: "Почему она вмешивается в то, во что не должна вмешиваться?"
оживленный гул, заглушая разговор на тахте. Но ожидаемого мира не было в
этой комнате. Он был и не был. Мир был фальшив.
по плечам. - Хотите - для вас я найду водку? Старую бутылку. Привезла из
Сибири. С довоенной маркой!
задерживая Сергея. - Мы не договорили.
можно нам еще минутку один на один?
хорошо понимал, что не может, не имеет права быть сейчас здесь, сидеть на
одной тахте с Уваровым, но что-то сдерживало его, и он, как бы помимо воли
своей, старался дать себе отчет, чего же он не понимал в этом новом, все
забывшем, казалось, Уварове, а знакомое и незнакомое лицо Уварова было
потно, голубые глаза чуть покраснели, в них по-прежнему - добродушие,
веселая искристость, желание мира.
никаких доказательств. Остынь и рассуди трезво. Я не хочу с тобой
ссориться, честное слово. То, что было, - черт с ним, забудем. Я не
навязываю тебе дружбу, хотя был бы рад... Пойми, Сережа, нам учиться в
одном институте, только на разных курсах. Я стою за то, чтобы фронтовики
объединялись, а не разъединялись. Нас не так много осталось. Ей-богу, ты
во мне видишь другого человека. Хотя, я понимаю, это бывает... Я хочу,
чтобы ты объективно понял... Я сам себя часто ловил на том, что сужу о
людях не гак, как надо.
стола, изображая на худом своем лице неумело-комическое нетерпение. -
Занимайте места!
которые говорил сейчас Уваров, и то, что они сидели сейчас здесь, на
тахте, близко друг к другу, - все с противоестественной нелепостью
соединяло, сближало их, а он не хотел этого. Сергей резко поднялся,
сказал:
насмешкой Сергея, проговорил тоном серьезного и дружеского убеждения:
бодрым голосом ответил Свиридову, глядевшему на них: - Иду, иду, Павел!
Нам необходимо было поговорить!
14
Улыбаться, разговаривать с соседями, с парнем в очках? Развлекать девушек,
как это делает Константин, показывая какой-то фокус с рюмкой и вилкой?
Новый год - я разве забыл об этом? Тогда зачем я пришел сюда? Что я делаю?
Знаю, что нельзя прощать, но сижу здесь, за одним столом с ним?.. Значит,
прощаю?"
обрадованной улыбкой кивнул Сергею, и тот, испытывая вязкий холодок
отвращения к самому себе, внезапно подумал, что после ресторана, после
этого разговора он почему-то не ощущал прежней ненависти к Уварову, а
оставалось в душе чувство усталости, неудовлетворения самим собой.
не мог определить для себя точно, почему так произошло, почему это
недавнее, жгучее незаметно перегорело в нем, как будто тогда, встретив
впервые после фронта Уварова, он вылил и исчерпал всю ненависть, и
постепенно ее острота притуплялась, чудилось, против его желания. Но,
может быть, это и произошло потому, что никто не хотел верить, не хотел
возвращаться назад, к прошлому, которое было еще близко, - ни Константин,
ни майор милиции, ни те люди в ресторане, ни все те, кто смеялся,
разговаривал теперь в этой комнате с Уваровым; они не поверили бы в то,
что было в Карпатах. Он спрашивал себя: что же изменило все - время или
наша победа отдаляла войну? Или желание плюнуть на то, что не давало покоя
ему, мешало жить? Он весь сопротивлялся, не соглашался с этим, но замечал,
как люди уже неохотно оглядывались назад, пытаясь жить только в настоящем,
как вот и сейчас здесь... Если бы каждый из сидящих за этим столом помнил
о погибших - о разорванных животах, о предсмертном хрипе на бруствера
окопа, о фотокарточках, залитых кровью, которые он после боя вместе с
документами доставал из карманов убитых, - кто бы смеялся, улыбался
сейчас? Но улыбаются, острят, смеются... И он тоже четыре года так жадно
мечтал о какой-то новой жизни, полновесной, праздничной, которая в тысячу
раз окупила бы прошлое... Уваров... Разве дело только в Уварове? Никто не
хочет копаться в прошлом, и нет у него доказательств... Но есть настоящее,
есть жизнь, есть будущее, а прошлое в памяти людей стиралось уже...
бросили в блюдечко - и она повторила шепотом:
возбужденный новой компанией, вниманием девушек, которые уже называли его
Костенькой, мигнул, как давнему приятелю, пареньку в очках, налил в его
рюмку водки, затем - Сергею, после чего весело прищурился на Нину.
монастырь кармелиток!
волосы. - Петенька, ты пьян немножко? Да, милый?
Красной площади: гудки автомобилей в снегопаде, шорох шин - звуки
новогодней ночи, знакомые с детства. И там, в метели, рождаясь из снежного
шелеста, из гула пространства, мощным великолепием раскатился, упал первый
бой курантов.
братцы!.. Сережа, налито у тебя? Ухаживайте за фронтовиками там, на том
конце! Первый тост фронтовикам!
будто ударил, окунул Сергея в ледяной сумрак октябрьского рассвета в
тусклых Карпатах - этот командный голос был связан только с тем, в нем
было только то...
убеждать себя Сергей, и, стараясь найти это непостижимо новое, он быстро
посмотрел на праздничное движение вокруг, вызванное командой Уварова.
плечами костюме, держал, сосредоточенно хмурясь, стакан, наполненный
водкой; снизу поднял к Уварову цепкий взгляд Свиридов; глядела в ожидании,
подперев пальцем щеку, белокурая девушка, которую, кажется, звали Таня...
падали в тишину. Все напряженно молчали, лишь посапывал досадливо, тыкая
папиросу в блюдечко, парень в очках.
которого мы ходили в атаку... стреляли по танкам, умирали... С именем
которого мы защищали Родину и победили... - Уваров помедлил, из-за плеча
остро глянул на Свиридова, закончил страстно зазвеневшим голосом: - За
великого Сталина!