пытался придать важность, с своим протянутым пальцем, что даже конвойный
солдат, нарушая правила, сказал ему вполголоса, уводя из залы:
сам и добавил: - Тоже грабитель! За что, дурак, душу человеческую загубил?
Вот теперь и повиси.
уже сидел месяц и к которой успел привыкнуть, как привыкал ко всему: к
побоям, к водке, к унылому снежному полю, усеянному круглыми бугорками, как
кладбище. И теперь ему даже весело стало, когда он увидел свою кровать, свое
окно с решеткой, и ему дали поесть - с утра он ничего не ел. Неприятно было
только то, что произошло на суде, но думать об этом он не мог, не умел. И
смерти через повешение не представлял совсем.
много, и важным преступником его в тюрьме не считали. Поэтому с ним
разговаривали без опаски и без уважения, как со всяким другим, кому не
предстоит смерть. Точно не считали его смерти за смерть. Надзиратель, узнав
о приговоре, сказал ему наставительно:
для одного, да еще для такого, и стараться не стоит. Тут нужен подъем.
этому не поверил, счел за предлог, чтобы отсрочить казнь, а потом и совсем
отменить ее. И радостно стало: смутный и страшный момент, о котором нельзя
думать, отодвигался куда-то вдаль, становился сказочным и невероятным, как
всякая смерть.
тебе не собаку вешать: отвел за сарай, раз, и готово. А ты так бы и хотел,
дурак!
меня надо вешать, а я не хочу!
нелепым, но страшно веселым и радостным смехом. Как будто гусь закричал:
га-га-га! Надзиратель с удивлением посмотрел на него, потом нахмурился
строго: эта нелепая веселость человека, которого должны казнить, оскорбляла
тюрьму и самую казнь и делала их чем-то очень странным. И вдруг на одно
мгновение, на самое коротенькое мгновение, старому надзирателю, всю жизнь
проведшему в тюрьме, ее правила признававшему как бы за законы природы,
показалась и она, и вся жизнь чем-то вроде сумасшедшего дома, причем он,
надзиратель, и есть самый главный сумасшедший.
кабак!
личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало
святость и крепость тюрьмы. Посмейся он еще немного - и вот развалятся
гнилостно стены, и упадут размокшие решетки, и надзиратель сам выведет
арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу,- а может,
кто и в деревню хочет? Сатана!
оглядываясь.
сказанную фразу: меня не надо вешать, и она была такою убедительною, мудрою,
неопровержимой, что ни о чем не стоило беспокоиться. О своем преступлении он
давно забыл и только иногда жалел, что не удалось изнасиловать хозяйку. А
скоро забыл и об этом.
надзиратель сердито отвечал:
рассмеяться.
начинался, проходил и кончался, как самый обыкновенный день, Янсон
бесповоротно убедился, что никакой казни не будет. Очень быстро он стал
забывать о суде и целыми днями валялся на койке, смутно и радостно грезя об
унылых снежных полях с их бугорками, о станционном буфете, о чем-то еще
более далеком и светлом. В тюрьме его хорошо кормили, и как-то очень быстро,
за несколько дней, он пополнел и стал немного важничать.
Теперь я толстый, не хуже хозяина?.
прокатиться на лошадке.
обычный вопрос Янсона надзиратель вдруг неожиданно и дико ответил:
стеклянных глаз, спросил:
шутить любите, а у нас шуток не полагается,- сказал надзиратель с
достоинством и ушел.
разгладившаяся кожа вдруг собралась в множество маленьких морщинок, кое-где
даже обвисла как будто. Глаза сделались совсем сонными, и все движения стали
так медленны и вялы, словно каждый поворот головы, Движение пальцев, шаг
ногою был таким сложным и громоздким предприятием, которое раньше нужно
очень долго обдумать. Ночью он лег на койку, но глаз не закрыл, и так,
сонные, до утра они оставались открыты.
день.- Тут тебе, голубчик, не кабак.
удался, он с ног до головы, внимательно и подробно оглядел осужденного:
теперь все пойдет как следует. Сатана посрамлен, восстановлена святость
тюрьмы и казни,- и снисходительно, даже жалея искренно, старик осведомился:
надзирателя.- Я не хочу.
обыкновенно светило облачное зимнее небо, так обыкновенно звучали в коридоре
шаги и чей-то деловой разговор, так обыкновенно, и естественно, и обычно
пахли щи из кислой капусты, что он опять перестал верить в казнь. Но к ночи
стало страшно. Прежде Янсон ощущал ночь просто как темноту, как особенное
темное время, когда нужно спать, но теперь он почувствовал ее таинственную и
грозную сущность. Чтобы не верить в смерть, нужно видеть и слышать вокруг
себя обыкновенное: шаги, голоса, свет, щи из кислой капусты, а теперь все
было необыкновенное, и эта тишина, и этот мрак и сами по себе были уже как
будто смертью.
дикаря или ребенка, считающих возможным все, Янсону хотелось крикнуть
солнцу: свети! И он просил, он умолял, чтобы солнце светило, но ночь
неуклонно влекла над землею свои черные часы, и не было силы, которая могла
бы остановить ее течение. И эта невозможность, впервые так ясно представшая
слабому мозгу Янсо-на, наполнила его ужасом: еще не смея почувствовать это
ясно, он уже сознал неизбежность близкой смерти и мертвеющей ногою ступил на
первую ступень эшафота.
когда он и сознал и почувствовал, что смерть неизбежна и наступит через три
дня, на рассвете, когда будет вставать солнце.
не имела,- но теперь он почувствовал ясно, увидел, ощутил, что она вошла в
камеру и ищет его шаря руками. И, спасаясь, он начал бегать по камере.
в ней, и все толкают его на середину. И не за что спрятаться. И дверь
заперта. И светло. Несколько раз молча ударился туловищем о стены, раз
стукнулся о дверь - глухо и пусто. Наткнулся на что-то и упал лицом вниз, и
тут почувствовал, что она его хватает. И, лежа на животе, прилипая к полу,
прячась лицом в его темный, грязный асфальт, Янсон завопил от ужаса. Лежал и
кричал во весь голос, пока не пришли. И когда уже подняли с пола, и посадили
на койку, и вылили на голову холодной воды, Янсон все еще не решался открыть
крепко зажмуренных глаз. Приоткроет один, увидит светлый пустой угол или
чей-то сапог в пустоте и опять начнет кричать.
надзиратель, все тот же старик, несколько раз лекарственно ударил Янсона по
голове. И это ощущение жизни действительно прогнало смерть, и Янсон открыл
глаза, и остальную часть ночи, с помутившимся мозгом, крепко проспал. Лежал
на спине, с открытым ртом, и громко, заливисто храпел; и между неплотно
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Белогорский Евгений
Никитин Юрий
Вронский Константин
Панов Вадим