Чтение 3–й страницы книги ~На испытаниях~

Все-таки разговор оборвался.

- Был у меня приятель, Коля Нефедьев, - сказал вдруг генерал Сиверс, не
открывая глаз. - Хороший человек, царство небесное, ровно десять лет тому
назад погиб - в июле сорок второго. Так вот, Коля очень любил спать и
относился к этому делу, можно сказать, профессионально. Называл он это
занятие "сидеть на спине" и особенно любил спать под разговоры... Даже
стрельба ему не мешала...

Генерал умолк.

- А дальше? - спросил Теткин.

- Дальше ничего. Это я так рассказал. Просто захотелось вспомнить
хорошего человека.

Все замолчали.

Самолет теперь шел спокойно, как утюг, время от времени плавно
подныривая и опять выравниваясь. Становилось заметно свежо, металлические
сиденья холодили. За бортом - минус тридцать пять.

- Один человек эквивалентен ноль целых три десятых секции отопления, -
сказал Теткин. - Прошу товарищей дышать.

Майор Скворцов смотрел в окошко. Небесный пейзаж в круглой раме. Ведь
сколько он летал, всю жизнь, можно сказать, был при авиации, а все не мог
привыкнуть к этой картине, когда самолет летит над облаками, а они
освещены солнцем. Край ледяной, фантастический, клубящийся. На горизонте
дыбом встают снежные горы. А внизу, под самолетом, облака плавают, как
льдины, как шуга на замерзающей воде. Между ними - голубые просветы. А
если вглядеться - таинственно в этих просветах становятся видны затянутые
дымкой земные подробности: дороги, овраги, леса, поселки. Словно все это
утонуло и лежит на дне озера.

- Невидимый град Китеж, - сказал над ухом Скворцова подполковник
Чехардин.

- Представьте, я сейчас об этом же думал, только не теми словами.

- Что слова? - сказал Чехардин, своими чрезмерно светлыми глазами глядя
на облака. - Что можно ими передать, кроме самой элементарной информации?
"Идет дождь, человек умер, самолет летит на высоте десять тысяч метров" -
такие вещи с грехом пополам словами передаются. А попробуй объясни: что
здесь красиво? Почему красиво? Кроме "Ах, как!", ничего не скажешь...

- Я рад, что вам понравилось, - сказал Скворцов, польщенный, словно бы
был хозяин всем этим облакам. - А вот когда будем к Лихаревке подлетать,
вы не пропустите. Такая там красота, что... словом: "Ах, как!" Воды -
километров на сорок - пятьдесят, и это все изрезано, с рукавами,
островами, протоками... Пойма реки Машуган, знаете?

- А я видел, - сказал Чехардин. - Я уже не первый раз.

- Ну и как там в Лихаревке - ничего? - спросил Джапаридзе.

- Вполне ничего, - ответил Скворцов. - Впрочем, вру. Летом ничего, а
зимой трудновато. Мороз градусов тридцать, ветер пятнадцать - восемнадцать
метров в секунду. Один раз у нас ветром гальюн снесло, так называемый
туалет. Прихожу утром - будки нет, одни кучи. Ветер такой, что сквозь
кирпичную стену продувает, честное слово. Приходишь домой после пурги, а в
углах - сугробики.

- Плохое качество строительства, - пояснил Манин.

- А что там есть замечательного? - спросил Джапаридзе.

- Свиньи, - засмеялся Теткин.

- Да, - поддержал его Чехардин. - Пожалуй, самое замечательное в
Лихаревке - это местная порода свиней. Высокие, поджарые, на длинных
ногах... Сразу не поймешь, свинья или борзая. Воинственные, боевые
свиньи... Дерутся на помойках, визжат, кусаются... Какой-то свиной цирк.

- А их хозяева не кормят, - сказал Теткин. - Там считается, что свинья
сама себе найдет пропитание. Вот они и трудоустраиваются - на помойках.

- А съедобные они? - поинтересовался Джапаридзе.

- Относительно, - ответил Скворцов. - Мясо рыбой воняет. Я-то
неприхотлив, для меня любое органическое вещество съедобно, а другие
обижаются.

- Братцы, что я вам расскажу по случаю этих свиней, - вмешался Теткин.
- Купил я однажды такой свиньи окорок и сильно на нем проиграл. Я тогда
ухаживал за одной местной, ничего была женщина, как же ее звали?..
Кажется, Настя.

- Нина, - подсказал Скворцов.

- Не путай, Нина - это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь
твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил
плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке...

- Частика, - поправил Манин.

- Ну, все равно - частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить -
взял на рынке целый свиной окорок. Иду к ней нагруженный. Вручаю окорок:
"Зажарь, Настенька". От великодушия еле жив. А она даже не поразилась.
Понюхала. "Так и есть - рыбой воняет". Представляете? Я до того
разочаровался, что взял плодоягодное и ушел. Так ничего у нас и не вышло.

- А отчего они рыбой пахнут? - спросил Манин.

- А черт их знает. Может, они сами рыбу в реке ловят. С них станется.
Такие свиньи на все способны.

Джапаридзе слегка порозовел и, стесняясь, спросил:

- А как там в области напитков?

- В этой области как раз неважно, - ответил Скворцов. - В городке, сами
понимаете, продажа запрещена, а в самой Лихаревке - одно плодоягодное,
вино в высшей степени не вдохновляющее. Кстати, неудачи Теткина в любви
надо на восемьдесят процентов отнести за счет плодоягодного. Выпив такого
вина, женщина...

- Оставь свои пошлые намеки, - сказал Теткин. - Для тебя нет ничего
святого.

Скворцов не слушал:

- А вам, товарищ Джапаридзе, раз уж вы едете в Лихаревку и
интересуетесь напитками, вам надо знать, что такое Ноев ковчег.

- А что это?

- Ноевым ковчегом там называют забегаловку, которой заведует некий Ной
Шошиа, личность в своем роде замечательная. У Ноя всегда можно достать и
водку, и коньяк, и пиво, если только он вас полюбит. Я думаю, что за одну
фамилию он всегда обеспечит напитками вас - и нас заодно.

- Моя фамилия только номинально грузинская...

- Ну, тогда вам придется победить Ноя с помощью личного обаяния.

Джапаридзе задумался, словно усомнившись в своем личном обаянии.

В самолете становилось все холоднее. Пар дыхания облачком окружал
каждый говорящий рот. То один, то другой из пассажиров вставал и, пытаясь
согреться, топал ногами и бил в ладоши. Джапаридзе открыл чемодан и
застенчиво облачился в мохнатый свитер.

- В предусмотрительности нет ничего плохого, - пояснил Манин. У него
самого отчетливо посинел нос и темные влажные глаза смотрели очень уж
по-собачьи.

- А как же наш генерал спит в такой холодине? - вполголоса спросил
Теткин.

- Я спал, - "сказал Сиверс, - но теперь, по милости вашей, проснулся.

- Вам же холодно, товарищ генерал.

- Мне не холодно. Мне никогда не бывает холодно. Как, впрочем, и жарко.
Ваше замечание напоминает мне, как однажды моя маменька - шнырливая
старушка, даром что ей восемьдесят годов - разбудила меня и спросила:
"Саша, как ты можешь спать, ведь тебе мухи мешают?"

Кругом засмеялись. Подошла Лида Ромнич, растирая замерзшие руки. Она
была правильного синего цвета и узко вжалась в свою короткую курточку.

- Однако холодно.

- Хотите, я вас согрею? - спросил Скворцов.

Она подняла на него медленные серые глаза. Теткин захохотал.

- Нет, я без пошлости. Я вас заверну в чехол от мотора. Хотите?

В углу лежали большие замасленные чехлы, похожие на ватники великанов.
Скворцов взял один, встряхнул и галантно завернул в него Лиду Ромнич.

- И черным соболем одел ее блистающие плечи, - сказал Чехардин.

Она засмеялась. Посиневшие губы, плотно прилипшие к деснам,
раздвинулись неохотно, в подобии гримасы. "Как она нехороша все-таки", -
подумал Скворцов. Лида уселась на пол, плотно завернувшись в чехол.

- Небось тепло? - завистливо спросил Теткин.

- Нет еще, но будет.

Теткин поднял второй чехол:

- Чего добру пропадать? Кому отепление? Скорей признавайтесь, а то сам
возьму.

- Ну, да бери уж.

- Не в порядке эгоизма... - бормотал Теткин, заворачиваясь в чехол.

- А токмо волею пославшей тя жены. Знаем, - отвечал Скворцов.

Теткин, окуклившийся, опустился на пол рядом с Лидой. Они молча сидели
бок о бок, притихшие, словно потерпевшие бедствие. Самолет, монотонно
рыча, всверливался глубже в мороз. Среди оледеневшего металла двое в
чехлах казались единственными островками тепла. Манин не выдержал:

- Теткин, пусти погреться.

- А я что? Я не протестую. Полезай. Ишь, орясина, как тебя вымахало!
Мослов одних, мослов сколько.

Повозились, укутались, затихли.

- А что ж у меня второе место пропадает? - спросила Лида и
вопросительно взглянула на Чехардина. - Хотите?

- Нет, спасибо, я почти не чувствую холода.

- А вы? - обернулась она к Скворцову, подняв на него свои серые
скорбные глаза.

Черт, что за глаза! Опять она показалась ему не так уж дурна.

- Ну как я могу отказаться? - фатовски ответил Скворцов. - Желание дамы
- закон.

Она даже внимания не обратила, спокойно потеснилась, давая ему место, и
сцепила края чехла перед грудью узкой, побелевшей на сгибах рукой.