этой пойменной реке островов, заостровок, висок, лайд, проток разных,
рукавов, излучин и всякого добра. По левому берегу Сыма, в самом его устье
поселок стоит под названием Кривляк. Хорошо стоит, в кедрачах, на высоком
песчаном юру, солнцем озаренный с реки, тихим кедрачом от лесной стыни
укрытый.
начальник, узрел это благостное место, остановил обоз, велел строиться. Для
начала мужики срубили барак, потом домишки в изгибе, средь кедрачей,
объявились - так и возник на свете этот красивый поселок с нехитрым
названием, с работящим дружным людом - час езды от Чуши, но словно из
другого мира здесь народ вышел, и работает по-другому, и гостюется, и
поножовщины здесь нету, и рвач не держится.
кривуль надо загнуть, чтобы из Енисея угодить в борозду, версты на три, не
меньше. Правой стороной уже не пройти. Дрогнула вода, пошла в "трубу",
оголились узкие песчаные опрядыши. Малые косы и отмели еще под водой, но
мутна вода от волн, гуляющих по мелководью, значит, низка уже. "Обнеси,
родимая!" - Командор погнал лодку полукружьем, к Кривляку, и тут как тут
выскочила рыбинспекторская дюралька из-за поворота, пошла наперерез. "Э-эх,
дурак, дурак! - сочувственно качал головой Командор, думая о кормовом, -
Семен прикемарил, должно быть,- изучи местность, ндрав реки и всей природы,
тогда уж носись сломя голову!"
поспешил на корму.
действиям Командор. Сбросив газ, он поднялся с кормовой беседки, приложил
руку козырьком ко лбу. Надзорная власть сидела на мели плотно. Поставив
мотор на малые обороты, так, чтоб лодку не сносило и вперед она не бегла,
Командор потянулся, передернул плечами - кость застоялась, хрустела.
Размявшись, он достал из багажника недопитую бутылку, разболтал ее, зычно
крикнул: "Будем здоровы, товаришшы!" - и опорожнил досуха. Бросив бутылку в
сторону рыбинспекторской лодки, он еще крикнул: "Двенадцать коп стоит!", и,
решив, что такого куража недостаточно, выбрал самую крупную стерлядь,
помахал ею, притопывая и напевая: "А-а-ах ты, м-моя дор-рога-а-ая-а, а-а-ах
ты, з-зо-ло-та-ая!" Торжество быстро его утомило, погоня напряженной была,
да и встал ни свет ни заря, вино, опять же, некачественное пил - нудит под
ложечкой, правда что "менингитник"...
вязко. Семен грозил Командору кулаком и плевался, что-то крича. Скука!
Командор врубил скорость и повел лодку в мутную, все еще ворочающую пенья,
коряги, бревна, неспокойную реку Сым, почти не населенную, вольную. По ней
тайги, рыбы, дичи столько, что бери - не переберешь. Да некому брать-то.
Разве что браконьеришки осенями запрутся в глубинную таежную дебрю, из
которой и сейчас еще тянуло холодом и мшелой, седой дикостью. Случалось, за
лето так и не успевал там растаять снег, раскисший, желтый, он лежал, толсто
усыпанный хвоей, крылатыми семенами, чешуей шишек. Затем, где-то уж в
августе его схватывало иньями, крепило первыми заморозками, и далеко до
покрова на леденцовую хрусть ложилась новина. По ней печатается всякий след,
как на листе бумаги. Соболишко густо по глухому Сыму ведется, скоро
приспеет, пора готовиться к пушной охоте - надо прихватить пяток-другой
соболишек на шапку и воротник Тайке, десятилетку закончит, в институт
определится - девка видная, что и говорить. При соболях-то, глядишь,
кандидата наук какого-нибудь свалит!..
обуревали иные заботы. Но что-то скоблило в груди, покусывало под сосцом с
самого утра, и, как он ни отгонял тревогу, она снова и снова подступала, и
только схлынуло напряжение погони, прямо-таки закогтила нутро. Как и всякий
таежник, он не только доверялся предчувствиям, он их растравлял в себе
внешним безразличием, дурашливостью, прикидываясь лихачом, которому все
трын-трава.
репудином и, бросив резиновый дождевик на решетку, упал, зарывшись башкой в
воняющую маслом и рыбой телогрейку, надеясь, что сон подавит всякую блажь и
тревогу. Спал провально. Проснулся немного очумелый; во рту связало горечью
и вонью. Обмакнув голову за борт, он поболтал ею, будто медведь возле
пчелиного улья, прополоскал рот, выплюнул муть за борт и, помыв в воде
старую банку, зачерпнул холодянки, напился. Посвежело нутро, ум посвежел,
сразу вспомнилось про самоходку - нагрузили небось, а капитан дрыхнет.
навеса вербача на течение, хотел дернуть заводной шнур, но отчего-то
раздумал и поплыл по течению, наслаждаясь предвечерней тишью лесов, редким
вскриком птиц. Почему-то грустно снова стало, жалко себя сделалось.
Вспомнил: во сне лодка привиделась, опрокинулась, затонула как будто? Уж не
хворь ли подкралась? Погибельная лодка к болезни снится. Верь - не верь, а
иной раз стариковская брехня сбывается. Не рак ли? Что-то нудит, нудит под
ложечкой. Грызет, точит неслышно, щупальца по телу распускает. Хватишься, уж
весь ими опутан...
человек - печалью", - с суеверной елейностью пропел он про себя, отгоняя
мрачные думы. Знал он, что, если дать им себя одолеть, тогда все, тогда как
думалось, так и выйдет. А надо еще дочь в люди вывести - у нее сегодня
выпускной утренник в школе, формочку шерстяную наденет, в кудри белый бант
вплетет, чулочки капроновые натянет да как пойдет!.. Куда там приезжим
стиляжкам! Не нарядом - крепкой сибирской натурой их расшибает Тайка. От
любви семейной, от хорошего питанья, от избалованности ль к пятнадцати годам
у нее все уж соком налилось, округляться под платьишком начало, и однажды -
это в восьмом-то классе! - он у нее записочку в столе нашел - крючки искал,
царап - порошок какой-то! Похолодел. Хворает девка, порошки тайно пьет,
чтобы его, отца, не пугать. Развернул - записочка! В стишках! "Я помню
чудное мгновенье - передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как Гений
чистой красоты!"
мастак? Тужился, тужился, не вспомнил, не знает современную молодежь. Он
тогда в обход пошел: по радио, мол, декламировали что-то насчет мимолетного
виденья. Дочка бац ему по рогам: "Стыдно чужие письма читать!
Некультурность! Закоснелость! Старорежимные веянья! А стихи эти печальные
написал Александр Сергеевич Пушкин! Это-то хотя бы надо помнить!.."
Есть у него еще дочь и сын, но словно бы чужие, те дети ближе к матери, и,
если прямо сказать, в доме у них два дома, мостиком меж которых умница
Тайка. Придет он когда пьяный, ну другой раз забушует - не без того. Тайка
как топнет ножкой: "Командор! Право руля!" - это, значит, на боковую. И он
готов. Злой, тяжелый, неуживчивый, перед нею что ребятенок, не может
перечить, и все тут. Понарошке руку к пьяной башке приложит: "Й-есь пр-раво
руля!" - и бухнется, ноги в дырявых носках кверху. Все кругом готовы его в
ступе истолочь, а Тайка говорит ему как больному, чтоб успокоился, возьмется
читать "Конька-горбунка" - где-то достала книжку, с картинками. Он того
"Конька" почти наизусть запомнил: "Братья сеяли пшеницу и возили в
град-столицу. Знать, столица та была недалече от села..."
любят. Другой раз поздней осенней ночью заявится мокрый, промерзший, как
пес, сапоги в сенках снимет, чтоб не бухать по половицам, на тырлах к
русской печи крадется, а она, Тайка, из своей комнатушки голос подаст: "Это
ты, Командор?" - "Я, я, спи!" - "Ну как на вахте?" -- "Порядок на вахте".
при ней не лаяться по-черному и вообще с годами вроде как отмяк душою.
вся серая, и не сразу догадался - в плаще сером она. "Че это она явилась на
берег?" - встревожился Командор и, забыв сбросить газ, со всего хода
грохнулся лодкой в берег. Жена медленно, вязко подошла к лодке и,
остановившись в отдалении, глухо произнесла:
одолев береговой крутик в несколько прыжков. Ребятишки - сын и дочка -
прятались за баней, в сенках толпился народ, возле кровати стоял старший
брат Зиновий. Он отстранился, увидев Командора. Застыл среди горницы
Командор, глядя на дочку, лежавшую на чистом покрывале, в измятой, рваной и
грязной форме - вся какая-то скомканная, будто белогрудка-береговушка, из
рогатки подшибленная.
Командор. - Я вот приплыл. На вахте... порядок...
Придавила..." - сморщился Командор.
забайкал неумело - он их, маленьких-то ребят, и Тайку тоже, знать не знал,
никогда с ними не водился, матерно ругал, если они орали, марались и болели.
И вот, вытирая мазутной ладонью кровь с лица и шеи Тайки, поднимал ее
упавшую птичью головку с косою, болтающуюся вялым, перешибленным пером...
опустил ее твердеющее тело на кровать, сложил покорные руки на груди,
незаметно перекрестился, глядя на богатый ковер, выменянный на пароходе за
рыбу. - Совсем олешачились! Возле покойника дикуем...
кладовку, выхватил ружье, патронташ. На нем повисли брат, жена, соседи. Всех
разбросал. Бегал по поселку, искал погубителя.
кур, свиней, собак и людей не меньше, чем сотни автомобилей в ином городе, -
Пехов Алексей
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Березин Федор
Корнев Павел
Корнев Павел