Чтение 5–й страницы книги ~Выше радуги~

коридоре, подталкивает гостя. - Прошу вас, молодой человек.

Алик видит небольшой зал, уставленный непонятными приборами, на коих -
индикаторные лампочки, верньеры, тумблеры, кнопки и рубильники, циферблаты,
шкалы, стрелки. И все они опутаны сетью цветных проводов в хлорвиниловой
изоляции, которые соединяют приборы между собой, уходят куда-то в пол и
потолок, переплетаются, расплетаются и заканчиваются у некоего шлема,
подвешенного над креслом и похожего на парикмахерский фен-стационар. Кресло,
в свою очередь, вызывает у Алика малоприятные аналогии с зубоврачебным
эшафотом.

- Что здесь изучают? - вежливо спрашивает Алик.

- Здесь изучают трансцендентные инверсии мозговых синапсов в
конвергенционно-инвариантном пространстве четырех измерений, - взволнованно
говорит Брыкин.

- Понятно, - осторожно врет Алик. - А кто изучает?

- Я.

- И как далеко продвинулись, профессор?

- Я у цели, молодой человек! - Брыкин торжествен и даже не кажется
коротышкой - метр с кепкой - титан, исполин научной мысли.

- Поздравляю вас.

- Рррано, - рычит Брыкин, - рррано поздррравлять, молодой человек. В
цепи моих экспериментов не хватает одного, заключительного, наиглавнейшего,
от которого будет зависеть мое эпохальное открытие.

"Хвастун, - думает Алик, - Наполеон из местных". Но вслух этого не
говорит. А, напротив, задает вопрос:

- Скоро ли состоится заключительный эксперимент?

- Сегодня. Сейчас. Сию минуту. И вы, мой юный друг и коллега, будете в
нем участвовать.

Алик, конечно же, ничего не имеет против того, чтобы называться
коллегой профессора Никодима Брыкина, однако легкие мурашки, побежавшие по
спине, заставляют его быть реалистом.

- А это не опасно? - спрашивает Алик.

- Вы трусите! - восклицает Брыкин и закрывает лицо руками. - Какой
стыд!

Алику стыдно, хотя мурашки не прекратили свой бег.

- Я не трушу. Я спрашиваю. Спросить, что ли, нельзя?

- Ах, спрашиваете... Это меняет дело. Нет, коллега, эксперимент не
опасен. В худшем случае вы встанете с кресла тем же человеком, что и до
включения моего инверсионного конвергатора.

- А в лучшем?

- В лучшем случае мой уникальный конвергационный инверсор перестроит
ваше модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе "Омега" по четвертому
измерению, не поддающемуся логарифмированию.

- А это как? - Алик крайне осторожен в выражениях, ибо не желает новых
упреков в трусости.

- А это очень просто. Скажем, вы были абсолютно неспособны к
литературе. Включаем поле и - вы встаете с кресла гениальным поэтом. Или
так. Вы не могли правильно спеть даже "Чижика-пыжика". Включаем поле и - вы
встаете с кресла великим певцом. Устраивает?

И снова - то ли от предчувствия необычного, то ли от страха, то ли от
обещанных перспектив - сердце Алика начинает исполнять цикл колебаний с
амплитудой, значительно превышающей человеческие возможности. Не четвертое
ли измерение тут причиной?

- А можно не поэтом? - робко спрашивает Алик.

- Певцом?

- И не певцом.

- Кем же, кем?

- Спортсменом.

- Прекрасный выбор! Вы станете вторым Пеле, вторым Яшиным, вторым
Галимзяном Хусаиновым.

- Не футболистом...

- Пусть так. Ваш выбор, юноша.

- Я хотел бы стать... вторым Брумелем.

- Это который в высоту? Игра сделана, ставок больше нет, возьмите ваши
фишки, господа.

Профессор Брыкин подпрыгивает, всплескивает ручками, бежит к креслу,
отряхивает с него невидимые миру пылинки.

- Прошу занять места согласно купленным билетам. Шутка.

Алик не удивляется поведению Брыкина. Алик прекрасно знает о
чудачествах ученых, знает и о том, что накануне решающих опытов, накануне
триумфа ученый человек ведет себя, мягко говоря, странновато. Кто поет, кто
свистит соловьем, кто стоит на голове, а Брыкин шутит. Пусть его.

Алик садится в кресло, ерзает, поудобнее устраиваясь на холодящем
дерматине, кладет руки на подлокотники. Брыкин нажимает какую-то кнопку на
пульте, и стальные, затянутые белыми тряпицами обручи обхватывают голову,
руки и лодыжки. Алик невольно дергается, но обручи не отпускают.

- Не волнуйтесь, все будет тип-топ, как вы говорите в часы школьных
занятий. Минуточку... - Брыкин щелкает тумблерами, крутит верньеры, нажимает
кнопки. Вспыхивают индикаторные лампочки, дрожат стрелки датчиков,
освещаются шкалы приборов, стучат часы.

Алик начинает ощущать, как сквозь тело проходит некое странное
излучение, но не противное, а, скорее, приятное.

- Температура - тридцать шесть и шесть по шкале Цельсия, пульс -
восемьдесят два, кровяное давление - сто двадцать на семьдесят. - Брыкин
что-то пишет в журнале испытаний, следит за приборами. - Разброс точек дает
экстремальную экспоненту. Внимание: выходим в четвертое измерение... Что за
черт?! - Он даже встает, вглядываясь в экран над пультом.

Там что-то мигает, светится, расплывается.

Алик чувствует зуд в кончиках пальцев, ступни ног деревенеют, а икры,
наоборот, напрягаются, как будто он идет в гору или держит на плечах штангу
весом в двести килограммов.

- Что случилось, профессор?

- Ничего особенного, коллега, ничего страшного, - бормочет Брыкин,
лихорадочно вращая все верньеры сразу: маленькие руки его так и порхают над
пультом.

- А все-таки?

- Сейчас, сейчас...

Брыкин неожиданно дергает на себя рубильник. Гаснет экран, гаснут
лампы. Алик легко шевелит пальцами, да и ноги отпустило. Обручи расходятся,
и Алик встает, подбегает к Брыкину.

- Неужели не получилось?

- Кто сказал: не получилось? - удивляется Брыкин. - Эксперимент дал
потрясающие результаты. Немедленно по выходе из здания института вы должны
проверить свои вновь обретенные способности. Проверить и убедиться -
насколько велик Никодим Брыкин. - Он хлопает ладонью по серому матовому боку
пульта. - Нобелевская премия у меня в кармане, - и сует руку в карман -
проверить: там премия или еще нет.

- Так чего же вы чертыхались?

- Пустяк. - Брыкин даже рукой машет. - В четвертом измерении на
пятнадцатой стадии эксперимента возник непредусмотренный эффект.

- Какой эффект?

- Пограничные условия от производной функции. Раньше такого не было.
Придется ввести коррективы в конечное уравнение процесса.

- И что они значат - пограничные условия? - волнуется Алик.

- А то значат, - Брыкин ласково обнимает длинного Алика за талию, как
будто хочет утешить его, - что приобретенные вами спортивные качества, к
сожалению, не вечны.

- Почему? - кричит Алик.

- Таковы особенности мозга.

- Не вечны...

- Да вы не расстраивайтесь. Берегите себя, свой мозг, свои
благоприобретенные качества, и все будет тип-топ.

- Но что, что может лишить меня этих качеств?

Брыкин делается строгим и суровым.

- Не знаю, юноша. Я вам не гадалка, не баба-яга какая-нибудь. И не
джинн из бутылки. Наука имеет много гитик - верно, но много - это еще не
все. Заходите через пару лет, посмотрим, что я еще наизобретаю. - И он
вежливо, но целенаправленно провожает Алика к дверям.

И Алик уходит. Идет по коридору, спускается по широкой мраморной
лестнице, крытой ковровой дорожкой. И сон заканчивается, растекается,
уплывает в какие-то черные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как
выключенная картинка на экране цветного "Рубина".

И ничего нет. Темнота и жар.

5

А наутро Алик просыпается здоровым и свежим, будто и не было
температуры, слабости, тяжелого забытья. Некоторое время он лежит в постели,
с удовольствием вспоминая виденные ночью сны, взвешивает, анализирует.
Удивительное однообразие вывода: будешь прыгать, если не соврешь. Правда, в
последнем сне, с Брыкиным, вывод затушеван. Но ясно: под пограничными
условиями имеется в виду как раз заповедь "не обмани".

Странная штука - человеческий мозг. Думал о способах потрясти мир
спортивными успехами, даже джинна из бутылки вспомнил и - на тебе: мозг
трансформировал все в четкие сновидения, сюжетные законченные куски - хоть
записывай и неси в журнал. Сны суть продолжение яви. Слепые от рождения не
видят снов. Что ж, вчерашняя явь дала неплохой толчок для снотворчества.
Каков термин - снотворчество? А что, придумает, скажем, тот же Брыкин
какой-нибудь самописец-энцефалограф для записи снов на видеопленку, прибор
сей освоит промышленность, и появится новый вид массового творчества, свои