Чтение 14–й страницы книги ~Селение любви~

окаймленную колоннами... Как стремительно, непринужденно перенесся на лист
мой замок! Ее замок.

* * *

Я придумывал, как показать ей чертеж вроде б нечаянно. Решил - когда
она приблизится к моей парте, уроню лист. "Что это?" - она спросит. "Да так,
- я буду "не в настроении" и слегка чванлив, - один мой чертежик..."

Но вдруг голос сфальшивит? Меня мучила предательская открытость панике.

В конце концов можно просто написать под чертежом мою фамилию.

* * *

Сегодня я за партой один - Бармаль сбежал с урока. Она вот-вот войдет.
Суетливо перекладываю, перекладываю лист - все кажется, не сумею его уронить
как нужно.

Вошла. На этот раз тотчас встретилась со мной глазами - невольно я
перевел взгляд на лист передо мной, а когда опять на нее взглянул, она тоже
смотрела на него - я не успел ничего сделать. Поздоровавшись с классом, она
подошла, наклонилась над чертежом.

- Откуда это? - не отрываясь от него, села за мою парту. - Нет... это
не твое... Скопировал? Откуда?

Я пробормотал, что это я сам, из головы.

- Перестань.

- Говорю вам.

- Нет, действительно?

Помедлив - но не долее трех биений сердца - я кивнул.

- Арно, ты открытие!.. Если это только правда твой...

Парта качнулась, защипало в мочках ушей, на меня тронулась светлая
лавина, устремляя прекрасные копья наступающего пламени.

- Если ты это все сам, у тебя архитектурное мышление! Как ты чувствуешь
объем!.. Арно, ты сюрприз! - она сжала мое плечо: это был кроткий удар по
сердцу молотом, приблизивший меня к трансу. - Я никак не думала... долго
работал?

Я зачем-то соврал, что чертил три недели.

- А заданное лишь отвлекает, не так ли? - она улыбнулась, не оставляя
сомнений в удовольствии находки. - Да, тебе надо серьезно думать об
архитектурном институте. Я пока возьму эту виллу, ладно? - и все
разглядывала чертеж. - Обязательно в архитектурный! Я поговорю с твоими.

* * *

На следующий день об архитектурном институте со мной беседовала
классная руководительница: в учительской был показан мой замок. Валтасар
достал какую-то усовершенствованную готовальню, отвалил треть зарплаты за
великолепный альбом по средневековой архитектуре; пачки ватмана, рулоны
кальки завалили мой шкаф.

Теперь я чертил ежедневно. Никто не имел понятия, что, вычерчивая
капитель или фронтон, я думал об архитектурном институте так же мало, как об
исчезновении неандертальского человека.

На каждом ее уроке меня ждала пятерка, ждали ее улыбки, похвалы:
трогали не столько сами слова, сколько нотки в голосе, в которых мне мнилось
что-то сокровенное...

Если бы я знал, что она не догадывается, для кого мой замок... что она
просто рада за искалеченного подростка, который, как она сейчас верила,
может стать архитектором... Я был всем сердцем убежден, будто она понимает,
почему у меня открылся вдруг дар. Чудилось несбыточное. Улыбочки, с какими
на ее уроках стали посмеиваться надо мной девчонки, питали фантастическую
мою надежду.

...Катя, когда мы оказывались одни в нашей коммунальной кухне, метая в
меня хитрющими глазами, наслаждалась:

- Ты ей любовные записки по почте посылаешь или молоком пишешь на
чертежах - для конспирации?

Я бросал в нее тряпку.

- Она дождется - я с ней по душам поговорю: чего она наших парней
охмуряет? Надо по своим годам иметь.

- Катька, кончай!

- Нет, ну ты глянь - разлагает подрастающее поколение!

* * *

Сегодня Катя вошла ко мне в комнату.

- Ты один?

Прошлась, повертела логарифмическую линейку.

- Знаешь... - и замолчала.

Я смотрел на нее затуманенно и сонно, как гляжу последнее время на
всех. За единственным исключением.

- Арно, она ходит с одним... Тоже учитель. В первой школе. И Гога
видал. Ой, у меня чайник! - и выбежала, шаркая расстегнутыми босоножками.

15.

Гога, Тучный, я - напротив дома, где она живет. Земля вдоль заборов
утоптана до чугунной твердости; отполированная подошвами, в сумерках
глянцево светлеет, будто эмаль. Неподалеку жгут траву: налет горького дымка
льнет книзу, похожий на терпеливо-злое мозжение. Гога сегодня видел этого
учителя в клубе покупающим билеты: значит, она пойдет с ним в кино.

- Вон...

По отбеленной тропе идет вдоль заборов кто-то с непокрытой головой:
подпоясанный плащ, поблескивают лакированные ботинки. Войдя в ее калитку, он
пересек прогал уныло-лижущего света из окна.

Сжимаю обеими руками раму Гогиного велосипеда - приказывая тучам
сгуститься с глухой мрачностью нападения. Мысленно швыряю в ее двор пылающие
факелы. Гога, Тучный, я на конях перескакиваем через забор, спускаем курки
карабинов, роднясь с густыми толчками выстрелов, преданно отдающимися гулкой
силой. Кони встают на дыбы. Фигура в плаще, низко пригибаясь, уносится прочь
путаной, трусливо вихляющей рысью.

Они вышли из калитки, он взял ее под руку - отняла; он что-то ей
втюхивал, они пошли, он опять взял ее под руку и болтал, болтал. Она больше
не высвобождалась.

Тучный бросил сигарету.

- Я его отметелю! - произнесенное передало безупречное внутреннее
равновесие.

В свирепой муке стискиваю зубы, мотаю головой. Хватаю его за руку,
которую он легко выдергивает.

Долговязо-сутуловатый, поджарый Гога - со зловещей веселинкой:

- Выступлю на него у кино. Я сейчас обгоню их, у кино отзову его в
сторону...

- Не надо ничего!.. Она сама с ним... - мотаю головой с загнанностью,
до которой меня довела лихорадочная жажда убить реальность.

Забрасываю ее двор факелами, мы проносимся на конях мимо них, идущих
под руку; проносимся мимо и не оглядываемся.

Молчим.

- Все равно я его отметелю, - с угрюмой заботливостью обещает Тучный.

- Не надо, Сань... она ведь учительница, Сань, и он учитель, а я ведь
кто... сам знаешь, Сань...

- Короче, - Гога категоричен, - короче, у моей сестры одна подружка:
она будет с тобой ходить. Точняк, Арно, она согласится.

Мне еще никогда не было так паршиво. Никогда-никогда - нигде.

- Она по правде с тобой будет ходить, ты не думай...

Я не думал. Я слушал дергано-пульсирующий психический шум, отлично
обжившийся во мне.

- Ты видел - она сама с ним... Ты видел?..

16.

В темноте начинает медленно проступать голубовато-бледное окно. Сегодня
воскресенье: нас с Родькой не будут будить. Надежды заснуть у меня нет -
изнываю в мечте отупеть так, чтобы сознание ушло в бессмыслицу.

Постепенно свет тяжелеет, все более напоминая холодный взгляд
исподлобья. Но меня, наконец, касаются персты сострадания: во тьме закрытых
глаз стало благостно путаться, как вдруг мозг принялся царапать голос,
пробираясь какими-то покапывающими периодами. Он странно полон и скорби, и
высокомерия. Кажется, некто вещает в огромном пустом театре. Вижу
одновременно и нашу комнату, и этот театр. Слова гулко, торжественно в нем
отдаются.