Чтение 65–й страницы книги ~Санин~

группы товарищей выразить вам свое порицание и...

- Очень мне нужно ваше порицание! - сквозь зубы и с недобрым выражением
возразил Санин, - вы меня просили, чтобы я сказал что-нибудь о покойном
Сварожиче, а когда я сказал то, что думал, вы выражаете мне свое
негодование?.. Ладно!.. Если бы вы не были глупыми и сентиментальными
мальчишками, я бы сказал вам, что я прав, и Сварожич действительно жил
глупо, мучил себя по пустякам и умер дурацкой смертью, но вы... а вы мне
просто надоели своей тупостью и глупостью, и подите вы все к черту! Трогаю я
вас?.. Марш!..

И Санин пошел прямо, разрезав заслонивших ему дорогу.

- Вы не толкайтесь, пожалуйста! - тоненьким голосом, в котором было
что-то петушиное, запротестовал Шафров, красный до слез.

- Это безобразие! - начал кто-то, но не кончил.

Санин и Иванов вышли на улицу и довольно долго молчали.

- Ты ж чего людей пужаешь! - заговорил Иванов, - зловредный ты человек
опосля этого!

- Если бы тебе всю жизнь так упорно лезли под ноги эти вольнолюбивые
молодые люди, - серьезно ответил Санин, - так ты бы и не так их пугнул!.. А
впрочем, черт с ними!

- Ну, не плачь, друг! - не то серьезно, не то шутя возразил Иванов, -
знаешь что... Пойдем-ка мы купим пивка и помянем раба божия Юрия! А?..

- Что ж, пожалуй! - равнодушно ответил Санин.

- Пока приедем, все разойдутся, - оживленно заговорил Иванов, - мы у
него на могилке и выпьем... И покойничку почет, и нам удовольствие!

- Так.

Когда они вернулись на кладбище, там уже никого не было. Кресты и
памятники стояли точно в ожидании, неподвижно придавив желтеющую землю. Ни
одного живого существа не было видно и слышно и только, шурша опавшей
листвой, проползла через дорожку скользкая черная змея.

- Ишь ты, гадина! - вздрогнув, заметил Иванов.

У свежей могилы Юрия, на которой пахло взрытой холодной землей, гнилью
старых гробов и зеленой елкой, они вывалили на траву груду тяжелых пивных
бутылок.

XLV

- А знаешь, что... - сказал Санин, когда через час или два они вышли на
темную сумеречную улицу.

- Что?

- Проводи меня на вокзал, да и поеду я отсюда. Иванов остановился.

- Чего ради?

- Скучно мне тут!..

- Испужался, что ли?

- Чего? Хочется уехать, и все тут.

- Зачем?

- Друг, не задавай глупых вопросов! Хочется, только и всего... Пока
людей не знаешь, все кажется, что они дадут что-нибудь... Были тут
интересные люди... Карсавина казалась новой, Семенов умирал, Лида как будто
могла пойти необычной дорогой... А теперь скучно. Надоели все. Или тебе
этого недостаточно? Понимаешь, я вытерпел этих людей, сколько мог терпеть...
больше не могу.

Иванов долго смотрел на него.

- Ну, пойдем... - сказал он.

- А с родными попрощаться?

- А ну их... они-то и надоели мне больше всех.

- Да вещи возьмешь же?

- У меня их немного... Ты иди в сад, а я пойду в комнаты и подам тебе
чемодан в окно. А то увидят, пристанут с расспросами, а что я им скажу
такого, чтобы их утешило?

- Та-ак... - протянул Иванов и на минуту потупился, потом махнул рукой.
- Очень это для меня прискорбно, друг... ну да что уж там!

- Поедем со мной.

- Куда?

- Да все равно куда. Там видно будет.

- Да у меня и денег нет.

- И у меня нет, - засмеялся Санин.

- Нет, уж ступай сам... С пятнадцатого у меня и занятия начинаются.
Так-то спокойнее!

Санин молча посмотрел ему прямо в глаза и так же прямо посмотрел на
него Иванов. И вдруг ему стало чего-то неловко и он съежился, точно в
зеркале увидел отражение свое гнусным. Санин отвернулся.

Они пошли через двор. Санин вошел в дом, а Иванов в потемневший
сумеречный сад, где грустно встретили его тени осеннего вечера и запах
тихого тления. По траве и кустам, шелестя листьями и хрустя сухими ветками,
Иванов подошел к окну в комнату Санина. Оно было открыто и темно.

А Санин тихо прошел через зал и остановился против балконной двери,
услышав знакомые голоса.

- Чего же ты от меня хочешь? - послышался с балкона голос Лиды, и
Санина поразили его тусклые измученные нотки.

- Я ничего не хочу, - ответил Новиков, и очевидно, против воли голос
его звучал ворчливо и надоедливо, - мне только странно, что ты смотришь так,
будто приносишь для меня жертву... Я ведь...

- Ну хорошо... - сорвался голос Лиды, и хрустальные звуки близких слез
неожиданно зазвучали в сумеречной тишине вечера - не я... ты приносишь
жертву... ты!.. Я знаю!.. Чего же еще нужно от меня?

Новиков хмыкнул недоумевающе и смущенно, но слышно было, что он
чуть-чуть сконфузился и старается скрыть это.

- Как ты не можешь меня понять?.. Я тебя люблю и потому это не
жертва... Но если ты сама смотришь на наше сближение, как на жертву с чьей
бы то ни было стороны, то тогда что ж это за жизнь будет у нас?

Голос Новикова окреп и зазвучал убедительно и даже обрадованно, точно
он вдруг нашел настоящее и рад был, что теперь уже наверное убедит Лиду.

- Ты пойми... Мы можем жить только при одном условии: именно, чтобы ни
с твоей стороны, ни с моей не было никакой жертвы... Что-нибудь одно: или мы
любим друг друга и тогда наше сближение разумно и естественно, или мы не
любим друг друга и тогда...

Лида вдруг заплакала.

- Чего же ты! - изумленно и раздраженно заговорил Новиков, - я не
понимаю... я, кажется, не сказал ничего оскорбительного... Перестань!.. Я
имел в виду и тебя и себя равно... Это черт знает что!.. Да чего же ты
плачешь!.. Ничего сказать нельзя!..

- Я не знаю... не знаю...

Задушенный и жалкий женский голос тоненькой жалобой, бессильной и
бессловесной, прозвучал невыносимо печально.

Санин поморщился и вошел в свою комнату.

"Ну, Лиде, пожалуй, конец! - подумал он, - может, и лучше сделала бы
она, если бы тогда и вправду утопилась!.. А может, и перевернется... Не
угадаешь!"

Иванов за окном слышал, как он торопливо шарил, шелестел бумагой,
что-то уронил.

- Скоро ты? - нетерпеливо спросил он.

Ему стало скучно и жутко стоять под темным окном, в бледном сумраке
осенней зари, перед лицом темного загадочного сада. Шорох напомнил ему его
сон.

- Сейчас, - ответил Санин так близко от окна, что Иванов вздрогнул.
Темнота в окне заколебалась, и из нее выдвинулся чемодан и белое лицо
Санина.

- Держи!

Санин легко спрыгнул на землю и взял чемодан.

- Ну, идем!

Они быстро пошли через сад.

Там был бледный сумрак и тонкий холодный запах холодеющей земли.
Деревья сильно обнажились, и оттого было чересчур пусто и просторно. За
рекою догорала заря, и вода блестела одиноко, забытая и заброшенная в конце
уже никому не нужного сада.

Когда они пришли к вокзалу, на бесконечных черных путях горели
сигнальные огоньки, и поезд мерно пыхтел локомотивом. Бегали люди, стучали
дверьми, перекликались и ругались грубыми злыми голосами, точно всем было
грустно и тяжело и хотелось скрыть свое чувство от других под нарочитой
злостью. Толпа темных и растерянных мужиков с узлами копошилась на
платформе.

У буфета Санин и Иванов выпили.

- Ну, счастливого пути! - грустно сказал Иванов.

- У меня, друг, путь всегда одинаков, - улыбнулся Санин, - я у жизни
ничего не прошу, ничего и не жду. А конец никогда не бывает счастливым:
старость и смерть, только и всего!

Они вышли на платформу и стали на свободном месте.

- Ну, прощай!

- Прощай!

И невольно для обоих вышло так, что они поцеловались.

Поезд, лязгая и скрежеща, тронулся.

- Эх, брат! Как я тебя полюбил, как полюбил! - неожиданно закричал
Иванов, - одного настоящего человека только и видел!

- Один ты и полюбил! - усмехнулся Санин. Он вскочил на подножку
проходящего вагона.

- Поехали, - весело закричал он, - прощай! Прощай!

Быстро побежали вагоны мимо Иванова, точно вдруг сговорившись убежать
куда-то. Мелькнул в темноте красный фонарь и долго, как будто не удаляясь,
краснел в черноте.

Иванов посмотрел вслед поезду, и ему стало грустно и скучно. Уныло брел