Чтение 20–й страницы книги ~Французы на северном полюсе~

расчетливый нормандец!

-- Эх, погубит тебя твоя алчность! -- частенько говорил ему парижанин.

-- Не бойся, не погубит! -- ликовал Гиньяр.-- Шутка ли, пальцем не
шевельнул, а десять франков, не считая жалованья, в кармане. Как бы то ни
было, деньги никогда не лишние.

-- Да пойми ты, за все приходится в жизни платить, за каждую каплю
счастья. А у тебя дела идут чересчур хорошо.

-- Знаю, что за все надо платить... Даже за табак и за чай... Поэтому и
нужны денежки.

-- Ты не понял меня. Я совсем в другом смысле.

-- В каком же еще?

-- Видишь ли, за счастьем приходит несчастье, и наоборот... Есть одна
байка про это. Хочешь, расскажу?

-- Ну, расскажи! Интересно послушать!

-- Жил-был на свете не то король, не то император, не то папа -- точно
не помню. Может, сам Наполеон или император американский... вообще кто-то из
великих. Был он богатый, счастливый и до того везло ему в жизни, что самому
страшно стало. И решил он принести судьбе жертву, чтобы дурной глаз от себя
отвести. Взял да и бросил на дно морское перстень драгоценный, стоивший
миллионов пятьдесят.

-- Уж лучше бы подарил его марсовому[68] своего флота.

-- Не догадался, а это и правда было бы лучше, не спорю... И вот
Наполеон, а это был именно он, я наконец вспомнил, живет себе и живет, горя
не знает. Но в одно прекрасное утро подали ему к завтраку рыбу. Стал он
есть, вдруг что-то твердое на зуб попало... Оказалось, перстень драгоценный,
тот самый, что он в море бросил. Перстень проглотила рыба, рыбу поймал
рыбак, отнес на императорскую кухню, ее зажарили и подали императору. Так и
вернулся перстень к своему хозяину. С того дня стали Наполеона преследовать
неудачи. В следующем году, во время похода в Россию, его схватили англичане,
отвезли на остров Святой Елены и подвесили за ногу к дереву. Так он и
провисел двадцать пять лет... Ну как, нравится тебе мой рассказ?

-- Не знаю, что и сказать. Ведь я не император, драгоценного перстня у
меня нет, а значит, ничего подобного со мной не случится.

-- Ладно! Поживем -- увидим! -- произнес Плюмован, задетый за живое
насмешливым тоном нормандца.

Кто мог подумать, что его предсказание скоро сбудется.

Два дня не рассеивался легкий белый туман, мешавший астрономическим
наблюдениям. Снедаемый алчностью, Кон-стан Гиньяр то и дело выскакивал на
палубу посмотреть, не повернула ли льдина обратно.

-- Куда это ты все бегаешь? -- спросил один из товарищей.

-- Да вот смотрю, не прояснилось ли. Доложу тогда капитану, что он
может наблюдать за звездами.

-- Смотри, отморозишь что-нибудь.

-- Не отморожу! Я к холоду привычный.

Выбежав в очередной раз, Гиньяр заметил, что проясняется, и с четверть
часа простоял на морозе. Затем вернулся и крикнул:

-- Господин капитан, на небе появились зве... зве... Он зашатался и
упал на скамью.

Подошел доктор, внимательно посмотрел и воскликнул:

-- Да он нос отморозил!.. Эй!.. Люди! Несите его скорее в палатку...
Так!.. И снег тащите, живо...

Гиньяра раздели. Он совершенно закоченел, лицо распухло и посинело, на
бороде, бровях и усах сверкал иней, нос был до того белый, что казался
сделанным из алебастра.

Матросы принялись растирать Гиньяра снегом. Доктор распоряжался:

-- Трите хорошенько! Сильнее, сильнее! Лицо не трогайте, я сам разотру!

Через четверть часа Гиньяр пришел в себя и проговорил слабым голосом:

-- Что со мной?.. Я, кажется, потерял сознание от холода...

-- Ну что, лучше? -- поинтересовался врач.

-- Вот только носа не чувствую... Неужели я его насовсем отморозил?

-- Помолчи! Сейчас тебя уложат в постель, а завтра встанешь как ни в
чем не бывало. Только впредь будь осторожен, не делай глупостей.

-- А как же нос, доктор?

-- Насчет носа потом поговорим,-- последовал уклончивый ответ.

Спустя сутки нормандец уже мог вставать с постели, однако нос распух и
нестерпимо болел...

После двух недель усиленного лечения боль прошла, но кончик носа --
увы! -- отвалился, а сам нос приобрел фиолетовый оттенок.

Единственным утешением было то, что льдина, как узнал Констан,
неуклонно двигалась к северу и жалованье соответственно увеличивалось.

Так что Гиньяр оказался счастливее самосского тирана
Поликрата[69], которого Плюмован почему-то окрестил Наполеоном, и
нормандец в конце концов успокоился, решив, что бывают беды и пострашнее.

Теперь матросы больше не сетовали на то, что начальство принимает
излишние меры предосторожности, ибо поняли, что это для их же блага, и сами
частенько говорили друг другу:

-- Берегите носы!..

Доктор же на всякий случай смазал всем носы коллодиумом[70],
так что лица сделались похожими на святочные маски.

Коллодиум защищал кожу, потрескавшуюся из-за обморожения. Забавно было
смотреть на эти сияющие, покрытые блестящей коркой носы. Веки тоже очень
страдали. Они болезненно воспалялись из-за льдинок, прилипавших к ресницам,
что приводило к возникновению конъюктивита.

Так как наступила полярная ночь, необходимость в очках отпала, но их
все же сохранили, чтобы предохранять глаза от ветра. Правда, от этого
пришлось быстро отказаться, так как на морозе буквально через несколько
мгновений стекла покрывались тонкой ледяной коркой, напоминавшей иней на
замерзшем окне. Естественно, в таких очках ничего не было видно.

ГЛАВА 8

Добывание воды.-- Водовозная бочка.-- Кладовая на свежем воздухе.--
Уединение.-- Переполох.-- Отделались испугом.-- Новые проделки льдины.

Воду для мытья зимовщики качали помпой из-подо льдины, но для питья и
варки она не годилась. Для этой цели использовали талый лед.

Однако лед бывает пресный и соленый, в зависимости от воды. Соленый
называется floebergs, а пресный -- iceberg.

Льдина, возле которой стояла "Галлия", как нарочно, была соленой,
floebergs, а за пресной приходилось идти целую милю. Можно было, разумеется,
получить воду из снега, но капитан пользовался любым предлогом для разминки,
а потому велел ежедневно привозить лед.

Для этого специально приспособили сани, прозвав их "водовозными". В
сани запрягали десять собак, сопровождавших было четверо, все с винтовками.

Собаки, томясь взаперти, радовались каждой возможности пробежаться,
словно готовились к предстоящей нелегкой зимовке.

Люди, со своей стороны, постепенно привыкали к четвероногим, учились
управлять ими. Особенно трудно было справляться с санями на ненаезженной
дороге; но мало-помалу шероховатости сгладились, и препятствий становилось
все меньше.

Пустые сани собаки легко тащили и мчались как бешеные, не то что
груженные льдом, когда приходилось пускать в ход кнут, да еще и самим на
подъемах впрягаться.

У медведей, как известно, чутье острое, и они вскоре почуяли людей и
собак, но держались на расстоянии. Потом, осмелев, стали приближаться. Этого
только и ждали французы: они тотчас вступали с хищниками в бой и всякий раз
побеждали. Тушу взваливали на сани и везли на корабль.

Таким образом, запас свежего мяса, к великой радости собак, все время
пополнялся. С хранением трофеев проблем не было: с медведя сдирали шкуру,
тушу разрезали на части и привешивали к реям. Получалась своего рода
кладовая прямо на воздухе. Ведь на морозе мясо не тухнет.

Про Ужиука, казалось, забыли, и он время от времени ходил охотиться на
тюленей. Выследит, стукнет своим гарпуном и возвращается с добычей. А чем
тюлень хуже медведя?

Шло время. Соблюдение режима, предписанного доктором, благотворно
сказалось на здоровье экипажа -- все чувствовали себя отлично, не считая
нескольких случаев обморожения, да и то легкого.

Немцы не подавали никаких признаков жизни. Лишь при свете луны
проступали порой очертания их корабля. Он находился на противоположной,
южной, стороне льдины. Соперники, словно по молчаливому соглашению, поделили
ледяное пространство, и это было лучшим способом избежать конфликтов и
столкновений. Казалось, между ними не тысяча метров, а тысяча миль.

Иногда, правда, они смотрели друг на друга в подзорные трубы.

Обособленность эту усугубляла наступившая темнота. Нелишне заметить,
что французам в общем жилось неплохо, если учесть окружающие условия. Одно
их тревожило: непрекращающееся движение льдины. Плыла она к северу, но в
любую минуту могла изменить направление. Вдобавок корабль постоянно ощущал
толчки льдин, с дьявольским скрежетом сталкивавшихся друг с другом. К этому
трудно было привыкнуть. И французов нет-нет да и охватывал страх за участь
"Галлии".

Ночью десятого ноября они думали, что наступил конец. После множества
толчков вдруг послышался такой треск, что, казалось, корабль вот-вот
развалится. Потом заплескалась, зажурчала вода... Все бросились на палубу,
несмотря на крики офицеров: "Берегите носы". Сдавленное тяжелой ледяной
оболочкой, море все же нашло себе выход в том месте, где лед был потоньше.
Откололась огромная глыба, и ее тотчас волной подбросило кверху, затем
швырнуло назад, и она рухнула метрах в двадцати от "Галлии".

Едва волнение улеглось, как корпус корабля вновь жалобно застонал.
Уснувшие было матросы, уже хорошо знавшие, что означают эти стоны, быстро
вскочили. Вдалеке послышалось глухое ворчание. Корпус заскрипел и затрещал