разорвется. "Это сон, неужели сон?" - спросил он себя, приподнялся -
настойчиво звонил телефон, накрытый подушкой.
кошмар сна.
столе. Шел второй час ночи.
увидеть! Обязательно! Сегодня, сейчас!
после торопливого в трубке голоса: - Кто это?
звонила...
автомата. Я сейчас приеду к тебе... Ты слышишь, Сережа?
звонить.
что не так говорил, не так ответил, что не думал все это время о ней, о ее
муже, который вернулся в Москву. И как только опять лег и увидел висевшую
в квадрате окна чудовищно красную душную луну, почудилось - были порваны
все реальные нити с миром.
крик. Он оглянулся на дверь в комнату Аси, затем схватил свою подушку и
накрыл ею телефон - так было легче ему.
походил на прерывистый комариный писк.
облегчения. Предметы в комнате сместились, потонули в тени - луна заметно
сдвинулась над железными крышами к краю окна, был виден из-за рамы
багровый раскаленный кусочек ее. И стояло в мире такое безмолвие, какое
бывает, когда в лунную ночь переползает через бруствер на нейтралку
разведка - туда, в сторону немого гребня немецких окопов...
сильный щелчок дверцы, и сейчас же побежал стук каблуков - уже во дворе.
потянул со стула брюки, от волнения не попадая ногами в штанины; робкий,
короткий звонок забулькал в коридоре.
говоря ни слова, быстро вернулся в комнату, оставив дверь открытой.
комнаты.
свет. - Я не могла ждать. Ты послушай...
плача, опустилась на стул, сжавшись, локтями доставая колени. Он смотрел
на нее растерянно.
13
Думала, все проще... Я просто верила Тане. А он притворялся, ждал. И
дождался.
сравнению... что случилось с твоим отцом! Это самое страшное, что может
быть. И еще смерть.
партбюро, будь доказателен. И взвесь все - это главное. Уваров не так
прост! Знаешь, что он сказал? "Ну все, конец, ваш Вохминцев испекся!" И
какое было лицо - спокойное, лицо победителя! Сережа, послушай... Он
сказал: завтра или послезавтра будет партбюро. У тебя есть время. Если оно
тебе нужно. Знаю, ты можешь быть сильным, но ты... Пойми, они не шутят!
Они не шутят!
закрытого подъезда.
низким зданием шахты строящегося метро была огромной, безжизненно-синей;
под луной металлически блестели дальние крыши, и маленькая фигурка
постового милиционера посреди пустой площади казалась неподвижной,
неживой. Луна будто умертвила город, и даже не было ночных такси, обычно
стоявших на углу.
застывших теней лип, тихая мостовая за ними лежала мертвенно-гладкая,
полированная под лунным светом. Он взглянул на Нину сбоку, и она чуть
подалась к нему, словно хотела взять под руку, но не взяла, застегнула
пуговичку плаща на горле, опустила подбородок. Они молчали.
- от этих стучащих по асфальту каблуков, этого коротенького старого плаща
до молчаливо сжатых губ, - и все было знакомо, нежно в ней, но
одновременно не исчезала какая-то горькая неприязнь у него после того, как
в этом же плащике он встретил ее с мужем возле метро, и муж говорил
что-то, уверенно и не стеснительно обняв ее за плечи. Он хотел спросить
просто: зачем он приехал, почему она не сказала об этом, но боялся, не
хотел снова сбиться на тот отвратительный самому себе, неприятный тон,
каким разговаривал, когда она вошла в его комнату: что бы ни было между
ними, он не имел права унижать ее.
повернулась грудью, руки засунуты в карманы плащика, в глазах - ждущее
выражение. - Спасибо. Ты меня проводил.
тополем эмалированная дощечка с номером дома была, как прежде, мирно
освещена запыленной лампочкой. Вокруг желтого огня хаотично вились ночные
мотыльки, стукались, трещали о стекло, был легкий шорох в листве.
мотылька, упавшего ему на плечо. - Упал к тебе, - сказала она, - прости...
белого мотылька, который полз по ее пальцам, и Сергей видел ее наклоненный
лоб, руку, и в эту минуту ненужное внимание к этому мотыльку вдруг
показалось ее правдой, ее естественностью.
за плечи, что у нее безвольно-жалко откинулась голова. - Я не понял, что
"все"?
задыхается, стал сильно, как будто хотел ей сделать больно, целовать ее в
губы, в подбородок, в глаза.
случилось?
боялся встречи с московским начальством. Ему могут больше не дать
экспедицию.