Михаил Петрович Арцыбашев

Тени утра

Была весна. Паша Афанасьев, гимназист восьмого класса, освобожденный от
экзаменов по болезни, и гимназистка Лиза Чумакова стояли у плетня, который
перегораживал два сада. Лиза прислонилась плечом к плетню, и с тем, еще
детски серьезным и уже девически нежным выражением своих серых, немного
выпуклых глаз, которое появлялось у нее всегда в важных случаях жизни, -
слушала и глядела вниз, на книгу, которую держала, и на оборки своего
светло-серого платья. А Паша Афанасьев, с другой стороны навалившись грудью
на плетень, потому что ему было трудно стоять, - высоким, надтреснутым
голосом говорил:

- А если вас не пустят, так удерем сами!.. Не пропадем... как-нибудь! Я
вам там уроки достану, переписку какую-нибудь. Проживете, ничего!.. А трудно
будет сначала... так что ж, без этого нельзя! - беззаботно махнул рукой Паша
Афанасьев. - В этом даже своя прелесть есть, право... А то что ж тут
торчать?.. Там ведь жизнь какая!.. Там все движется, живет... С работы на
сходку, - со сходки в театр или библиотеку... вот это я понимаю, это жизнь
настоящая; а то, что ж это?.. Я как подумаю, что двадцать лет просидел в
этой дыре проклятой, так...

Паша Афанасьев отломил от плетня гнилую серую палку и с отчаянием
швырнул ее в траву.

Где-то далеко, за зелеными деревьями и кустами, разливавшими вокруг
какое-то бесконечно зеленое море, насквозь пронизанное светом и тысячами
удивительно отчетливых свежих звуков, горничная Чумаковых Василиса звонко
прокричала:

- Ба-рышня!.. идите обедать!.. Ау!.. В этом неожиданном лесном "ау"
было что-то такое бесшабашно веселое и жизнерадостное, что Лиза и Паша
Афанасьев разом взглянули друг на друга и улыбнулись.

- Иду-у! - громко, так, что где-то вблизи вздрогнуло маленькое .круглое
эхо, крикнула Лиза, оттолкнулась плечом от плетня и, опять сделав то же
наивно-серьезное выражение лица, сказала низким и полным голосом:

- Может быть, и не пустят, но я поеду... - и, помолчав, прибавила: - Я
уж так решила.

Паша Афанасьев восторженно щелкнул пальцами.

- Ну, вот это я называю - молодец Лизочка!.. - радостно задрожавшим,
светлым голосом сказал он. И вы жалеть не будете, Лиза, милая!.. Они, что
ж... посердятся и перестанут; а у вас вся жизнь впереди!.. Эх, заживем мы
там с вами!.. Работать будем так, что только держись!.. Время-то теперь
горячее, рабочее, - люди нужны... Кружок у нас там будет свой, хороший...
Будем искать людей дела! - басом прибавил Паша Афанасьев. - Мы с вами ведь
еще и сами не знаем, какое счастье окунуться в самую гущу жизни... Когда
идешь и чувствуешь, что тут рядом, плечо в плечо, шагают такие же люди,
рабочие, сильные... смелые...

Паша Афанасьев сжал кулаки и задорно встряхнул головой. На лицо его
падал свет, и темные глаза блестели восторгом и силой, и оттого ярче
обозначались на этом лице бледные черты слабости и болезни. Лиза внимательно
и доверчиво смотрела на него.

- А то читаешь, как люди живут, борются, свое счастье куют... иной раз
дух захватывает, так, кажется, и побежал бы впереди всех, а... ты только из
книжки, сидя за чаем с вареньем, и узнаешь, что есть какая-то иная жизнь, не
похожая на твое куриное прозябание...

Лиза тяжело вздохнула и дернула себя за кончик косы.

- Итак, значит, по рукам? - с шутливой торжественностью спросил Паша
Афанасьев, протягивая руку через плетень.

Лиза, улыбаясь, посмотрела в его юное милое лицо, - такое мужественное
и также нежное, чуть тронутое пухом, - и подала свою руку, маленькую, с
пухлой ладонью и прелесть какими хорошенькими, изящными пальчиками, которые
так и хотелось медленно и осторожно перецеловать все подряд. Паша Афанасьев
крепко встряхнул ее, и на глазах у него выступили светлые беспричинные
слезы.

- Ах, вы, милая моя Лизочка! - задушевно-напряженным голосом сказал он
и слабо вздохнул больною грудью.

- Барыш-ня!.. - настойчиво прокричала где-то уже совсем близко
Василиса.

Лиза кивнула головой Паше Афанасьеву и пошла по дорожке, быстро и
упруго ступая желтыми туфельками на обтянутых черных чулках.

- Да... - вдруг хлопнул себя по лбу Паша Афанасьев. - Лиза!..

Лиза сейчас же остановилась и оглянулась.

- Я вам и забыл сказать... Попутчица-то для вас уже есть: Дора
Варшавская... Тоже на курсы едет... Она из Полтавской гимназии...

- Жидовка? - спросила Лиза издали.

- Жидовка... то есть еврейка! - огорчился Паша Афанасьев. - Как вам не
стыдно, Лиза, ей-Богу?.. Я думал, вы выше этого!..

Лиза внимательно и серьезно посмотрела на него.

- Я не о том... сказала она спокойно. - Так...

- Я вас с нею сегодня познакомлю на бульваре, хорошо? - спросил Паша
Афанасьев, мигом успокаиваясь. - Она очень хорошая, развитая девушка...

Паша Афанасьев задумчиво посмотрел ей вслед, держась за плетень обеими
вытянутыми худыми руками и покачиваясь взад и вперед. Потом мечтательно
поглядел вверх, где сквозь зеленую решетку листьев ярко голубело небо. В
голове у него все еще стояло что-то огромное, какие-то рычаги, люди,
какое-то веселое и страшное движение. Паша Афанасьев закрыл глаза, провел
рукою по мягким волосам и пошел домой, прямо по бурьянам, по молодой зеленой
траве, сплошь пересыпанной мелкими разноцветными глазками простых цветов.

Стол был накрыт на балконе, и Павел Иванович с Ольгой Петровной сидели
за столом. Василиса подавала белую миску с зеленой ботвиньей, звеня своими
бесчисленными монистами на раскачивающейся во все стороны крупной и твердой
груди. Гимназистик Сережа бежал с балкона за сестрой.

- Иду, иду! - крикнула она ему и вдруг, встряхнув косой, увернулась и
неожиданно пустилась бежать вокруг площадки, быстро мелькая желтыми
туфельками. Сережа взвизгнул от восторга и понесся за ней. На балконе
удивленно и озабоченно залаяла белая лаечка и, подняв хвост калачиком, со
всех ног пустилась за ними, точно покатился какой-то пушистый белый шарик.

Павел Иванович степенно опустил газету на колени, снял очки и
снисходительно улыбнулся. Ольга Петровна пролила мимо тарелки ботвинью и
засмеялась.

- Ну, расшалилась... а еще невеста! - мягко и с радостной любовью
сказала она.

Лиза стремглав облетела вокруг большой клумбы, налетела на лаечку,
запутавшуюся в подоле ее серой юбки, и упала на дорожку, руками в чистый
желтый песок. Развернувшаяся книга, сверкнув на солнце белыми листами,
далеко полетела в траву.

- Ага! - оглушительно закричал Сережа и осторожно схватил ее за
длинную, развившуюся косу. - Поймал!

- Я сама упала... - серьезно возразила Лиза, встала, подняла книгу и
степенно пошла на крыльцо. Лаечка выжидательно вертелась у нее под ногами,
то и дело становясь на задние лапки; а Сережа задирал, встряхивая круглой
выстриженной головой.

- Да... упала... Я бы все равно поймал!

Лиза села за стол, взяла ложку и задумалась. Все смотрели на нее. Было
что-то такое радостное, милое и красивое в ее молодости, в ее небольшой
упругой груди за серым, строгим платьем, в ее только что закруглившихся
плечах, в свежем запахе ее волос и нежного, сильного, молодого тела, - что
вокруг нее всегда и везде устанавливалась чистая атмосфера молодой радости,
в которой легко дышалось и интересно, весело жилось. Ее новая, могучая
жизнь, наполнявшая все ее существо, била ключом, освещала и согревала все
вокруг.

Ложки слабо позвякивали о края тарелок; лаечка чихала под столом;
солнце золотило волосы Лизы. Было просто, тихо и светло.

II

Вечером пришел корнет Савинов, предполагаемый жених Лизы, и зазвенел на
балконе шпорами, сверкая лакированными голенищами сапог и туго натянутыми
рейтузами.

Было так тихо в воздухе, прозрачном и светлом от лучей уже невидимого
солнца, что все звуки казались стеклянными и дрожащими, а легкое
покашливание корнета гулко отдавалось в саду между темными, сочно зелеными
деревьями.

Сережа надел фуражку и пошел на реку ловить рыбу удочкой, на которую,
черт знает почему, никогда ничего не ловилось; а Лиза закрутила в толстый
жгут волосы и сказала:

- Николай Николаевич, мы пойдем на бульвар.

Корнет радостно звякнул шпорами и, отчетливо шагая лакированными
сапогами, принес ей с балкона накидку.

Они пошли под руку, и в тех напряженно осторожных движениях, с которыми
корнет нес маленькую круглую ручку, доверчиво лежавшую на белом рукаве его
кителя, было видно, что все его существо, плотно затянутое в рейтузы и
китель, также напряжено в одно бесконечно благоговейное чувство любви,
восторга и робкого, почти целомудренного желания.

На дворе они встретили мамку квартирантов с маленьким ребенком на
руках. Ребенок таращил глупые водянистые глазки и тянулся к Лизе.

Лиза бросила корнета и взяла ребенка на руки. Она высоко подкинула его
вверх, потом прижала щечкой к своей щеке и посмотрела на корнета.

- Гм!.. - хмыкнул ребенок и счастливо засмеялся, размахивая короткими
обрубками-ручонками и пуская пузыри.

Лиза вдруг сконфузилась, отдала ребенка и чинно пошла вперед. На лице у