хорошо кормят там, где мы расквартированы. - Людович перенял офицерский
тон у сэра Ральфа, но редко пользовался им, когда они оставались наедине.
- Миссис Эмбьюри почему-то не очень общительна последнее время, правда?
присутствии. Ну, а как ты? Где побывал сегодня?
достижения русских. Обычно ты не слишком разделял мои красные симпатии. Мы
едва не поссорились однажды, помнишь? Из-за Испании.
Людович оборвал фразу, вспомнив то, о чем решительно старался забыть. -
Мой визит туда не имеет никакого отношения к политике. Этот меч является
темой еженедельного литературного конкурса в "Тайм энд Тайдс" на сочинение
сонета. Я решил, что, если взгляну на него, у меня могут возникнуть
какие-нибудь идеи.
презирает эти литературные конкурсы в "Тайм энд Тайдс".
разных вещах. В этом, по-моему, нет ничего зазорного, правда ведь?
как, у тебя _возникли_ какие-нибудь идеи?
меня призадуматься о мечах.
сейчас говорят, заключалась не совсем в этом. Имелось в виду, что вид меча
вызовет у всех мысли о танках и бомбардировщиках, о народной армии,
изгоняющей нацистов.
это была скорее сабля. Мы называли их мечами, государственными мечами. Я
не видел ни одного меча после того, как ушел из полка. Когда нас призвали
снова, их уже сняли с вооружения. Он требовал очень большого ухода, этот
меч. Время от времени их собирал оружейник и полировал на шлифовальном
круге. В обычные дни мы обходились суконкой и полировочной пастой. На нем
не должно быть ни пятнышка. Хорошего офицера всегда можно было узнать: в
дождливый день он не подал бы команду: "Клинки в ножны!" - а скомандовал
бы: "С обнаженным клинком подготовиться спешиться!" Левой рукой берешь
клинок за среднюю часть и прижимаешь его к ближней стороне холки коня.
Таким образом не допускаешь попадания влаги в ножны. Некоторые офицеры не
заботились об этом, но хорошие - всегда помнили.
имеет почти никакого отношения к обстановке в Сталинграде.
ваше внимание ко мне, разве вы не помните?
Людовича, что их автор в душе или, скорее, в каких-то глубочайших тайниках
своего сознания был когда-то романтиком. Большинство из тех, кто весной
1940 года добровольно пошел служить в части командос, сделали это по
другим мотивам, нежели из желания служить своей стране. Только немногие
стремились вырваться из рутины повседневной службы в обычной строевой
части; другие - таких было больше - хотели порисоваться перед женщинами;
третьи, отличавшиеся изнеженностью в гражданской жизни, стремились
восстановить свою честь в глазах героев своей юности - легендарных,
исторических или надуманных, - в мыслях, продолжавших не давать им покоя и
в более зрелом возрасте. В сочинении Людовича, которому предстояло вскоре
быть опубликованным, ничто не говорило, каким автор представлял себе
самого себя. Начальное образование дало ему лишь смутное представление о
рыцарстве. Его добровольное вступление в конногвардейский полк, такой
близкий к особе короля, так блестяще экипированный, не было подсказано
каким-то знакомством или привязанностью к лошадям. Людович был
горожанином. Запах конюшен не вызывал у него воспоминаний о ферме или
охоте. Годы, проведенные с сэром Ральфом Бромптоном, он прожил легко и в
комфорте; некоторая врожденная склонность к заглаживанию грехов, которую
он, возможно, знал за собой, осталась невыраженной. Тем не менее он при
первой возможности пошел добровольцем в диверсионно-разведывательные
части. Теперь его товарищи - добровольцы, находящиеся в различных лагерях
для военнопленных, - имеют массу свободного времени на обдумывание своих
мотивов и на избавление от иллюзий. Что касается Людовича, то он занимался
тем же в свободное от службы время, однако его прозрение (если он
когда-либо питал иллюзии) предшествовало разгрому на Крите. Там он провел
неделю в горах, два дня в пещере, особенно памятную ночь в открытой лодке,
когда он совершил подвиг, принесший ему военную медаль и производство в
офицеры, подвиг, о котором он никогда не говорил. По прибытии в Африку на
все вопросы о том, как это произошло, он отвечал, что в его памяти о тех
событиях почти ничего не сохранилось - весьма обычное состояние после
подвига, потребовавшего исключительной выносливости, как его уверяли
преисполненные сочувствия врачи.
никакими яркими событиями.
в Англию для прохождения офицерской подготовки. В комиссии,
интересовавшейся его пожеланиями, он не высказал предпочтения ни одному
роду войск. У него не было склонности к технике. Его назначили в корпус
разведки, находившийся тогда в процессе преобразования и расширения. Он
обучался на различных курсах - научился дешифровать аэрофотоснимки,
распознавать форму одежды противника, рассчитывать боевые порядки,
наносить на карту обстановку, сопоставлять и обобщать боевые донесения.
Короче говоря, он постиг основы разведки. По окончании обучения на
отборочную комиссию произвела впечатление его служба в мирное время в
конной гвардии. Комиссия решила, что он подходит к квартирмейстерской
службе, и для него была подыскана должность, далекая от поля боя, далекая
от секретных управлений, упоминавшихся в учебных классах только намеками;
фактически его назначили в секретную часть, но такую, в которой Людович не
узнал никаких секретов. Он стал начальником небольшого заведения, в
котором мужчины, а иногда и женщины, всех возрастов и национальностей,
военные и штатские, многие, очевидно, под вымышленными именами, обучались
на соседнем аэродроме прыжкам с парашютом.
представление о самом себе, то теперь оно было окончательно рассеяно.
покой, - он нашел благотворное возбуждение. Чем дальше он отходил от
человеческого общества и чем меньше слышал человеческую речь, тем больше
его ум занимали слова напечатанные и написанные. Книги, которые он читал,
повествовали о словах. Когда он ложился спать, не исповедовавшись ни перед
кем в содеянном в прошлом, его сон никогда не нарушали чудовищные
воспоминания, которые, как можно было ожидать, подстерегали его во мраке.
Во сне он думал о словах и, просыпаясь, повторял их, будто заучивал
иностранный словник. Людович сделался приверженцем этого могучего,
опьяняющего напитка - английского языка.
упоения Людович работал над своими записными книжками; расширяя,
развертывая, шлифуя, часто консультируясь с Фаулером, не гнушаясь
заглядывать и в Роже, он писал и переписывал заново своим мелким писарским
почерком многочисленные листы линованной бумаги, которой снабжалась армия;
он писал, не говоря никому ни слова о том, что задумал, пока наконец не
исписал пятьдесят листов бумаги форматом тринадцать на шестнадцать дюймов,
которые и послал сэру Ральфу не для того, чтобы узнать его мнение, а для
того, чтобы тот подыскал издателя.
продавалось все что угодно; популярность писателя определялась только
возможностью достать бумагу. Однако издатели имели обязательства перед
старыми клиентами и думали о будущем. Эссе Людовича не внушали надежд
стать бестселлерами. Солидные фирмы интересовались скорее перспективами,
чем достоинствами. Поэтому-то сэр Ральф и послал рукопись Эверарду Спрюсу
- основателю и редактору журнала "Севайвэл", человеку, который не имел
никаких честолюбивых замыслов, считая, несмотря на название [Survival -
выживание (англ.)] его ежемесячного обозрения, что род человеческий
обречен исчезнуть в хаосе.
уважением в кругах молодых писателей социалистического толка, война
подняла на недосягаемую высоту. Те из его друзей, кто не сбежал в Ирландию
или Америку, вступили в "пожарную команду" [то есть стали сторонниками
правительства]. В отличие от них Спрюс остался на своих позициях, и в тот
суматошный период, когда Гай, сидя в "Беллами", строчил множество
бесплодных прошений о приеме на военную службу, он объявил о рождении
журнала, посвященного "выживанию ценностей". Министерство информации взяло
журнал под свое крыло, освободило его сотрудников от всех других
повинностей, назначило щедрое пособие бумагой и завалило этим журналом все
страны, куда еще был открыт доступ британским судам. Эти журналы даже
разбрасывались с самолетов над районами, находившимися под владычеством
немцев; партизаны терпеливо пытались читать их с помощью словарей. Член
парламента, пожаловавшийся в палате общин на то, что, как он мог понять,
тон журнала пессимистичен и его содержание не имеет отношения к военным
усилиям, получил отпор со стороны министра, указавшего в довольно
пространном заявлении, что свободное выражение мыслей имеет важное
значение для демократии. "Лично я не сомневаюсь, - сказал министр, - и мое
мнение подтверждается многими сообщениями, что выживание того, что в нашей
стране в настоящих условиях является почти уникальным, а именно - журнала,
полностью не зависящего от официальных указаний (эти слова вызвали смех в
зале), рождает большое воодушевление у наших союзников и сочувствующих нам
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Куликов Роман