стихотворений" Ольги Анстей все-таки увидело свет в 2000 году, но уже в ее
родном Киеве; книга была издана "благодаря участию" вдовы Елагина, Ирины
Ивановны, и дочери Ивана Елагина и Ольги Анстей -- Елены Матвеевой.
разошлись и Елагин, ни слова не знавший по-английски, остался в чужом городе
и чужой стране один.
Нью-Йорке ни кола, ни двора. Прямиком с таможни он пошел искать работу.
Республик, тот и не поймет ничего в этой строфе из поэмы "Нью-Йорк --
Питсбург". Потому что слова-то какие: "бар", "виски"! И в лавках можно,
пусть и "всякой дряни", но "накупить"! По американским меркам, конечно, не
жизнь, а сущая нищета. А по меркам довоенного СССР, даже по меркам
послевоенной Западной Европы -- не просто жизнь, а жизнь американская, ни
широкую ногу. Раз уж "Накупаю"! Впрочем, осознание того, что между довоенным
Киевом и послевоенным Нью-Йорком дистанция поистине космическая, пришло к
Елагину лишь в семидесятые годы -- вместо с настоящей творческой зрелостью.
А в начале пятидесятых, дорвавшись до вожделенной американской свободы, он
не знал, что с этой свободой делать. И уж подавно неясно было -- как и что
дальше писать: к писанию какой бы то ни было прозы, особенно журналистской,
Елагин оказался совершенно неспособен.
каталожных карточек, в поэме "Нью-Йорк -- Питсбург" сам перечисляет, и нет
нужды повторяться. Но очень скоро старейшая русская газета "Новое Русское
Слово", поменявшая со дня своего основания в 1910 году решительно все и по
многу раз, -- от формата до политического направления, не говоря о вещах
более мелких, -- обратила на Елагина внимание. Точнее, не столько на самого
Елагина, сколько на его редкостный импровизационный дар.
традиционным "дежурным блюдом". "Присяжный фельетонист" "Нового Русского
Слова" Аргус (собственно Михаил Айзенштадт, 1900-1970) с нагрузкой не
справлялся, хотя писал быстро, но далеко не так артистично, как его
предшественники, парижские виртуозы рифмованного фельетона Дон Аминадо (А.П.
Шполянский) и Lolo (Л.Г. Мунштейн). И на десять лет Иван Елагин стал штатным
сотрудником "Нового Русского Слова" -- он был не только фельетонистом, но и
корректором, а формально служил в отделе объявлений (что поделать --
рифмовал и объявления). В газете его любили, зарабатывал он немного, но не
бедствовал. Издательство имени Чехова, прежде чем вылететь в трубу осенью
1956 года, выпустило толстый том стихотворений Елагина "По дороге оттуда"
(1953), вобравший в себя оба изданных в Германии сборника с прибавкой еще
трех десятков стихотворений, -- вероятно, более поздних. Весь жизненный путь
поэта, от Владивостока до Киева и послевоенной Германии, уместился в эту
книгу. Но Америки в ней еще почти нет. Нет в ней и детищ "фельетонной музы":
Елагин строго разграничивал три поэтические области: "для домашнего
употребления", "для денег", "для печати всерьез". Фельетонная муза служила
по второй графе.
поэзии от бедности продавал вдохновение (увы, отнюдь не рукопись, а
собственно вдохновение). Впрочем, даже его фельетоны были талантливы -- как
все, за что он брался. В 1959 году "Политические фельетоны в стихах" даже
вышли отдельной книгой в издании "Центрального Объединения Политических
Эмигрантов" (ЦОПЭ). От этой книги Елагин в поздние годы отказывался, но
единой строки из нее в свои "Избранные" не брал, при возможности норовил
"Политические фельетоны в стихах" даже из библиографии своей изъять.
романы, от которых сохранились немногие грустные строки:
и с охотой бывало публикуемо самым престижным в те годы (и, кстати, по сей
день) литературным журналом русской эмиграции -- нью-йоркским "Новым
журналом": первая публикация Елагина была в No 22 (т.е. в сороковые годы),
последняя -- в No 161 (в середине восьмидесятых).
настолько, что смог читать на нем и слушать лекции. Поэт переживал в
общем-то естественный для "середины жизни" творческий кризис, но во второй
половине пятидесятых, на пороге сорокалетия, жизнь Елагина в который раз
круто переменилась.
матери (из "первой волны" эмиграции), Ириной Даннгейзер:
Матвеевой (Елагиной). В домашнем быту ее неизменно называли "Ѓла" или просто
"Ѓлка". Это прозвище -- как "Заяц" для самого Елагина -- сохранилось с
детства: родилась Ирина Ивановна в Персии, где не нашлось православного
священника, и при рождении девочка получила "крестильное" имя Иоланта; лишь
позже, в Европе, православное крещение сделало Иоланту Ириной, но семейное
прозвище осталось. Она стала верной подругой Ивану Елагину, в его семейной
жизни наступил -- насколько это вообще возможно -- покой. Молодая жена
подарила поэту (в 1967 году) сына Сергея.
пятидесятых -- начале шестидесятых годов стихи у него вновь "хлынули" -- как
в юности, но теперь они стали совсем другими. В них вошла ослепительная
Америка, Елагин пытался вписать себя в пейзаж американского города, поселка,
лесного озера, даже пляжа в Калифорнии. Попытка сродни набоковской: стать
американцем, коль скоро живешь в Америке. Но, в отличие от Набокова, Елагин
всю жизнь писал только по-русски, по крайней мере -- стихи "для печати и не
для печати", как обмолвился он в стихотворении, посвященном дочери. Нью-Йорк
запечатлелся у него таким, каким был увиден еще в 1950 году с моря, с борта
военного транспорта -- "извечной городской кардиограммой"; мир воплотился в
"кубы, параллелепипеды, и углы, и бетонные плиты"; ночной бар в Гринвич
Вилидж разросся до космических масштабов, а встреченный в нем друг словно
увиден из грядущего столетия: "Привет тебе, мой сомогильник, / Еще ты со
мной на земле. / Привет тебе, мой современник!" Истинный шедевр елагинского
урбанизма шестидесятых годов, "Поэмы без названия", посвящена всего лишь
трем экспозициям одного нью-йоркского сквера, где воздвигнут памятник
Данте: город недостроенный -- город процветающий -- город взорвавшийся. Эти
стихи временами поднимались до самого высокого уровня, возможного в русской
поэзии. Его почитатели тех лет и теперь не согласны со мной, что в
семидесятые годы поэт достиг еще большей высоты. Но я остаюсь при своем
мнении: от поэта замечательного до поэта истинно большого все-таки есть еще
большой путь. И этот путь Елагин проделал после 1970-го года. Очень мало
кому из русских поэтов удалось писать так, чтобы каждая следующая книга была
сильнее предыдущей. Елагину -- удалось.
новый поэтический сборник Елагина -- "Отсветы ночные". 1967 год -- в том же
издании выходит еще один сборник, "Косой полет", в конце которого впервые
помещено небольшое "избранное" из прежних книг. В том же 1967 году Елагин
окончил университет. В том же году в нью-йоркском баре он повстречался с
советским писателем Д. Граниным -- тот, уже неплохо зная Елагина по
самиздату, стал вербовать поэта на предмет возможности начать печататься в
СССР -- разумеется, в таких изданиях, как "Голос Родины", и прочих,
осуществлявшихся под строгим руководством Комитета по
государственно-безопасным связям с соотечественниками за рубежом. Елагин
ответил резким отказом: хотите -- печатайте в "Новом мире" или в другом
серьезном журнале, не хотите -- обойдусь. Об этой встрече рассказал сам
Гранин в одной из первых советских публикаций Елагина ("Нева", 1988, No 8),
-- даже и тогда о судьбе и биографии Елагина еще почти ничего не зная.
Боюсь, именно из этой встречи родилось вскоре у Елагина его хрестоматийное
стихотворение "Амнистия". Советским поэтом Елагин не хотел быть ни в каком
виде -- чего не скажешь о его желании когда-нибудь все-таки попасть на
российскую (не просто "русскую", как робко сказано у него в стихотворении)
книжную полку. "Советского" в Елагине конца шестидесятых годов только и
оставалось, что нержавеющая любовь к Маяковскому. Впрочем, это шло скорее от
отца-футуриста, чем от советской культуры.
не совсем еще истаявшей хрущевской оттепели "Отсветы ночные", а следом и
"Косой полет" в немалом количестве просочились в СССР, -- порой их даже
почта не конфисковывала (ибо издателем числись не "Посев", не "Грани" -- те
издания конфисковывались нещадно, впрочем, изрядная часть "конфиската"
немедленно воровалась и шла на черный рынок). С этого времени началась
самиздатская известность Елагина, памятная и до сих пор, -- одно время
машинописные копии "Отсветов" и "Полета" попадались в Москве не реже, чем
Ходасевич или Мандельштам, -- хотя количественно копий Гумилева или
Северянина было, понятно, много больше. Однако КТО ТАКОЙ Иван Елагин --
читатели все еще не знали (а кто знал, тот молчал). Даже Федор Панферов,
очень хваливший поэта Ивана Елагина во время наезда в Лондон (видимо, в 1960
году, незадолго до своей смерти), понятия не имел, что хвалит того самого
беспризорника, которого отловил на Сухаревке и отправил к родственникам.
Махров Алексей
Шидловский Дмитрий
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Круз Андрей