короткими перебежками припустили по полю. Сотников же открыл такой частый
и мелкий огонь по немцам, что те по одному начали залегать в снегу.
Наверно, он подстрелил нескольких фрицев. Они же с Гастиновичем тем
временем добежали до кучи камней в поле и, укрывшись за ними, тоже начали
стрелять по кустарнику.
возможность отбежать и Сотникову. Под автоматным огнем тому как-то удалось
проскочить самый опасный участок, добежать до камней, и, только упав, он
погнал их дальше. Хорошо, что патронов тогда хватало, Сотников вскоре
подстрелил еще одного не в меру прыткого автоматчика, выскочившего впереди
других и густо сыпавшего по полю трассирующими очередями; у остальных,
наверно, поубавилось прыти, и они стали сдерживать бег. Тем не менее
какая-то пуля все-таки настигла Гастиновича, который как-то странно сел на
снегу и повалился на бок. К нему бросился Сотников, но помощь тому уже
была без надобности, и Сотников с винтовкой убитого пустился догонять
Рыбака.
безопаснее, отдышавшись, можно было бежать дальше. Но вдруг Рыбак
вспомнил, что у Гастиновича в сумке осталась горбушка хлеба, которой тот
разжился вчера на хуторе. Всю неделю они голодали, и эта горбушка так
завладела его вниманием, что Рыбак, недолго поколебавшись, пополз к
убитому. Сотников выдвинулся повыше и опять взял под обстрел немцев,
прикрывая тем Рыбака, благополучно проползшего сотню метров, отделявшую их
от Гастиновича. Они тут же разломали горбушку и, пока догоняли своих,
съели ее.
хотя еще мало что знали друг о друге, стали держаться-вместе - рядом
спали, ели из одного котелка и, может, потому вместе попали на это
задание.
все-таки их взяли с оружием, и этого было достаточно, чтобы расстрелять
обоих. Конечно, ни на что другое Рыбак и не рассчитывал, когда вставал
из-за пакли, но все же...
случая, чтобы обойти судьбу и спастись. Сотников уже не имел для него
большого значения. Оказавшись в плену, бывший комбат освобождал его от
всех прежних по отношению к себе обязательств. Теперь лишь бы повезло, и
совесть Рыбака перед ним была бы чистой - не мог же он в таких
обстоятельствах спасти еще и раненого. И он все шарил глазами вокруг с той
самой минуты, как поднял руки: на чердаке, потом в сенях, все ловил
момент, чтобы убежать. Но там убежать не было никакой возможности, а потом
им связали руки, - сколько он незаметно ни выкручивал их из петли, ничего
не получалось. И он думал: проклятая супонь, неужели из-за нее придется
погибнуть?
надо было более подходящее место, не ровнядь, а какой-нибудь поворот,
овражек с кустарником, какой-либо обрыв и, разумеется, лес. Тут же, на
беду, было чистое поле, пригорок, затем дорога пошла низиной. Однажды
попался мостик, но овражек при нем был совсем неглубокий, открытый, в
таком не скроешься. Стараясь не очень вертеть головой в санях, Рыбак тем
не менее все примечал вокруг, высматривая хоть сколько-нибудь подходящее
для побега место, и не находил ничего. Так шло время, и чем они ближе
подъезжали к местечку, тем все большая тревога, почти растерянность
овладевала Рыбаком. Становилось совершенно очевидным: они пропали.
11
напряженно молчал, придавленный тяжестью вины, лежавшей на нем двойным
грузом - и за Рыбака и за Демчиху. Особенно его беспокоила Демчиха. Он
думал также и о своей ночной перестрелке с полицией, в которой досталось
какому-то Ходоронку. Разумеется, подстрелил его Сотников.
обеих сторон теснили большак, потом как-то сразу началась улица. Было уже
не рано, но кое-где еще тянулись из труб дымы, в морозной дымке над
заиндевелыми крышами невысоко висело холодное солнце. Впереди через улицу
торопливо прошла женщина с коромыслом на плечах. Отойдя по тропке к дому,
обернулась, с затаенной тревогой вглядываясь в сани с полицаями. В
соседнем дворе выскочила из избы простоволосая, в галошах на босу ногу
девушка, плеснула на снег помоями и, прежде чем пугливо исчезнуть в
дверях, также с любопытством оглянулась на дорогу. Где-то заливалась лаем
собака; бесприютно возились нахохлившиеся воробьи в голых ветвях, верб.
Здесь шла своя, неспокойная, трудная, но все-таки будничная жизнь, от
которой давно уже отвыкли и Сотников и Рыбак.
боковую улочку. Кажется, подъезжали. Как ни странно, но Сотникову хотелось
скорее приехать, он мучительно озяб на ветру в поле; селение, как всегда,
сулило кров и пристанище, хотя на этот раз пристанище, разумеется, будет
без радости. Но все равно тянуло в какое-нибудь помещение, чтоб хоть
немного согреться.
полицая в длинном караульном тулупе, с винтовкой под мышкой. Рядом высился
прочный каменный дом, наверно бывшая лавка или какое-нибудь учреждение, с
четырьмя зарешеченными по фасаду окнами. Полицай, наверное, ждал их и,
когда сани подъехали ближе, взял на ремень винтовку и широко распахнул
ворота. Двое саней въехали в просторный, очищенный от снега двор, со
старой, обглоданной коновязью у забора, каким-то сарайчиком, дощатой
уборной в углу. На крыльце сразу же появился подтянутый малый в немецком
кителе, на рукаве которого белела аккуратно разглаженная полицейская
повязка.
Вот, принимай кроликов!
был забор - отсюда уже не убежишь. Пока возчик и Рыбак выбирались из
саней, Сотников осматривал дом, где, по всей вероятности, им предстояло
узнать, почем фунт лиха. Прочные стены, высокое, покрытое жестью крыльцо,
ступени, ведущие к двери в подвал. В одном из зарешеченных окон вместо
выбитых стекол желтели куски фанеры с обрывком какой-то готической
надписи. Все здесь было прибрано-убрано и являло образцовый порядок этого
полицейского гнезда - сельского оплота немецкой власти. Тем временем
полицай в кителе вынул из кармана ключ и по ступенькам направился вниз,
где на погребной двери виднелся огромный амбарный замок с перекладиной.
отряхивались полицаи и обреченно стояла Демчиха, при виде которой у
Сотникова болезненно сжалось сердце. Со связанными за спиной руками та
сгорбилась, согнулась, сползший платок смято лежал на ее затылке. Изо рта
нелепо торчала суконная рукавица, и полицаи, судя по всему, не спешили
освобождать ее от этого кляпа.
саней - как ни повернись, болью заходилась нога. Превозмогая боль, он
все-таки вылез на снег и два раза прыгнул возле саней. Он намеренно
подождал Демчиху и, как только та поравнялась с ним, отчужденно избегая
его взгляда, поднял обе связанные вместе руки и дернул за конец рукавицы.
торчмя полетел в снег, сбитый жестким ударом полицейского сапога.
молча сцепил зубы, но не удивился и не обиделся - принял удар как
заслуженный. Пока он, зайдясь в давящем кашле, медленно поднимался на одно
колено, где-то рядом злобно матерился старший полицай:
штубу его! К Будиле!
рывком схватил его под руку. Сотников снова упал связанными руками на
снег, но бездушная молодая сила этого полицая бесцеремонно подхватила,
поволокла его дальше - на крыльцо, через порог, в дверь. Оберегая больную
ногу, Сотников сильно ударился плечом о косяк. Стась одним духом протащил
его по коридору, пнул ногой створку какой-то двери и сильным рывком бросил
его на затоптанный, в мокрых следах пол. Сам же на прощание разрядился
трехэтажным матом и с силой захлопнул дверь.
приглушенно доносился размеренный, будто отчитывающий кого-то голос.
Превозмогая лютую боль в ноге, Сотников поднял от пола лицо. В помещении
никого больше не было, это немного озадачило, и он с внезапной надеждой
глянул на окно, которое, Однако, было прочно загорожено железными прутьями
решетки. Нет, отсюда уже не уйдешь! Поняв это, он опустился на пол, без
интереса оглядывая помещение. Комната имела обычный казенный вид, казалась
неуютной и пустоватой, несмотря на застланный серым байковым одеялом стол,
облезлое, просиженное кресло за ним и легонький стульчик возле
печи-голландки, от черных круглых боков которой шло густое, такое приятное
теперь тепло. Но сзади по полу растекалась от двери стужа. Сотников
содрогнулся в ознобе и, сдерживая стон, медленно вытянулся на боку.
выдержать!" Он почувствовал, что вплотную приблизился к своему рубежу,
своей главной черте, возле которой столько ходил на войне, а сил у него
было немного. И он опасался, что может не выдержать физически, поддаться,
сломиться наперекор своей воле - другого он не боялся. Вдохнув теплого
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Круз Андрей
Мурич Виктор