Чтение 37–й страницы книги ~Санин~

баритоном, - уже все, конечно, знают, для чего собрались, и потому можно
обойтись без вступлений...

- Я-то, собственно, не знаю, зачем собрался, но пусть так, улыбаясь,
отозвался Санин. - Говорили, тут пиво будет.

Гожиенко небрежно взглянул на него через лампу и продолжал:

- Цель нашего кружка путем взаимного чтения, обсуждения прочитанного и
самостоятельного реферирования...

- Как это "взаимного" чтения? - спросила Дубова и опять нельзя было
понять, серьезно или насмехаясь она спрашивает.

Полный Гожиенко чуть-чуть покраснел.

- Я хотел сказать "совместного" чтения... Так вот, цель нашего кружка,
таким образом, попутно способствуя развитию своих членов, выяснить
индивидуальные взгляды и способствовать возникновению в нашем городе
партийного кружка с эсдековской программой...

- Ага-а! - протянул Иванов и комически почесал затылок.

- Но это впоследствии... сначала мы не будем ставить себе таких
широких...

- Или узких, - подсказала своим странным тоном Дубова.

- ...задач, - притворяясь, что не слышит, продолжал полный Гожиенко, -
а начнем с выработки программы чтений, чему я и предлагаю посвятить
сегодняшнее собрание.

- Соловейчик, а ваши рабочие придут? - спросила Дубова.

- А как же! подскочил к ней Соловейчик, сорвавшись с места, точно его
укусили. - За ними же пошли!

- Соловейчик, не визжите! - перебил Гожиенко.

- Да они уже идут, - отозвался Шафров, серьезно и внимательно, даже со
священнодействующим выражением слушавший, что говорит Гожиенко.

За окном послышался скрип калитки и опять хриплый лай собаки.

- Идут, - выкрикнул Соловейчик с необъяснимым восторгом и порывисто
выскочил из комнаты.

- Сул-тан... ту-бо-о! - пронзительно закричал он на крыльце.

Послышались тяжелые шаги, голоса и кашель. Вошел низенький, очень
похожий на Гожиенко, но чернявый и некрасивый студент-технолог, а за ним
смущенно и неловко прошли два человека с черными руками в пиджаках поверх
грязных красных рубах. Один был очень высокий и очень худой, с безусым
бескровным лицом, на котором многолетнее родовое недоедание, вечная забота и
вечная злоба, затаенная в глубине сдавленной души, положили мрачную и
бледную печать. Другой выглядел силачом, был широкоплеч, кудряв и красив и
смотрел так, точно мужицкий парень, впервые попавший в городскую, чужую и
еще смешную ему обстановку. За ними боком проскользнул Соловейчик.

- Господа, вот... - начал он торжественно.

- Да ну вас, - по обыкновению, оборвал его Гожиенко. - Здравствуйте,
товарищи.

- Писцов и Кудрявый, - представил их студент-технолог.

И всем показалось странным, что Писцовым оказался бородатый и красивый
силач, а Кудрявым - худой и бледный рабочий.

Они, тяжело и осторожно ступая, обошли всю комнату и, не сгибая
пальцев, встряхивали руки, которые большинство протягивало им как-то
особенно предупредительно. Писцов смущенно улыбался, а Кудрявый делал
длинной и тонкой шеей такие движения, точно его душил ворот рубахи. Потом
они уселись рядом у окна, возле Карсавиной, сидевшей на подоконнике.

- А отчего Николаев не пришел? - недовольно спросил Гожиенко.

- Николаев не может-с, - предупредительно ответил Писцов.

- Пьян Николаев вдрызг, - сумрачно и отрывисто, быстро двигая шеей,
перебил Кудрявый.

- А... - неловко кивнул головой Гожиенко.

Его неловкость почему-то показалась противной Юрию Сварожичу, и сразу
он почувствовал в полном студенте своего личного врага.

- Благую часть избрал, - заметил Иванов. Собака залаяла на дворе.

- Еще кто-то, - сказала Дубова.

- Уж не полиция ли? - притворно-небрежно заметил Гожиенко.

- А вам ужасно хочется, чтобы это была полиция, - сейчас же отозвалась
Дубова.

Санин посмотрел в ее умные глаза на лице некрасивом, но все-таки мило
окаймленном светлой косой, спущенной через плечо, и подумал: "А славная
девушка!"

Соловейчик хотел метнуться, но вовремя испугался и притворился, будто
он хотел взять папиросу со стола.

Гожиенко заметил его движение и, не отвечая Дубовой, сказал:

- Экой вы надоедливый, Соловейчик!

Соловейчик густо покраснел и заморгал глазами, на мгновение ставшими
грустными и задумчивыми, точно в его робкой и затуманенной голове наконец
мелькнула мысль о том, что его желание всем услужить и помочь вовсе не
заслуживает таких резких обрываний.

- Да оставьте вы его в покое! - с досадой сказала Дубова.

В комнату быстро и шумно вошел Новиков.

- Ну, вот и я! - сказал он, радостно улыбаясь.

- Вижу, - ответил ему Санин. Новиков конфузливо улыбнулся и, пожимая
руку, торопливо и точно оправдываясь, шепнул ему:

- У Лидии Петровны гости.

- А!..

- Ну, что ж, мы так и будем разговоры разговаривать? - сумрачно спросил
технолог.

- Начнем, что ли...

- А разве еще не начинали? - обрадованно спросил Новиков, пожимая руки
рабочим, которые торопливо вставали ему навстречу.

Им было неловко, что доктор, который в больнице на приеме обращался с
ними свысока, подает им руку как товарищ.

- Да, с вами начнешь! - сквозь зубы неприятно проговорил Гожиенко.

- Итак, господа, нам всем, конечно, хотелось бы расширить свое
миросозерцание, и так как мы находим, что лучший способ для самообразования
и саморазвития есть систематическое чтение сообща и обмен мнений о
прочитанном, то мы и решили основать небольшой кружок...

- Так-с, - вздохнул Писцов, весело оглядывая всех блестящими черными
глазами.

- Вопрос теперь в том, что именно читать?.. Может быть, кто-нибудь
предложит приблизительную программу?

Шафров поправил очки и медленно встал, держа в руках какую-то тетрадку.

- Я думаю, - начал он сухим и скучным голосом, - что наши чтения
необходимо разделить на две части. Несомненно, что всякое развитие слагается
из двух элементов: изучения жизни в ее эволюционном происхождении и изучения
жизни как таковой...

- Шафров, говорите поскладнее, - отозвалась Дубова.

- Первое достигается путем чтения книг научно-исторического характера,
а второе путем чтения художественной литературы, которая вводит нас внутрь
жизни...

- Если мы будем говорить таким образом, то все загнем, - не унималась
Дубова, и ласковая насмешка веселым огоньком загорелась у нее в глазах.

- Я стараюсь говорить так, чтобы всем было понятно... - возразил Шафров
кротко.

- Ну Бог с вами... говорите как умеете... - махнула рукой Дубова.

Карсавина тоже ласково стала смеяться над Шафровым и от смеха
закидывала назад голову так, что показывала полную белую шею. Смех у нее был
звучный и контральтовый.

- Я составил программу, но читать ее, может быть, скучно, - взглядывая
на Дубову, заторопился Шафров, - а потому предложу только для начала
"Происхождение семьи" и параллельно Дарвина, а из беллетристики Толстого...

- Конечно, Толстого! - самодовольно согласился длинный фон Дейц,
закуривая папиросу.

Шафров почему-то подождал, пока папироска задымилась, и методично
продолжал:

- Чехова, Ибсена, Кнута Гамсуна...

- Да ведь мы уже все это читали! - удивилась Карсавина.

Юрий с влюбленным восхищением прислушался к ее полному голосу и сказал:

- Конечно!.. Шафров забывает, что он не на воскресных чтениях, и
притом, что за странное смешение имен: Толстой и Кнут Гамсун...

Шафров спокойно и многословно привел несколько доводов в защиту своей
программы, но никто не понял, что он хочет сказать.

- Нет, - возразил Юрий громко и решительно, чувствуя на себе особенный
взгляд Карсавиной и радуясь ему, - я не согласен с вами...

И он начал излагать свой взгляд и чем дальше излагал, тем более и более
напрягался, чтобы заслужить одобрение Карсавиной, чувствовал, что это ему
удается, и безжалостно бил Шафрова даже в тех пунктах, в которых был не
прочь с ним согласиться.

Ему начал возражать пухлый Гожиенко. Он считал себя образованнее, умнее
и красноречивее всех и, устраивая этот кружок, больше всего желал сыграть в
нем первую роль. Успех Юрия неприятно задел его и понудил выступить. Мнения
Юрия не были раньше ему известны и потому он не мог спорить с ним во всем
объеме, а только подхватывал слабые места и раздраженно упирал на них.

Завязался длинный и, очевидно, нескончаемый спор. Заговорили технолог,
Иванов, Новиков, и скоро в табачном дыму мелькали уже раздраженные лица и
слова перепутывались в запутанный и бесформенный хаос, в котором почти
ничего нельзя было разобрать.

Дубова задумалась и молча смотрела на огонь лампы, а Карсавина, тоже
почти не слушая, отворила свое окно в палисадник и, скрестив полные руки на
груди, оперевшись затылком на косяк, мечтательно засмотрелась во тьму ночи.

Сначала она ничего не видела, а потом из черной тьмы выступили темные
деревья, освещенная ограда палисадника, а за нею смутное колеблющееся пятно
света, через дорожку протянувшееся по траве. Мягкий упругий ветер охватывал
прохладой ее плечо и руку и чуть-чуть шевелил отдельные волоски на виске.