была изначально куда проще, он просто "извлекал Поэзию из ничего". И Симмонс
извлекает из поэмы Китса для своего романа все возможное. Ничего не скажешь,
роман у него удался. Может быть, он даже заставит кого-то уделить внимание и
оригиналу -- самой поэме. Отнюдь не слабой. Отнюдь не неудачной. "Прекрасное
пленяет навсегда" -- первая строка поэмы в переводе Бориса Пастернака -- это
кредо Китса, к которому упрощающий ум может ничего и не добавлять. Это
аксиома, и одновременно эпиграф к полному воскрешению поэзии Китса. Тление
"Эндимиону" не грозит.
строк (кстати, в точности повторенная схема "Возвращенного Рая" Джона
Мильтона, только удвоенная в объеме). В начало каждой книги помещен Гимн:
Гимн Пану, Гимн Любви, Гимн Луне, Гимн Музе. Притом в книгах выдержано
соответствие четырем фазам Луны: ибо именно о любви лунной богини Дианы
(точней, Цинтии) к смертному пастуху Эндимиону повествует поэма. Впрочем,
избрав миф, Китс очень быстро стал трактовать его пор своему, он больше
говорит о любви к Диане самого Эндимиона, чем о любви богини к нему, --
приходится напомнить, что Китс не просто романтик, он среди поэтов
европейского романтизма один из младших, один из его завершителей.
классический вариант мифа об Эндимионе сплетен с видоизмененным мифом о
Венере и Адонисе: Адонис погружен в сон, богиня безответно влюблена.
Появляется образ сестры Эндимиона -- имя ей Пеона, и вымышлена она едва ли
не самим Китсом. Последовательно сменяющие друг друга ипостаси --
своеобразные лунные фазы -- Цинтия, Селена, Диана, индийская девушка, да и
сам Эндимион -- аллегории души, той самой Психеи, которой напишет Китс
первую из великих од 1819 года. Как постигающий выступает Эндимион, как
постигаемое -- Любовь во всех ее обличиях. В поэме дважды говорится о
"тройном часе", о "трижды рожденном" Эндимионе и его "тройной душе" (triple
hour, triple soul). Все женские типы здесь -- лунные, воплощения Души-Любви
-- это три фазы Луны: Пеона-сестра -- новолуние, Цинтия-Селена -- луна
растущая и полная соответственно, индийская девушка-Цинтия -- опять-таки
полная луна и луна на ущербе. Последнюю фазу, т.е. ущерб луны и миг, когда
она невидима, символизирует сам Эндимион.
Гекату, Китс упоминать не рискнул: мрачный образ увел бы его слишком далеко
в сторону. В поэме движение идет от души, готовящейся к постижению Любви, от
души сестринской -- к душе идеальной и наиболее бесплотно-страстной, затем к
душе плотской, а та, сливаясь с идеальной, как раз только и делает Эндимиона
человеком. В Англии бытует мнение, что Китс изменил миф для того, чтобы
выразить широко известную тему романтиков о тщетности попыток найти в жизни
идеальную любовь, -- она может лишь промелькнуть в воображении, полном
страсти и желания. Отчасти так, но этим поэма не исчерпывается: если
кристаллически стройного сюжета у поэмы нет, то перед нами не что иное, как
колоссальный гимн душе.
есть у него единственный достойный путь: от тоски по идеалу -- к готовности
слиться с ним и одновременно невозможности слиться -- а затем к состоянию
почти небожителя, хотя и призванного вершить все те же земные дела, но уже в
состоянии "посвящения". Не исключено, кстати, что и рассказ Плутарха о том,
что души праведников очищаются на Луне, в то время как их тела возвращаются
на Землю, Дух же уходит на Солнце, на Китса тоже повлиял. Надо, однако,
помнить, что университетского образования Китс не получил, греческого не
знал, из-за этого стеснялся даже лучших друзей -- прежде всего Шелли -- и
многое в мифологии домыслил. Но на то было его право художника -- и если
считается, что по окончании поэмы Китс остался ею недоволен, то прежде всего
он, по-видимому, постеснялся того, в чем и был обвинен: в вольном обращении
с материалом.
перевод. Анализировать с позиций читателя XXI века -- едва ли не грех, хотя
образ Эндимиона идеально отвечает теории бессознательного, пусть не
коллективного (по Юнгу), но индивидуального. Можно лишь любоваться
отдельными сценами поэмы например, знаменитой сценой, где Эндимион
расколдовывает морское божество, Главка, и старик превращается в юношу, а
тот в свою очередь расколдовывает спящих возлюбленных, расколдовывает саму
Любовь. Не столь уж важно, что сюжет этот взят из "Метаморфоз" Овидия, сюжет
о любви Главка к Скилле и о том, как Кирка (Цирцея) превратила его в
чудовище (по Китсу -- в глубокого старика). Интуитивный синтез мифологий
дорог сердцу Китса, близок его поэтическому дару; едва ли автор изменил бы
себе здесь, знай он о том, что именно за это на два столетия, до самых наших
дней, поэма будет обвинена в запутанности и аморфности.
отомстили обычным способом: не дочитав до середины, закрыли книгу и охаяли
ее. Китс, подняв голову от книги, не мог остаться к этому равнодушным, он
взялся за новую поэму, уже всецело выдержанную в канонах Мильтона, за
"Гипериона". Поэма осталась неоконченной, к тому же написана была
мильтоновским стихом без рифм, и потомки согласились считать "Гиперион" --
уж так и быть -- гениальным. Но не "тоже". Без "Эндимиона", где даже красоту
рифменных рядов, причудливых и почти не имеющих аналогий в английской
поэзии, Китсу ставили в вину. Современный переводчик Евгений Фельдман,
кстати, попытался передать эту красоту необычным приемом, избрав для
перевода вместо привычных английскому слуху почти исключительно мужских рифм
-- почти исключительно женские. Оказалась ли попытка плодотворной --
читателям судить, но уже читателям нового тысячелетия, которое того и гляди
сорвется в новый романтизм. Да уже и сорвалось, если судить по колоссальному
успеху тетралогии Симмонса.
рано или поздно разыскиваются.
наконец-то читают. А то, что русский читатель часто оказывается отзывчивей и
благодарней своего, английского или любого иного -- для нас почти привычно,
и отнюдь не стремится Россия воскресить иноязычных поэтов. Ибо воскресает
лишь тот, кто жил. Тот, кто провел столетия в сумраке первичных вод -- тот
рождается.
литературе чем-то вроде прозвища самого Китса. Оскар Уайльд, боготворивший
Китса, написал о нем несколько стихотворений, а сонет, написанный по поводу
продажи с аукциона писем Китса к Фанни Брон, главной его любви, стал
хрестоматийным:
процитированный выше, и принадлежащий автору этого предисловия, -- в 1976
году.)
но его собственное, оставленное векам поэтическое имя. Юпитер даровал
мифологическому Эндимиону вечную юность. Джон Ките обрел ее сам по себе --
стихами и жизнью. Весной 1818 года на небосклон европейского романтизма
взошла новая планета -- Эндимион. Современники, впрочем, полагали, что у
планеты есть имя и фамилия -- Джон Китс. Кому как нравится, верно и то и
другое.
великое созвездие европейского романтизма. Современный исследователь истоков
"новой эры" Кристофер Бэмфорд пишет: "Казалось, романтизм возвестил
наступление новой эпохи (...) Это время впору было назвать новым
Ренессансом, и в каком-то смысле романтизм таковым и являлся, только на ином
уровне, одновременно приближенный и к человеческому, и к небесному, в равной
мере исполненный идеализма и реализма, не столь абстрактный, но более
определенный. (...) Необходимо осознать, что имена, составляющие это
блистательное созвездие, называемое романтизмом, -- от Гердера, Лессинга,
ГЕте, Шиллера, Новалиса, Гельдерлина, Фихте, братьев Шлегелей, Гегеля,
Шеллинга -- до Блейка, Кольриджа, Вордсворта, Шелли и Китса, от Эмерсона,
Торо, Олькотта, Шатобриана, Гюго -- до Пушкина и Мицкевича, -- связаны между
собою священным языком истинного "я". (...) Хотя романтизм традиционно
определяется как течение, состоящее из горстки бесплотных мечтателей, --
романтики, безусловно, были более чем подлинными провидцами".
позднего, благодаря чему его упоминание в списке гениев Европы давно стало
обязательным.
Джорджа, который вместе с женой решил эмигрировать в Америку. Третий брат,
Томас, к этому времени был уже болен семейным недугом Китсов -- чахоткой и 1
декабря того же года умер. Впрочем, еще раньше (июнь -- август) Джон Китс
отправился в пешее путешествие по Шотландии и Ирландии, но 18 августа спешно
Акунин Борис
Орлов Алекс
Свержин Владимир
Жюль Верн
Гуль Роман Борисович
Пехов Алексей