Чтение 33–й страницы книги ~На испытаниях~

- А ничего, - быстро ответила Лида. - Ничего нам с вами делать не надо.

- Верно, - сказал Скворцов. - Делать нам с вами, пожалуй, нечего.

- Ну, вот. Мне сейчас пора ехать, и я вас больше не увижу, так давайте
попрощаемся.

Он взял ее за руку и посмотрел в глаза.

- Нечего, нечего, - сказала она. - Нечего вам на меня смотреть.

- Ну, будьте здоровы.

- И вы.

Лида сбежала с лестницы, села в газик и хлопнула дверцей:

- На десятую, пожалуйста.

- А товарищ майор? - спросил Тюменцев.

- Он не едет. Он сегодня в Москву улетает.

- Как же так? А я не знал.

Тюменцев даже побледнел под своим пухом и повторил:

- Как же так?

- А вот так. Поедемте.

Тюменцев медлил, что-то искал у себя под ногами и вдруг спросил:

- А вы не имеете против, если я зайду с товарищем майором попрощаться?

- Пожалуйста. Я подожду.

Тюменцев постучался в номер.

- Войдите.

Майор Скворцов стоял с полотенцем в руках.

- А, это ты, Игорь. Так ведь еще рано. Через полчаса поедем.

- Товарищ майор, меня на десятую разнарядили. Вас, наверно, Букин
повезет.

- А ты что?

- Проститься зашел. Извиняюсь, товарищ майор.

- Да, да. Проститься. Очень хорошо, что зашел. Садись, Игорь.

- Некогда, товарищ майор.

- Постой. Папиросы возьми.

- А как же вы, товарищ майор?

- Обойдусь. Бери, бери.

Тюменцев взял папиросы.

- Будешь в Москве - заходи, звони. Вот тебе адрес, телефон.

Тюменцев бережно сложил бумажку и сунул ее за борт пилотки.

- Разрешите идти, товарищ майор?

- Иди. Всего тебе. Будь здоров. Руку давай.

Они попрощались за руку. Тюменцев вышел.

По дороге на десятую площадку он был молчалив. Нет, не так хотел бы он
попрощаться с майором. А как? Он и сам не знал. Он вел машину и придумывал
варианты. Вот как он должен был сказать: "Товарищ майор, вы такой человек,
прямо редкий человек. Если бы все люди у нас были такие, можно было бы
строить коммунизм". А майор ответил бы: "Спасибо, Игорь. И я тебя полюбил.
Хотел бы я иметь такого сына. Желаю тебе больших успехов в учебе и личной
жизни". Нет, так бы майор не сказал. Он бы сказал по-другому...

И всю дорогу Тюменцев маялся, придумывая свой разговор с майором
Скворцовым, но так и не придумал.

А Лида Ромнич смотрела в степь: она лежала кругом, истерзанная огнем и
солнцем, расстрелянная, замученная, потерявшая облик земли.

Ефрейтор Букин довез его до аэродрома. Скворцов вышел из машины и
присоединился к группе ожидающих. В центре ее стоял генерал Сиверс, а
перед ним, навытяжку, - полненький капитан с красными ушами.

- Паа-слуш-те, капитан, - говорил Сиверс врастяжку, с каким-то даже
гвардейским акцентом, - вы знаете, какая разница между мужчиной и
женщиной?

Капитан, на мгновение озадаченный, что-то сообразил и расплылся:

- Знаю, товарищ генерал.

- Да нет, что за пошлость. Кроме той элементарной разницы, о которой вы
сейчас подумали, есть еще одна, более существенная. Знаете вы ее?

- Никак нет, товарищ генерал.

- Так знайте. Разница в том, что мужчина застегивается слева направо, а
женщина - справа налево. Теперь поглядите на себя и наглядно убедитесь,
что вы - женщина.

Капитан уставился на свои двубортный китель, растерянно пошевеливая то
правой рукой, то левой.

- Экой вы бестолковый, - сказал Сиверс и перестегнул ему китель на
другую сторону. - Советую заучить, где правая сторона, а где левая.
Поняли?

- Понял, товарищ генерал.

- И больше никогда так не застегивайтесь. Вы же называетесь: офицер.
Уважение к форме - часть воинской доблести. Вам когда-нибудь говорили о
русской воинской доблести?

Капитан оживился:

- Мы - наследники Суворова...

- Ясно. Идите и больше не грешите. Прощаю вас, наследник Суворова.

Капитан отошел. Началась посадка в самолет - на этот раз он был
полупассажирский, отапливаемый, с четырьмя мягкими креслами в передней
части салона. Сиверс немедленно сел в кресло. Скворцов остановился рядом.

- Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите сесть?

- Пожалуйста, буду рад. А, это вы, майор Скворцов, лихой стрелок по
самолетам? Здравия желаю. Протоиерей энского собора благодарит причт за
бравое и хватское исполнение обязанностей.

Скворцов сел.

- Ну как ваш раненый? - спросил Сиверс.

- Поправляется. Через неделю обещают выписать.

- Это вам посчастливилось. Могло быть хуже.

- Слава богу, обошлось. Даже в некотором роде все к лучшему. Лору
Сундукову знаете? Сразу после госпиталя хотят расписаться.

- Это такая толстенькая?

- Да, она.

- Хорошая женщина. А знаете, о чем я сейчас думал? Вспоминал Державина.
Помните оду Державина на смерть Суворова?

- Не помню.

- Надо помнить. Ода называется "Снегирь".

Что ты заводишь песню военну,

Флейте подобну, милый снегирь?

И дальше:

Сильный где, быстрый, смелый Суворов?

Северны громы в гробе лежат!

Отличные стихи. Какова аллитерация: "Северны громы в гробе лежат!"
Тухачевского вот тоже нет. А какой был полководец!

Скворцов смутился, не зная, что отвечать.

Самолет взревел, двинулся по летной дорожке, некоторое время мягко
подпрыгивал, потом оторвался от земли и полетел.

Сиверс сидел с закрытыми глазами. Два других кресла оставались
свободными. На боковых сиденьях разместились попутчики-офицеры -
кругленький капитан, наследник Суворова, вероятно москвич (для здешнего
полноват), и два других, без сомнения здешних, - оба коричневые,
высушенные, с резкими белыми морщинами у глаз. Один постарше, угрюмоватый
майор, а другой лейтенант, с белой улыбкой. Он никого из них не знал. Ну,
и хорошо, что не знал. Хорошо, что один.

Скворцов взял газету, но ему не читалось. Моторы гудели, самолет
подныривал и выравнивался, каждый раз чуть меняя тембр рева. За окнами
была какая-то облачная чушь - смотреть не на что. Он опустил газету и стал
думать. Мысли были очень длинные - каждая в час длиной.

Например, он думал об Игоре Тюменцеве, видел его лицо сзади
вполоборота, когда он сидит за рулем: пушистую щеку и умный голубой глаз с
девчачьими ресницами. Эх, нескладно получилось... Парень пришел
попрощаться. Надо было поговорить, порасспросить... Он жалел, что так
вышло, а главное, эта жалость длилась. Обычно он не думал много над своими
промахами. Он как-то убежден был, что жизнь бесконечна и каждая ошибка
исправима. А сегодня понял, и даже не понял, а кожей почувствовал, что
жизнь конечна, очень даже конечна, и в ней всякое лыко в строку.
Незаданный вопрос. Несказанное слово. Или сказанное, но не то.

Потом он стал думать про Теткина, который, слава богу, уже
поправляется, а если бы погиб, то это была бы вина - ух, какая вина! И
что, в сущности, результат для оценки вины не так уж важен - вина есть
вина, и никуда не денешься. По смежности с Теткиным он вспомнил генерала
Гиндина, лежавшего в том же госпитале, и от души пожелал ему здоровья и
долгой жизни. Он еще не знал, что генерал Гиндин сегодня умер, и в
Лихаревке сейчас только и разговоров, что об этой смерти.

И, конечно, больше всего он думал о Лиде Ромнич. Даже не думал, а
просто представлял себе, как она стоит там одна на своих длинных ногах,
становясь с каждой минутой все дальше и дальше, все меньше и меньше...

- Товарищ майор, вы не спите? - тихонько спросил голос.

Скворцов вздрогнул и открыл глаза. Над ним стоял круглолицый и
красноухий, правильно застегнутый капитан.

- Мы тут пульку сообразили, просим вас четвертым, - шепотом сказал он,
покосился на спящего генерала и плутовски прикрыл один глаз.

- Отчего же, всегда готов.

Скворцов встал, отряхивая с себя мысли. Он подошел к откидному столику,
где уже тасовали карты два коричневых офицера, которых он в Лихаревке