потом замолчал и только сквозь зубы подгонял извозчика. По этому и по тому,
как неверна была его, не то поддерживающая, не то отстраняющая рука, Зарудин
угадывал его чувства, и то, что этот ничтожный, всегда бывший бесконечно
ниже его Танаров вдруг получил право стыдиться его, дало последний и
решительный толчок сознанию, что все кончено.
выбежавший навстречу перепуганный денщик, у которого тряслись руки. Были ли
еще люди на дворе - Зарудин не видел. Его уложили на диван и сначала не
знали, что делать, нелепо торча перед ним и этим причиняя ему невероятные
страдания. Потом денщик спохватился, засуетился, принес теплой воды,
полотенце и бережно обмыл Зарудину лицо и руки. Зарудин боялся встретиться с
ним глазами, но лицо солдата было вовсе не злорадно, не презрительно, не
насмешливо, а только испуганно и жалостливо, как у старой доброй бабы.
потихоньку причитывал он.
почему-то сейчас же робко оглянулся.
или нет курить при Зарудине, незаметно сунул портсигар обратно в карман.
нисколько не пугаясь окрика, приставал к нему денщик.
оглянулся.
смотреть на его лицо.
уверить себя, что умирает, проговорил он.
а только уродливо и жалко. Танаров, с животным любопытством, мельком
взглянул на него и сейчас же отвел глаза. Это почти незаметное движение, как
и все, что теперь окружало Зарудина, болезненно остро было им замечено, и
отчаяние чуть не задушило его. Зарудин вдруг крепко зажмурил закрытый глаз и
тонким надорванным голосом закричал:
презрительной злобой.
постучал пальцами по подоконнику, подергал себя за усы, оглянулся, опять
посмотрел в окно и почувствовал нудное, холодное желание уйти.
с враждебной тоской подумал он.
Танарову становилось невыносимо нудно. Наконец Зарудин совсем затих.
на него. - Заснул..."
глаза. На секунду Танаров задержался, но уже Зарудин понял его намерение и
Танаров понял, что Зарудин все понимает. И тут произошло между ними нечто
странное и жуткое: Зарудин быстро закрыл глаза и притворился спящим, а
Танаров, сам себя убеждая, что верит этому и в то же время, очевидно,
сознавая, что оба знают в чем дело, как-то неловко согнулся и на цыпочках
вышел из комнаты, с чувством уличенного предательства, с сомнением и стыдом.
прочно, дружелюбно и постоянно, вдруг исчезло навсегда: и Зарудин, и Танаров
почувствовали, что между ними встала навеки разъединившая пустота и что
среди живых людей один из них уже не существует для другого.
опять легко и свободно. Ни сострадания, ни жалости к тому, что навсегда
кончено все между ним и Зарудиным, с которым столько лет он прожил, у
Танарова не было.
выполняя последнюю формальность, сказал он денщику, - я теперь пойду, а ты,
если что такое, так ты того... слышишь.
калитку на пустую и широкую улицу. Были уже полные сумерки, и Танаров был
рад, что его горящего лица не видно прохожим.
внезапным холодом у сердца подумал он, поворачивая на бульвар. - А впрочем,
при чем же тут я?" - успокаивал он себя, стараясь не помнить, что и он
бросался на Санина и его самого так оттолкнул Иванов, что он чуть не упал.
Танаров, идя дальше. - А все этот дурак! - со злобой вспомнил он Зарудина, -
-очень надо было связываться со всякой сволочью!.. Эх, паршиво!.."
больше его невысокая, с приподнятыми плечами и грудью, в узких рейтузах,
щеголеватых сапогах и белеющем в сумерках кителе, фигурка инстинктивно
выпрямлялась, грозно подымая плечи и голову.
намека на это, чтобы нечто, напряженное до высшей степени, прорвалось и он,
выхватив шашку, бросился бы рубить насмерть кого попало. Но встречных было
мало, и те проходили быстро, плоскими силуэтами проскальзывая вдоль заборов
темного бульвара.
Иванов.
шашка не отпущена!.. А то бы!.. А ведь у меня в кармане был револьвер! Вот
он: я мог его застрелить, как собаку. А?.. Я забыл про револьвер...
все-таки, что забыл: убил бы... суд!.. А может быть, и у них был у
кого-нибудь револьвер... и черт знает из-за чего еще пострадал бы!.. А
теперь никто не знает, что у меня был револьвер и... понемногу все
обойдется..."
и положил в ящик стола.
чем... - решил он, звонко щелкая ключом.
как будто хвастливое желание пойти в клуб, рассказать всем, как очевидец.
возбужденные и громко возмущавшиеся офицеры. Они уже знали об истории в саду
и втайне злорадствовали над всегда подавлявшим их своим блеском и шиком
Зарудиным. Они встретили Танарова с животным любопытством, и Танаров,
чувствуя себя почему-то героем вечера, подробно описывал всю сцену. В голосе
его и темных узких глазах робко шевелилось сдерживаемое и несознаваемое
мстительное чувство: весь гнет бывшего приятеля, история из-за денег,
небрежное отношение, превосходство его как будто вымещалось Танаровым в этом
бесконечном повторении и смаковании подробностей, как именно побили
Зарудина.
на диване.
испуганно-жалостливым бабьим лицом, поставил самовар, сбегал за вином и
прогнал из комнаты ласкового веселого сеттера, очень обрадованного тем, что
Зарудин дома. Потом он на цыпочках опять вошел к барину.
ему показалось - унизительно, а на самом деле только жалко, сморщившись,
сквозь зубы, с трудом шевеля распухшими губами, проговорил:
багрово освещенное сбоку, глянуло на него одноглазое, налитое,
синевато-красное и черное лицо, с нелепо взъерошенным светлым усом.
заговорил денщик, подавая воду в липком стакане, пахнущем холодным сладким
чаем.
грудь.
чувство к солдату сейчас же подавилось невыносимым для него сознанием, что
даже денщик может теперь жалеть его.
сел на ступеньку и, вздыхая, стал гладить мягкую волнистую спину подбежавшей
собаки. Сеттер положил ему на колени слюнявую изящную морду и смотрел снизу
вверх темными, непонятными, но как будто что-то говорящими глазами. Над
садом сверкали блестящие безмолвные звезды. Солдату отчего-то стало грустно
и страшно, точно в предчувствии страшной неотвратимой беды.
деревню.
сползшего ему на лицо, согревшегося мокрого полотенца.
Пехов Алексей
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Зыков Виталий
Куликов Роман