Чтение 2–й страницы книги ~Конец одного романа~

Вероятно, он не стал бы говорить, если бы не выпил рому, а может, он
все-таки подозревал, что я о нем очень много знаю? Сара не предала бы его,
но когда люди так близки, как мы с нею, поневоле что-нибудь да узнаешь. Я
знал, что у него родинка слева на животе, потому что мое родимое пятно
как-то напомнило об этом Саре; знал, что он близорук, но при посторонних
очков не носит (а я был достаточно посторонним); знал, что он пьет чай в
десять часов; знал даже, как он спит. Может быть, он понимал это и думал,
что лишний факт ничего не изменит?

-- Я беспокоюсь о Cape,-- сказал он.

Дверь открылась, и я увидел, как льется дождь. Какой-то веселый
человечек сунул голову в бар и крикнул:

-- Эй, как вы там?!

Но никто ему не ответил.

-- Она болеет? -- спросил я.-- Вы вроде сказали...

-- Нет, не болеет. Наверное, нет.-- Он с неудовольствием огляделся, он
не привык к таким местам. Я заметил, что глаза у него красные. Может быть,
ему надо бы чаще носить очки -- посторонних всегда много; а может, он
плакал.

-- Бендрикс,-- сказал он,-- здесь я говорить не могу,-- словно привык
говорить со мной хоть где-то.-- Пойдем куда-нибудь.

-- Сара еще не вернулась?

-- Скорее всего -- нет.

Я заплатил и снова подумал, как же он расстроен -- он очень не любил
одолжений. В такси он раньше всех вынимал деньги. На улице все еще шел
дождь, но дом его был близко. Он отпер дверь под оконцем в стиле времен
королевы Анны и позвал: "Сара, Сара!" Я ждал и боялся ответа, никто не
отозвался, и он сказал:

-- Она еще не пришла. Зайдем в кабинет.

Я никогда не был в кабинете. Я был Сариным другом и его видел только у
нее, где все так не подходило одно к другому, мебель была самая разная, а не
какая-нибудь "старая", вообще казалось, что вещи -- сегодняшние, Сара не
признавала ни былых вкусов, ни былых чувств. Она держала только то, что ей
нужно; а здесь, наверное, никто не трогал ничего. Томики Гиббона навряд ли
открывали, томики Скотта, должно быть, принадлежали когда-то отцу, как и
бронзовая копия "Дискобола". А все же он был счастливей меня в своей
ненужной комнате -- в своей. И я подумал с завистью и грустью, что если ты
владеешь чем-то, ты можешь этим не пользоваться.

-- Виски? -- спросил он, а я вспомнил его глаза и подумал: не пьет ли
он лишнего? И впрямь, налил он нам щедро.

-- О чем вы беспокоитесь, Генри? -- Роман о чиновнике я забросил, в
материале не нуждался.

О Cape, -- сказал он.

Испугался бы я, если бы он так сказал ровно два года назад? Нет,
обрадовался бы -- очень уж устаешь от обмана. Я был бы рад открытой борьбе
хотя бы потому, что он мог оступиться, ошибиться, и я бы, как это ни дико,
выиграл. Ни раньше, ни позже я не мечтал так о победе. Я даже о хорошей
книге так сильно не мечтал.

Он поднял на меня красноватые глаза и признался:

-- Мне страшно, Бендрикс.

Теперь я не мог относиться к нему свысока -- он поступил в школу
страданья, в мою школу, и я впервые подумал о нем как о равном. Помню, на
столе у него стояла коричневатая старая фотография, и я удивился, как похож
он на своего отца (тот снимался в таком же возрасте, лет за сорок) и как не
похож. Дело не в усах -- отец был по-викториански спокоен, он был дома в
этом мире, он все знал; и снова я ощутил, что мы с Генри -- товарищи. Он
нравился мне больше, чем понравился бы отец (работавший в казначействе). Мы
оба с ним были чужими, изгоями, странниками.

-- Что ж вам страшно?

Он сел так резко, словно его толкнули, и с трудом сказал:

-- Бендрикс, я всегда думал худшее, нет, самое худшее... В то, былое
время, наверное, я бы места себе не находил. Как незнакомо и как бесконечно
тоскливо спокойствие невинности!

-- Вы же знаете, Генри,-- сказал я,-- мне вы можете довериться.-- И
подумал: вполне возможно, что у нее осталось письмо, хотя я мало ей писал.
Это наш профессиональный риск. Женщины могут преувеличивать значимость
своего возлюбленного и уж никак не предвидят того унизительного дня, когда
нескромное письмо появится в каталоге автографов ценою в пять шиллингов.

-- Посмотрите,-- сказал Генри. Он протянул мне письмо, не мое.

-- -- Читайте, читайте, -- сказал он.

Какой-то его друг писал: "Человек, которому вы хотите помочь, должен
обратиться к Сэвиджу на Виго-стрит, 159. Он хорошо работает, хранит тайну, а
сыщики у него не такие мерзкие, как обычно".

-- Не понимаю.

-- Я ему написал, что один мой знакомый спрашивает о частном сыске. Как
это страшно, Бендрикс! Наверное, он все понял.

-- Вы думаете...

-- Я еще ничего не делал, но вот письмо, лежит, напоминает. Глупо,
правда? Я совершенно уверен, что она его не прочтет, хотя заходит сюда раз
десять в день. Я даже не убрал его в ящик. И все-таки -- не доверяю. Сейчас
она пошла гулять. Гулять, Бендрккс.

Дождь добрался и до него -- теперь он сушил рукав у газовой горелки.

-- Как неприятно...

-- Вы всегда дружили с ней, Бендрикс. Часто говорят, что муж хуже всех
знает свою жену. Когда я вас сегодня увидел, я подумал: если я расскажу вам
и вы засмеетесь, я сожгу письмо.

Он сидел у камина, вытянув мокрую руку, и не смотрел на меня. Меньше
всего на свете мне хотелось смеяться, но я бы засмеялся, если бы мог.

-- Что же тут смешного? -- сказал я.-- Хотя и подумать странно...

-- Да, очень странно,-- сказал он.-- Наверное, вы считаете, что я
дурак?

Только что я был бы рад засмеяться, а сейчас, хотя мне нужно было
только солгать, вернулась былая ревность. Неужели муж с женой так едины, что
приходится ненавидеть и мужа? Вопрос этот снова напомнил о том, как легко
обманывать Генри. Иногда мне казалось, что он просто вводит Сару в соблазн
(ведь если оставишь деньги в номере, соблазняешь вора), и я ненавидел его за
то, что когда-то мне помогало.

От рукава поднимался пар. Не глядя на меня, Генри повторил:

-- Да, считаете, что я дурак. Тут вмешался бес.

-- Нет,-- сказал я,-- не считаю.

-- Значит, по-вашему, это... мыслимо?

-- Конечно. Сара -- человек, не ангел. Он рассердился.

---- А я думал, вы ей друг,-- сказал он, словно это я написал письмо.

-- Конечно,-- сказал я,-- вы знаете ее гораздо лучше, чем я.

-- В каком-то смысле да,-- мрачно ответил он, и я понял, что он думает,
в каком смысле я знал ее лучше.

-- Вы спросили, Генри, не считаю ли я вас дураком, а я сказал, что в
самой мысли нет ничего глупого. Я ничем не обидел Сару.

-- Да, Бендрикс, я знаю. Я очень плохо сплю. Проснусь и думаю, что
делать с этим письмом.

-- Сожгите его.

-- Если б я мог!

Он еще держал письмо, и я решил было, что он собирается его сжечь.

-- Или пойдите к Сэвиджу,-- сказал я.

-- Он не поверит, что это не для меня. Представьте, Бендрикс,-- сидеть
в кресле, где сидело столько ревнивых мужей, рассказывать то же самое, что
они... Интересно, есть там приемная, чтобы мы не видели друг друга?

"Странно,-- подумал я,-- он не лишен воображения!" Чувство
превосходства пошатнулось, мне снова захотелось поддеть его, и я сказал:

-- Может, мне пойти?

-- Вам?

Я подумал, не далеко ли я зашел, не заподозрит ли что-нибудь даже
Генри.

-- Да,-- сказал я, играя с опасностью. Что такого, если он узнает
немного о прошлом? Ему же лучше, научится смотреть за женой.--

Я притворюсь ревнивым любовником,-- сказал я.-- Они не так смешны, как
мужья. Литература их поддерживает. Они -- герои трагедии, а не комедии.
Например, Троил. Мое самолюбие в безопасности. Рукав просох, но Генри не
убрал руку, и ткань уже тлела.

-- Вы правда готовы на это для меня? -- сказал он, и я увидел слезы,
словно он не ждал или не заслужил такого благородства.

-- Конечно, Генри. У вас рукав горит.

Он посмотрел на рукав, будто тот горел не у него.

-- Поразительно,-- сказал он.-- Нет, о чем я только думал! Рассказать
вам и просить... об этом. Нельзя шпионить за женой через друга, да еще чтобы
друг притворялся ее любовником.

-- Да, это не принято,-- сказал я.-- И соблазнять не принято, и красть,
и дезертировать, но это ведь все время делают. Без этого нет нынешней жизни.
Кое-что я делал и сам.

-- Вы хороший человек,-- сказал Генри.-- Мне нужно было выговориться, и
все.

Сейчас он действительно поднес письмо к огню. Когда он ссыпал пепел в
пепельницу, я сказал:

-- Сэвидж, Виго-стрит, сто пятьдесят девять или сто шестьдесят девять.

-- Забудьте,-- сказал Генри.-- Забудьте, что я говорил. Это все чушь. У
меня часто болит голова. Надо сходить к доктору.

-- Дверь стукнула,-- сказал я.-- -- Это Сара.

-- Нет,-- сказал он.-- Служанка, наверное. Она ходила в кино.

-- Шаги Сарины.

Он пошел к двери, открыл ее, и лицо его стало приветливым, нежным. Меня
всегда раздражала эта автоматическая реакция, она ничего не значила --