то стариком, то мальчишкой. Он уверенно вышел, прищелкнул пальцами и
голосом опытного актера-декламатора объявил: "Из киевского цикла":
Камаринская.
<...>. Дикое, невероятное сочетание разудалой Камаринской с панихидой,
с отпеванием города ударило даже по их давно уже притупившимся нервам. Все
остальные стихи побледнели перед настоящим талантом мастера вот так --
сразу, без перехода"*.
наглухо закрыта. Отец Народов решительно всех возвращенных ему советских
граждан считает дважды и трижды изменниками, полицаями, к примеру, которых
нужно вешать, а если веревок не хватит -- то стрелять, а если пуль не хватит
-- то всем хватит места на Колыме, где двадцать пять лет "репатрианты" будут
вести для Родины (с большой буквы) добычу драгметаллов. В 1945-1946 годах в
Германии, в зонах, занятых союзниками, царило безумие: генералы Рузвельта и
Черчилля выдавали войскам НКВД всех, кто вовремя не спрятался от этих
"выдач". Но безумие союзников было избирательным: например, они не
признавали советской аннексии прибалтийских стран, и тот, кто мог доказать,
что до 1 сентября 1939 года жил в Литве, Латвии или Эстонии, выдаче
теоретически не подлежал. Теоретические не подлежали выдачи и эмигранты
"первой волны"; отсюда слова Елагина:
проставления на ней печатей, вырезанных из сырой картошки:
потом и вовсе прекратились: очухавшаяся от послевоенного похмелья Западная
Европа отгородилась от коммунизма железным занавесом. Нужно было куда-то
уезжать из такой маленькой, такой переполненной беженцами Европы, но почти
никуда не пускали: на в Аргентину, ни в Австралию, -- углекопы и
эвкалипторубы, конечно, требовались, но в куда меньшем количестве, чем было
желающих убежать куда-нибудь подальше. Тем временем в лагерях "ди-пи" стало
налаживаться свободное книгоиздание -- то, чего будущие "ди-пи" были начисто
лишены в СССР. Вячеслав Завалишин (1915-1995) выпустил в свет ни много ни
мало -- собрание сочинений Николая Гумилева; те единичные экземпляры этого
издания, что уцелели до наших дней, боязно брать в руки: бумага рассыпается
в пыль. Большинство книг "тиснуто" вручную. "Дипилогическая азбука" Ирины
Сабуровой -- настоящий памятник эпохи -- автором была отпечатана, автором и
продавалась, экземпляр стоил пачку сигарет. Сабурова переиздала текст
"Азбуки" в уже процитированной мемуарной книге, но кое-что в ней существенно
подредактировала, потому процитирую из нее отрывки по чудом попавшему ко мне
оригиналу 1946 года. На книге нет ни штемпеля цензуры союзников, ни выходных
данных: перед нами настоящий дипийский самиздат.
денег). Жизни у ди-пи нету.
(большие получить труднее). В современном масштабе занимаются целые страны.
Чей это долг -- неизвестно, а насчет отдачи поется в одной персидской песне:
"От границы до Тегерана три дня пути, а от Тегерана да границы гораздо
больше..."<...>
собственно говоря, югослав, но родился в Литве, проживал до 38 года в
Румынии, а по национальности и религии -- штатенлос, польский подданный. Из
иностранных языков, кроме русского, разумею украинский". Комиссия обычно
мало вразумлется. Настоящих людей нету.
племени ди-пи. <...>
дипилогическое объявление о потере гласит так: "Потеряна горячо любимая
родина. Умоляем не возвращать""*
там вместе с другими "ди-пи", рассказывает о том, как однажды ей повезло --
устроилась переводчицей и секретарем при директрисе лагерей "ди-пи" всего
мюнхенского района:
из крошечных клетушек, на которые при помощи шкафов и немецких армейских
одеял разделены просторные помещения казармы. Шутники, давая свой адрес,
говорят примерно так:
Матвеевых. О радости встречи говорить не приходится. И Люша, и Ваня, и Ольга
Николаевна "Старшая" -- Люшина мать, были в январе 1947 года такими же
интересными и живыми людьми, хотя на лицах их читалась печать безмерной
усталости"*.
Ольга Николаевна "Старшая", урожденная Орлова, умерла 16 августа 1948 года.
А Ольга Николаевна "Младшая", т.е. Ольга Анстей, ушла от Ивана Елагина к
другому человеку, эмигранту "первой волны" (в самом деле "жившему в Сербии
до тридцать девятого") князю Николаю Кудашеву (1903-1979). До переезда в США
летом 1950 года Матвеевы не разводились и, пожалуй, остались друзьями, но
семья распалась.
бы "Собрания сочинений", предпринятого в Москве в 1998 году, -- к стихам
Ивана Елагина. В "казармах СС" жило множество русских поэтов, и не только из
бывшего СССР, сюда попадали прибившиеся ко "второй волне" беженцы из
Восточной Европы и Прибалтики -- Нонна Белавина, Ирина Сабурова, Борис
Нарциссов, здесь Елагин обрел друзей, ставших ему навсегда самыми близкими,
-- не считая перечисленных выше, это были прозаик Леонид Ржевский
(Суражевский) и художник Сергей Голлербах. Последний сам пишет о том, как
познакомился с Елагиным в беженском лагере под Мюнхеном в 1946 году (на
почве общей беды -- недостатка курева): "Я был тогда студентом мюнхенской
Академии Художеств, то есть недозрелым полухудожником, на несколько лет
моложе Ивана, в то время как он был молодым, но вполне сложившимся поэтом"*.
Мнение молодого Голлербаха разделяли тогда и младшие, и старшие "ди-пи", да
и представителям первой эмиграции Елагин чаще все-таки нравился.
изданий, где русский поэт мог печататься: "Грани", "Отдых", "Обозрение",
"Дело", "Возрождение". В 1947 году собрались "дипийские" и судьбой
подброшенные к ним поэты, сложили коллективный сборник под сто страниц.
Сергей Бонгарт нарисовал обложку. Сборнику дали немудрящее название "Стихи"
и выпустили его в Мюнхене. Среди поэтов -- все те же имена: Ольга Анстей,
Иван Елагин, Сергей Бонгарт, кн. Николай Кудашев... Наконец, собравшись со
старыми стихами, добавив новых, в том же 1947 году Иван Елагин издал в
Мюнхене свою первую поэтическую книгу -- "По дороге оттуда". Шестьдесят два
стихотворения. Годом выпустил еще одну -- "Ты, мое столетие!" Двадцать семь
стихотворений.
от плоти военного поколения, "поколения обреченных", чьи кумиры -- Блок,
Цветаева, Пастернак, Ахматова (любимых поэтов Елагин перечислил в позднем
стихотворении "У вод Мононгахилы"). Добавить в число названных разве что
Зощенко -- и получим... перечень тех, кому посвящены "Литераторские мостки"
Александра Галича. Елагин по ту сторону железного занавеса жил теми же
вечными ценностями, что его сверстники -- по эту. И совсем не случайно
старый Петербуржец Владимир Вейдле бурчливо писал: "Елагин, знаю, из какого
он гнезда -- не очень любимого мной, "чуждого"..."* -- то есть из хаемого в
эмиграции "гнезда советской поэзии", гнезда маяковско-пастернаковского.
Кстати, на посмертном вечере Елагина в 1989 году, в ЦДЛ, прозвучало: "Это
лучший советский поэт!" И слова эти были сказаны не в обиду Елагину -- в
отличие от Вейдле, который вполне сознательно Елагина хотел обидеть.
порожденный советской культурой и действительностью. Но только и Галич тоже,
и Слуцкий, и другие их ровесники. О более молодых не говорю: те-то точно
советские (или антисоветские, что одно и то же).
просто самим собой.
по-умному -- настолько не по-умному, что Георгий Иванов в статье "Поэзия и
поэты", опубликованной в парижском "Возрождении" (1950, No 10), счел
необходимым критиков-дифирамбистов одернуть:
последние годы увеличилось: выбывших из строя заменило новое "поколение",
главным образом из среды "ди-пи".
Корнев Павел
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Березин Федор
Маккарти Кормак
Маккэфри Энн