Чтение 59–й страницы книги ~Тайна двух океанов~

заладили: богатырь! Рученька-ноженька! Скалы прочь летят!.. И совсем не так
было дело.

-- И тебя там даже не было совсем! -- подхватил, смеясь, Марат. -- Одна
клевета на бедного Андрея!

-- Я не я, и кобыла не моя, и я не извозчик... Так, что ли, Андрей
Васильевич? -- язвил под общий смех зоолог.

-- Да нет же, товарищи дорогие! -- защищался Скворешня. -- Ведь вы же
забываете самые главные факторы. Без них никакие рученьки-ноженьки не
помогли бы мне.

Со всех сторон послышались возгласы:

-- А ну, ну! Говори-выкладывай!

-- Раскрывай свои секреты!

-- Да-да! Интересно! Может быть, они и нам пригодятся.

Скворешня широко расставил ноги и начал загибать огромные пальцы:

-- Во-первых, товарищи, вы совершенно забываете закон Архимеда: каждое
тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит
жидкость в объеме, вытесненном этим телом. Какой объем был у этой гранитной
скалы? Высота примерно четыре метра, длина два метра, ширина два метра --
значит, ее объем -- два на два на четыре, то есть шестнадцать кубометров
воды, или столько же тонн воды. При удельном весе гранита два и шестьдесят
пять сотых вес скалы равен: шестнадцать на два и шестьдесят пять сотых...
Ну, математики, помогите!

-- С округлением -- сорок две тонны,-- откуда-то из угла медленно
прогудел Горелов.

Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:

-- Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!

-- Ничего не поделаешь,-- усмехнулся Горелов,-- профессия такая...

-- Ну ладно! Значит, вес скалы сорок две тонны. Воды она вытеснила
шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.

-- Только-то? Ну-ну! -- с ироническим восхищением произнес Матвеев.

-- Пойдем дальше,-- загнул Скворешня второй палец, пропуская мимо ушей
иронию Матвеева -- Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого
центр тяжести скалы тоже переместился кнаружи. Это облегчило мне задачу
примерно наполовину, то есть снизило вес скалы до тринадцати тонн. Учтите
еще,-- Скворешня загнул третий палец,-- мою хорошую позицию, при которой
ноги превратились в прекрасные рычаги,-- это сэкономило мне еще тонны три...

-- Честное слово,-- расхохотался лейтенант Кравцов,-- еще немного -- и
от скалы ничего не останется! И вообще ничего не было и ничего не произошло!

-- Нет-нет! -- возразил под общий смех Скворешня, загибая четвертый
палец. -- На десяти тоннах я останавливаюсь. И это нагрузка, с которой я ни
за что не справился бы, но мне помог четвертый фактор -- страх... Да-да!
Откровенно говорю -- страх смерти! Нечего тут стыдиться... Именно он удвоил
мои силы. Но даю вам честное слово, товарищи, что, хотя скала и начала под
конец подаваться, я чувствовал, что я уже у предела моих сил. И тут появился
пятый фактор. Пятый, решающий фактор! Фактор, который в последний,
критический момент решил мой спор со скалой в мою пользу! А ну-ка, кто
отгадает, что это за фактор, а?

-- Ты вспомнил, что еще не простился со мной! -- закричал, смеясь,
Марат.

-- Ничего подобного! -- категорически возразил младший акустик Птицын.
-- Он вспомнил, что должен мне двадцать рублей, и не захотел уйти из этого
мира с маркой жулика. Отдавай деньги, Андрей Васильевич!

-- Я знаю! Я знаю! -- закричал Шелавин. -- Сам господь бог Саваоф
явился к вам во всей силе и славе своей!

Покрывая общий смех, Скворешня раскатисто и громоподобно захохотал:

-- Да, дождешься его! Мало у него своих неприятностей на земле! Ну
ладно! Вижу, что не догадаетесь. Воображения не хватает. Дело решил,--
сказал он, торжественно повышая голос,-- дело решил... Да где же он?.. Ага!
Иди, иди сюда! Нечего прятаться. Иди, не бойся!..

Скворешня схватил за плечо растерявшегося Павлика и вытащил его на
середину отсека:

-- Вот кто решил мой спор со скалой! Павлик решил дело, и никто другой!
-- Возгласы недоверия, удивления, восхищения послышались из всех уст.

-- Да, да, да! -- продолжал греметь Скворешня. -- Когда я почувствовал,
что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман, увидел вдруг, как Павлик с
громким криком "ура" бросился к скале и изо всех сил налег на нее. Тогда и
во мне вспыхнула какая-то новая искра. И скала полетела. Это было последнее,
что я помню.

-- Ура! Браво, Павлик! Браво, мальчуган! Качать его! Качать! Ура!

В красном уголке творилось что-то невообразимое. Люди кричали,
аплодировали, подбрасывали к потолку визжавшего от страха и восторга
Павлика. Оркестр во всю мочь гремел туш.

-- Славный мальчишка,-- с теплой улыбкой сказал комиссар Семин
стоявшему рядом с ним возле двери Цою.

Цой молча кивнул в ответ, опасливо следя за взлетами раскрасневшегося
Павлика.

Вдруг он заметил, что радость исчезла с лица мальчика, что в глазах его
промелькнул настоящий, неподдельный страх и лицо покрылось бледностью.
Какое-то безотчетное чувство тревоги стиснуло сердце Цоя, и, перехватив
взгляд Павлика, он быстро посмотрел направо, в угол.

Там стоял Горелов. Цой бессознательно сжал руку комиссара и мельком
взглянул на него. Чуть сдвинув брови, комиссар пристально смотрел на
Горелова. Тот, разговаривая с главным акустиком Чижовым, на один момент
отвернулся от своего собеседника и через головы окружающих бросил мрачный,
полный ненависти и злобного огня взгляд на Павлика, высоко взлетевшего в
этот момент к потолку.

Этот взгляд и Цой и комиссар успели одновременно перехватить.

Радостный визг Павлика умолк. Бледный, он стал вырываться из ласковых
рук и объятий.

-- Что, голова закружилась? Качки не выдержал? -- спрашивал Скворешня,
смеясь и покручивая длинный ус.

-- Да где же ему привыкнуть к ней, когда и сам "Пионер", кажется,
никогда ее не испытывал,-- сказал Марат, гладя Павлика по голове.

-- Тут и настоящий морской волк, пожалуй, раскиснет, в этой спокойной
люльке,-- поддержал Марата Матвеев.

Цой пробился сквозь окружавшую Павлика толпу и, обняв его за плечи,
увел в дальний угол отсека, к широкому мягкому креслу.

Они уселись в него, тесно прижавшись друг к другу; рядом, близко к
креслу, сел на стул комиссар.

Тем временем начались танцы. Скворешня с неожиданной для его фигуры
легкостью и плавностью танцевал вальс с Матвеевым в качестве дамы. Вообще от
"дам" у него не было отбоя: все напрашивались к нему.

Цой нагнулся к мальчику и с тихой лаской спросил:

-- Что с тобой случилось, голубчик? Чего ты вдруг так испугался?

Павлик еще крепче прижался к Цою и закрыл глаза.

-- Так... -- едва слышно ответил он. -- Ничего. Потом, встрепенувшись,
раскрыл широко глаза, засверкавшие неожиданным гневом и возмущением. Румянец
покрыл его щеки, и сжались кулаки.

-- Он злой... злой, нехороший человек! -- заговорил он прерывающимся
голосом. -- Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! Я ведь тогда
же извинился, Я же нечаянно...

У него задрожали губы, и опять, закрыв глаза, он замолчал.

-- Кто? -- спросил Цой, мгновенно заразившись обидой и возмущением
мальчика. Павлик молчал.

-- Федор Михайлович? -- опять тихо и настойчиво спросил Цой.

Павлик кивнул головой.

-- Что же он тебе не простил? За что, ты думаешь, он сердит на тебя?

-- Ну, пустяк... понимаешь, пустяк! -- опять взволновался Павлик,
устремив на Цоя горящие глаза. -- За мешок. Помнишь, в выходной камере мы с
Маратом поспорили из-за морского ежа, и я мешком его по шлему ударил. А
мешок-то был Федора Михайловича. Но ведь это же нечаянно! Я же не нарочно!

-- Федор Михайлович сделал тебе выговор?

-- Нет... Он только так злобно посмотрел на меня, что я даже испугался.
Он тогда у меня вырвал из рук ящичек из его пишущей машинки и так посмотрел,
как будто готов был зарезать меня. Вот как сейчас...

Комиссар резко перебросил ногу на ногу.

-- Какой ящичек? -- спросил он.

-- Ну, я же сказал -- из его пишущей машинки. Для запасных частей
машинки,-- равнодушно ответил Павлик и, словно успокоившись, после того как
излил свое возмущение, стал с возрастающим интересом смотреть на
вальсирующую комичную пару -- Скворешню и Марата.

Марат дурачился, кривлялся, нарочно путал и коверкал па, наступал на
ноги своему партнеру. Скворешня наконец рассердился, приподнял его, как
котенка, над полом и продолжал вальсировать один, держа свою "даму" в
воздухе. Марат уморительно болтал ногами, безуспешно пытаясь вырваться из
железных объятий своего партнера, наконец закричал "караул"...

Павлик не выдержал, расхохотался и, сорвавшись с места, подбежал к
Скворешне.

-- Бросьте этого кривляку, Андрей Васильевич! -- звонко смеясь,
закричал он. -- Давайте со мной! Я буду хорошо танцевать! Честное
пионерское!

-- Давай, давай, хлопчик! -- радостно встретил его гигант. -- Что, уже
очухался?

Он поставил на пол Марата, дал ему шлепка под спину, отчего тот под
общий хохот пулей полетел к дверям. вполне, впрочем, довольный, что вырвался
наконец из тисков своего приятеля.

Оркестр сменил вальс на польку, и Павлик, как расшалившийся козленок,
запрыгал возле своего партнера.

Цой остался один в кресле, глубоко задумавшись, не замечая шума музыки
и общего веселья. Комиссар тоже молчал.