ничего не поделаешь, поэтому лекции ее следует передать Марии Семеновне,
закончила разговор так: "Прощайте, милая, не знаю, когда мы еще с вами
увидимся!" Затем, когда сели к завтраку, мать выпила стакан чаю; на миг
поймав невыпускающий беспокойный взгляд Никиты, тихонько и нежно, точно
запоминая, погладила ладонью, потеребила его руку, сказала, что пришло
время собираться, и ушла к себе.
придерживая дверцу, держа узелок с взятыми матерью из дому книгами, помог
ей вылезти из машины, когда от подъезда нетерпеливо подошла в белом халате
встречающая их сестра из приемного покоя, торопя мрачновато-строгими
глазами, он понял, что в эту минуту они расстаются надолго, если не
навсегда.
шляпку, которую она зачем-то надела, и мать так страстно, так судорожно
заплакала, так прижалась к нему, впилась в него, что он с ужасом
почувствовал ее слабые позвонки на детски-худенькой спине под старым
осенним пальтецом.
в столике, мои часы... Как же ты будешь жить теперь без меня, Никита?
лицо. - Мы еще с тобой... Еще все хорошо будет...
по-мартовски моросило, отовсюду веяло холодом, пустотой, стылой,
непроницаемой тишиной, и веяло страшным сиротством от прибранного дивана
возле широкой, мертво блещущей кафелем голландки, от сумрачно-темных
стеллажей, и порой чудилось: откуда-то пробирался в комнату ветер, как
бумагой шуршал в углах, тайно полз под дверью, шелестел в поддувале
голландки, и Никита явственно ощущал ногами этот сырой ползущий холод. У
матери было мало своих вещей: почти не было одежды, домашних безделушек,
все деньги тратила она на книги; и только на туалетном столике перед
зеркальцем давно забыто валялась французская губная помада, привезенная
два года назад из Парижа и подаренная каким-то доктором наук, знавшим мать
молодой, красивой в тридцатые годы. Но лишь два раза мать притронулась к
ней (что было странно Никите): в первый раз, когда этот же доктор
пригласил ее на защиту диссертации своего ученика.
ее часы. Они тикали одиноко и тоненько, с какой-то механической нежностью,
шли, показывая половину второго, и, суеверно не притронувшись к ним,
оттягивая воротник свитера, чтобы дышать было легче, Никита отодвигал
ящики письменного стола, где всегда пачкой лежали мелко и неразборчиво
исписанные матерью листки, заметки, письма. Ящики были пусты.
посыпался пепел, горько и траурно запахло сгоревшей бумагой, и он отыскал
среди пепла несколько скрученных огнем страниц из разорванной записной
книжки, но прочитать что-либо было невозможно.
передвигая ноги, шла медленно в жидкой тени под липами; и Никита шел в
трех шагах от нее, все сильнее, отчаяннее испытывая какой-то мучительный
порыв близости и узнавания, то ощущение, какое бывает у человека, когда он
улавливает отблески недавнего сна. Он не мог объяснить себе, что
происходит с ним.
сладкой мукой увидеть бы на ней ту нелепую старомодную шляпку, то старое
осеннее пальтецо, которое мать зачем-то надела в больницу, ощутить то
судорожное объятие возле такси и опять почувствовать под рукой слабые
позвонки, которые как бы просили о помощи.
Никиты.
скамейке на троллейбусной остановке; устало поставила сумку и вынула
платочек; с перерывами вздыхая, обтерла лоб, влажное лицо. И внезапно, как
на голос, оглянулась, замирающе опустила руку с платочком, приоткрыла рот.
на мгновенный испуг, на изумление, затем мягкий рот подобрался в
настороженную складку, она с подозрительностью переставила сумку вплотную
к спинам сидящих на скамье людей и заслонила ее.
поджатыми, недобрыми губами.
4
стоит задуматься над этой новейшей проблемой. Через сто двадцать лет на
земле уже будет, позвольте вам назвать цифру, пятьдесят миллиардов людей.
будет жить семья из четырех человек. Вот так-то.
черного хлеба в протянутую руку положена пустота.
коньяк расширяет сосуды.
этом доме чувствуется связь с "Арагви". Не подумал бы, что Георгий
Лаврентьевич в некотором роде гурман, гастроном.
подобного юмора.
началась!..
талдычите! Кто вам сказал? Двадцатый век - это еще и переоценка ценностей
нравственного порядка! И век небывалой ответственности перед будущими
поколениями.
рыбной ловлей. Не занимаюсь. Мне некогда, коллега, удить рыбок. О чем вы,
право? Какие там еще спиннинги? Понятия не имею!
истории? Что значит "реальной"? И что значит "помнить"?
Пожалуйста. Вот салфетка, коллега.
когда-нибудь узнаем все! Теория наследственности - второе великое открытие
после открытия энергии, а мы эту теорию считали чепухой, лженаукой.
человек. Пятьдесят миллиардов людей заселят землю!
чему? Рыбная ловля - невеста на выданье! Все остальное ни к чему,
поверьте!
пять? Не круглая дата. А, тридцать лет преподавательской и научной
деятельности! Тогда я хочу сказать тост.
фраз, серьезных и несерьезных умозаключений, голоса гостей хаотично
жужжали, колыхались в столовой. После первых же рюмок потянулись дымки
папирос, задвигались над столом покрасневшие лица, стали расстегиваться
пуговицы, незаметно распускались узлы галстуков, и теперь исчезла
натянутость, заметная при съезде гостей, при пожатии рук, при
пустопорожних вопросах о здоровье, о жаре, о детях, при необходимых
замечаниях о том, что Ольга Сергеевна и "наш" выглядят великолепно,
исчезла та обязательность и необязательность ничего не значащей
вежливости, когда воспитанному человеку надо выказывать принятое в этих
случаях внимание.
разговор был общим, как были вначале общими и тосты, но теперь стол
разделился, и все, занятые своими разговорами, казалось, забыли про только
что читанные из папок уважительные адреса разных факультетов, профессуры,
редакций академических журналов, про телеграммы, горой наваленные на
тумбочке за спиной Георгия Лаврентьевича.
своей красивой белой шеей, своими оголенными полными руками, и
сдержанно-серьезным молодым белокурым человеком, одетым в безупречно
сшитый костюм; молодой человек этот один из первых, глубокомысленно
поиграв в пальцах бокалом, немногословно произнес тост "за нестареющий
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Корнев Павел
Глуховский Дмитрий
Посняков Андрей
Сертаков Виталий