Чтение 17–й страницы книги ~На испытаниях~

фотографиями, изображавшими хозяйкину родню, младенцев и покойников,
висели картины. В них чувствовалась та же диковатая, тупо вдохновенная
кисть. Особенно один закат так и притягивал: мрачный, замкнутый, а на нем
- стога...

- А что? У вас талант! - сказал Сиверс.

Тысячного прямо повело:

- Касказать, шутите, товарищ генерал.

- А вы не продаете своих картин? Я бы купил, например, эти стога. Какую
цену назначите?

- Что вы, товарищ генерал... Какая цена? Это, касказать... я вам,
касказать... так просто... от души...

- Неужто подарить хотите?

- Так точно, товарищ генерал. Касказать, буду рад.

- Ну, спасибо, если не шутите.

Тысячный почтительно отколол от стены картину, свернул ее в трубочку и,
кланяясь, вручил генералу.

- Премного благодарен, - сказал Сиверс. - Эта картина будет висеть в
моей комнате на видном месте.

Тысячный не нашелся что ответить и только пробормотал:

- Прошу, касказать, к столу. Чем богаты.

В соседнем помещении был накрыт стол. Скатерти и вышитые полотенца
блистали крахмальной белизной. В графинах отсвечивала водка, в бутылках
темнело плодоягодное - для женщин. Толстыми слоями нарезанная колбаса,
жареный поросенок с живыми ироническими глазами. Под пристальным взглядом
поросенка гости стали рассаживаться. Хозяйка стояла у двери с лицом,
полным торопливой готовности. Тысячный хлопотал около генерала,
поддерживая его под локоть. Сиверс, впрочем, довольно бесцеремонно его
стряхнул.

В конце концов гости расселись, разложили на коленях полотенца, налили
стаканы и лафитнички в замерли в ожидании.

- Паша, произнеси, - попросил Тысячный.

Ничего не поделаешь - придется произносить. Скворцов стихийно на всех
сборищах становился тамадой. Он встал не без труда, потому что был зажат
между двумя дамами, постучал по графину и поднял стаканчик:

- Разрешите, товарищи, предложить первый тост. Мы здесь собрались по
приглашению нашего друга и именинника Алексея Федоровича Тысячного. Кто
такой Алексей Федорович? Вы думаете, он скромный деятель военной науки,
начальник ЧВБ - и только? Ошибаетесь! Перед нами - крупный художник,
основатель нового направления в живописи. Может быть, мы еще увидим его
полотна в Третьяковской галерее. Ура, товарищи!

- Ура! - закричали гости.

Тысячный со стаканом в руках двинулся в обход стола. Толстые слезы
стояли в его глазах, стакан дрожал и плескался. Майор Красников размышлял
вслух:

- А что? Может быть, он и правда художник, а мы его не понимаем из-за
пробелов общего развития.

Генерал Сиверс обнял Тысячного и троекратно, по-русски, облобызал. Тут
общий восторг дошел до предела. Хозяйка заплакала и убежала.

Почествовав Тысячного, гости уселись и истово начали пить и закусывать.
Гвоздем стола был соленый арбуз, которым особенно хвастались местные
жители: "У вас в Москве, в Ленинграде такого нет!" Скворцов попробовал -
арбуз был ужасен.

- Ну и гадость, - шепнул он Лиде Ромнич. - Как бы это его потихоньку
под стол?

Лида сидела слева от него и добросовестно пыталась совладать с арбузом.
Она ответила:

- Мне тоже не нравится, но, наверно, что-то в нем есть, раз люди так
хвалят. Я, например, не люблю Шекспира, но не ругаю, потому что его все
хвалят, это я чего-то не поняла.

- Я тоже не люблю Шекспира, - сказал Скворцов. Впрочем, он с такой же
готовностью согласился бы и любить Шекспира, если бы понадобилось любить.

Справа от него сидела Сонечка Красникова, тоже касаясь его плечом. Она
жеманилась и время от времени бросала на него не совсем дружелюбные
взгляды. Он ее не видел почти два месяца. Как она изменилась! Не то что
пополнела, а как-то огрубела, обозначилась... А главное, до чего же
показалась она ему скучной! Он сидел плечом к плечу с обеими соседками, но
левому плечу было весело, а правому - скучно.

- Какие все-таки мужчины непостоянные, ужас! - сквозь зубы сказала
Сонечка. Она деликатно трогала вилкой холодец, оттопырив мизинец и всем
своим видом показывая, что еда - не ее стихия, что, может быть, она и не
ест вообще.

- Да, мы известные негодяи, - отвечал Скворцов. - С нами только
свяжись.

Слева от него Лида Ромнич усердно резала тупым ножом кусок поросенка, с
восхищением глядя на розовую поджаренную корочку. Отрезала, улыбнулась,
съела.

- Вкусно? - спросил он, тоже улыбаясь.

- Очень.

Справа его незаметно ущипнули, и он повернулся туда. Сонечка опустила
глаза и тихонько сказала:

- Вы думаете, никто не видит, с кем вы теперь ходите, на кого смотрите?
Берегитесь, общественности все известно.

- А пусть известно. Я общественности не боюсь. Я сам общественность.
Хотите, громко буду говорить? Я все могу.

- Пожалуйста, не кричите, на нас смотрят.

- Пускай смотрят. Я - за гласность.

На другом конце стола шла громкая беседа, несколько, впрочем,
односторонняя. Говорил один генерал Сиверс. Он сидел на почетном,
председательском месте и подробно рассказывал соседям историю русской
военной формы. В его рассказе переливались всеми цветами радуги ментики и
доломаны, кивера и чикчиры. Офицеры слушали с любопытством. Должно быть,
каждый из них в воображении прикидывал на себя какой-нибудь этакий ментик
и лихо закручивал черный ус.

Когда тема была исчерпана, разговор пошел о науке. Завел его майор
Красников. Узнав, что на вечере будет генерал Сиверс, он долго готовился к
научному разговору, и теперь его час настал. Пусть все слышат, какой он,
Красников, умный.

- Товарищ генерал! Разрешите обратиться по научному вопросу.

- Пожалуйста, - отвечал Сиверс, ловко орудуя ножом и вилкой. - Науки
юношей питают.

- Товарищ генерал, я прорабатывал вашу статью насчет аэродинамических
коэффициентов. Глубокая статья. Кажется, вы за этот труд получили
Сталинскую премию?

- Было дело, было дело.

- В этой статье вами упомянуто про специальный метод профессора
Павловича...

- Так точно, упомянуто, а что?

- Глубокий метод. А вы с профессором Павловичем лично знакомы?

- Еще бы, закадычный друг.

- Я, товарищ генерал, осенью еду в Ленинград, так не могу ли я через
вас встретиться с профессором Павловичем?

Генерал Сиверс отложил нож и вилку:

- Эва, куда хватили, батенька! Ведь профессор Павлович в тюряге.

- Где?

- В тюряге, - отчетливо повторил Сиверс. - Или, как теперь предпочитают
выражаться, в заключении.

Красников покраснел. Ну и вляпался! Главное, кто его за язык тянул?

- Товарищ генерал... извиняюсь... не знал.

- А чего извиняться? Как говорят, от сумы да от тюрьмы...

Тут генерал Сиверс раскрыл рот и крайне немузыкально пропел:

Ах, ах, да охти мне,

Мои товарищи в тюрьме!

Не дождуся того дня,

Когда туда возьмут меня!

Испуганные гости, стараясь не замечать неприличия, спешно заговорили
кто о чем. Генерал Сиверс взялся опять за нож и вилку.

- Должен заметить, что поросенок отменно хорош.

- Кушайте на здоровьечко, - сказала хозяйка. Она стояла у притолоки и
глядела на всех растроганными теплыми глазами. Когда еще такое увидишь:
столько гостей, умные разговоры и генерал. Какой человек: поросенка
похвалил! Три месяца молоком поила, а вчера заколола, сын Витюшка слезами
кричал, жалел поросенка. А ей не жаль: пусть кушает генерал, поправляется.

Было уже много съедено, много выпито, и вечер перешел в то состояние
самодвижения, которое может продолжаться сколь угодно долго. Кое-кто
остался за столом, другие разбрелись. Сильно выпившие освежались в сенях;
кто-то заснул в летней боковушке. Голову поросенка украсили окурками.
Завели проигрыватель, начались танцы. Скворцов проскользнул мимо Сонечки и
подошел пригласить Лиду Ромнич, но она отказалась:

- Мне с Теткиным надо поговорить по важному делу. Сначала - с ним,
потом - с вами. Хорошо?

- Хорошо, прекрасно! - сказал Скворцов и пошел куда-то присутствовать.
Он всегда и везде присутствовал очень активно, и всегда выходило, что он
всем необходим. Вот и сейчас вышло, что без него как без рук: двое
перепились, надо было их транспортировать, он сразу взял все в свои руки и
организовал.

А Теткин танцевал с Лидой Ромнич. Между ними шел важный разговор.