приходили актерики маленькие, актеры-щеголи и актеры-пропойцы, и всем было
место и отече-ский прием.
огромнейшего самовара в прикуску, и никаких интриг в труппе Григорьева не
бывало никогда. Кто был в состоянии, переезжал в номера, а беднота жи-ла при
театре в уборных или в подвале, чередовалась вы-ходить в город в ожидании
пальто или шубы, которые были общие. Две шубы и два пальто для актеров. На
са-поги и калоши Григорьев выдавал записки в магазины, по которым
предъявителю отпускалось требуемое, а потом стоимость вычиталась из
жалованья. Шляпы, конечно, брались из реквизита. "Чужим" актерам,
приглашенным на условиях (контрактов Григорьев не заключал, ему все верили
на слово), жившим семейно в номерах, жалованье платилось аккуратно, а
пришедшим только записывалось, вычитывалось за еду и одежду, а отдавалось
после сезо-на. И никто не требовал, зная одно, что у Григория Ива-новича
всегда есть место всякому актеру без ангажемента и всегда у него есть
возможность пережить тяжелое вре-мя. По его адресу посылались телеграммы
актерам, и от него они уезжали на места, всегда дружески расставаясь. Только
насчет наличных денег Григорий Иванович был скуповат.
чести, он был прав: пропьются в сезон, а выехать не с чем.
денег, обращался на "вы". И для каждого у него была определенная стоимость и
разные ко-шельки.
скрипом... к губернатору с визитом ездили в моем сюртуке. На что же вам-с?
Сережа Евстигнеев просит пять рублей.
левого кармана вынимает кошелек с тремя двугривенными, из коих два поступают
Евстигнееву на пропой.
пятнадцатого числа и платилось совершенно особым способом: подойдет Григорий
Ивано-вич на репетиции к Вольскому, первому любовнику:
руку пачку денег. -- Здесь четыреста пятьдесят за полмесяца (Вольский с
женой получали де-вятьсот) .
никаких расписок, и никогда никаких не-доразумений.
дорогу, уехали в Москву. Остались не-разлучные, неизменные Казаков с женой и
глухой Качев-ский, его друг, секретарь и казначей. Помню сцену.
отвечает Качевский, думая, что он спра-шивает про супругов Синельниковых.
ничего общего со знаменитостью не имевшие, кроме фамилии. Это было основание
летнего сезона труппы в Моршанске, где Григорий Иванович снял театр.
x x x
двухэтажное здание с террасой было занято для труппы. Тут же поместился и
сам Гри-горьев. Некоторые холостяки ночевали, как это полага-лось, в уборных
театра и в садовых беседках. После репе-тиции, часу во втором, все вместе
собирались обедать на террасе нашего дома. Также ели из общей чашки, также
крошили мясо во щи и также ко всякому обеду накрыва-лась чистая скатерть.
Это была слабость Григория Ива-новича. Тут же пили чай утром и вечером и
ужинали, кроме счастливцев, после спектакля иногда позволяли се-бе ужинать в
саду в театральном буфете, где кредит, смотря по получаемому жалованью,
открывался актерам от пяти до тридцати рублей в месяц, что гарантировал
Григорий Иванович. Ужинами актеров угощали больше моршанские купцы, а на
свой счет никогда не ужинали. только водку пили. Угощающих актеры звали
карасями: поймать карася!
за столом становилось тесно, но все: шло в порядке. Только щей, вместо двух
чугунов, стали варить три. Целые дни актеры слонялись по саду. В го-род
ходили редко, получив ярлык на покупку обуви и одежды в счет жалованья.
Уходя в город, занимали друг у друга пальто и сапоги. Только один Изорин не
надевал чужого платья. Он изящно и гордо носил свою, когдато шикарную
чесучевую пару и резиновые калоши, которые надевал прямо на босу ногу. И раз
он был жестоко оби-жен. У хориста Макарова заболела нога. Он снял сапог,
надел калошу спавшего Изорина и ушел в город. Изорин,. проснувшись, не нашел
калоши и принужден был явиться на террасу к чаю в одной калоше и чуть не
плакал. Уте-шился он, когда Макаров вернулся и возвратил калошу. Все-таки он
пожаловался.
наденут, как свою, и уйдут. Де-ло дойдет до того, что и мой пиджак последний
кто-ни-будь наденет.
не впору, кроме Волгина. Длинно-с! А Волгин надевал. Велика беда! Обратно
принесут!
с большими странностями. Настоя-щая фамилия его была Вышеславцев. Почти всю
жизнь он провел за границей. Прожил большие деньги. В 1871 году участвовал в
Парижской коммуне, за что был лишен наследства своими родными. Он безумно
любил театр. Был знаком со всеми знаменитостями за границей и, вер-нувшись в
Россию без гроша денег, отвергнутый знатной родней, явился в Тамбов к
Григорьеву и для дебюта так сыграл Жоржа Дорси в "Гувернере", что изысканная
тамбовская публика в восторг пришла, и с того дня стал актером. И лучшего
дона Сезар де Базана я не видал. Он играл самого себя. Он прослужил с нами
моршанский сезон, отправился с нашей труппой в Кирсанов и был во время
нашего пути от Моршанска до Кирсанова самой яркой и незабвенной фигурой.
хождения. Только уехал по желез-ной дороге один Григорьев -- старик, чтобы
все пригото-вить к нашему приходу. Театральное имущество он увез с собой.
Для актрис была нанята телега, на которой, кроме них, поместился и старик
Качевский, а мы все шли пеш-ком за телегой, нагруженной, кроме того,
съестными при-пасами. У нас было несколько караваев хлеба, крупа и соль,
котел, чайник и посуда. Была и баранина. Когда же кто-то предложил
Григорьеву купить картошки (она стои-ла пятиалтынный мера), то он сказал:
покупали? Ночью сами в поле нако-паете!
удалось раз ночью украсть на мельни-це гуся, который и был сварен с пшеном.
Сколько радости было!
чай, поочередно отдыхали по одному на телеге, и, к нашему великому счастью,
погода была все время великолепная. В деревнях, пустовавших в это вре-мя
благодаря уборке хлеба, мы иногда покупали молоко и яйца. Как дети малые
радовались всему. Увидав тушкан-чика, бросались по степи его ловить, но он
скрывался в но-ре, и ловцы с хохотом возвращались к своей телеге.
Изорин в своих резиновых кало-шах, грязной чесучевой паре и широкой шляпе, в
которой он играл Карла Моора. Он крутил из афиши собачью. ножку для махорки,
и, когда курил, на его красивом блед-ном лице сияло удовольствие. Может, он
вспоминал Ниц-цу или Неаполь и дорогую Гаванну, но судя по выраже-нию его
лица, не жалел о прошлом. Зато, когда он вместе с другими своими тонкими
пальцами чистил картошку, лицо его принимало суровое, сосредоточенное
выражение. Ночевали на телеге, под телегой, на земле, на театральных коврах
и рогожах. Изорину, изнеженному, ночью и, осо-бенно, под утро, особенно во
время холодной росы дро-жавшему в своем пиджаке и ругавшемуся вполголоса
по-французски, кто-нибудь давал свое пальто или рогожу, а
кофте свахи из "Русской свадьбы", на ночь снимал ее и клал под голову, чтобы
не испачкать.
x x x
складывали, то ветчину солили. Кроме нас, пришедших пехтурой; приехали из
Тамбова по железной дороге сам Григорьев и его друзья, старые актеры --
ко-мики А. Д. Казаков и Василий Трофимович Островский. Последний был одержим
запоем, а во время запоя страдал страстным желанием хоть перед кем-нибудь,
да гово-рить! Он нанимал первого попавшегося извозчика по ча-сам, приглашал
его к себе в номер, угощал чаем и вод-кой и говорил перед ним целую ночь,
декламируя сцены из пьес, читая стихи. Старый, красноносый Казаков с
мо-лодой женой был мрачен и молчалив. Впрочем, он расска-зывал, как лет
двадцать назад он приехал с труппой в Кирсанов по пути из Саратова в Воронеж
и дал здесь три спектакля, но так как не было помещения в городе, то они