Чтение 17–й страницы книги ~Томасина~

--Да.

-- Сэр, -- начал Хьюги, -- мы ходили вчера смотреть цыган. Это я
виноват, я их повел. И деньги были мои.

-- Мы тоже виноваты, -- прервал Джеми Брайд. -- Мы сами пошли.

-- Они медведя бьют! -- закричал Джорди, и накопившиеся слезы хлынули
из его глаз.

-- Так-так, -- сказал Макдьюи, хотя и не все понял.

-- Понимаете, -- снова вступил Хьюги, -- нам не разрешили идти. Дома
очень рассердятся, если узнают.

-- И правы будут, -- заметил Макдьюи. -- Детям туда нечего ходить.

-- Нет, понимаете, там было представление! -- объяснил Хьюги. -- Как в
цирке. Они скачут на лошадях, там лисы выступают, медведи. Я-то видел
медведя в зоопарке, когда ездил в Эдинбург, я и в цирке был, но они вот
никогда не видели живого медведя. А тут моя тетя, леди Стюарт, подарила мне
полкроны, и еще у меня был шестипенсовик. Вот мы все и пошли. Там билеты по
шиллингу.

-- Лучше б я не ходил! -- вставил Джеми.

-- Медведя бьют! -- заголосил Джорди. -- Он упал и заплакал! И он
заплакал сам, а Хьюги вынул платок, вытер ему щеки и нос и обратился к
Макдьюи:

-- Да, сэр, они били медведя. Они очень злые. Они и медведя бьют, и
лошадей, и собак, и обезьянку. Наверное, они рассердились, что народу пришло
мало и все одни деревенские. Медведь у них совсем тощий, он не может
плясать, и они его бьют цепью.

Макдьюи кивнул.

-- Это не все, сэр, -- продолжал Хьюги. -- Там у них звери в клетках.
Они должны были нам показать и не показали, очень рассердились, что мало
народу, а мы сами пошли и посмотрели. Темно было, не разглядишь, но эти
звери выли и плакали. И пахло у них очень плохо.

Макдьюи снова скрылся в облаке дыма.

-- Так, -- сказал он. -- Чего же вы хотите от меня?

-- Чтобы вы послали туда полицию 15, -- отвечал Хьюги.

-- Похвально, -- заметил ветеринар. -- Только что ж вы прямо не пошли к
Макквори? Это по его части. Мальчики переглянулись.

-- Констебль Макквори сказал, -- сообщил Хьюги, -- что если он увидит
нас около табора, он с нас шкуру спустит.

-- М-да, -- сказал Макдьюи. -- Значит, все должен сделать я. А что
именно?

-- Мы думали, сэр, -- с облегчением заговорил Хьюги, -- что вы туда
пойдете как доктор, все разведаете, и они вас испугаются, или вы скажете
полиции...

-- Да у меня времени нет, -- не сразу ответил Макдьюи. -- Мэри
больна...

-- Мы бы с ней посидели! Понимаете, если мы напишем в полицию анонимное
письмо, медведь не дотянет.

Джорди снова зарыдал:

-- Он его цепью ударил в нос! У него кровь текла!

Макдьюи стал сердито выбивать трубку. Джорди собрал все свое мужество и
добавил потише:

-- Медведь хромой. Из-за этого он и плясать не хочет. У него лапа
раненая.

Макдьюи вздохнул.

-- М-да, картинка неутешительная...

-- Значит, вы пойдете, сэр? -- живо спросил Хьюги.

Макдьюи очень не хотелось вмешиваться. Кто их знает, что им
померещилось... Там дымно, темно, и все кажется страшнее, чем есть. Но
коротенькие фразы Джорди и Джеми врезались в его сознание, и он как будто
видел сам беспомощных, замученных зверей. Он вспомнил, что именно Джорди
принес ему хромую лягушку, а он его выгнал; и ему показалось, что он в долгу
и перед ним, и перед Лори.

-- Я подумаю, -- сказал он.

Хьюги понял, что в переводе со взрослого это значит: "Я пойду", хотя
Макдьюи еще и сам того не знал.

Мальчишки вышли, и Хьюги сказал, задержавшись в дверях:

-- Спасибо, сэр. Мы правда пришли из-за Мэри. Но раз уж мы были тут, мы
и про это спросили. Джорди очень плачет, сами видите.

Макдьюи положил ему руку на плечо и сказал с неожиданной нежностью:

-- Тебе спасибо, Хьюги. Ну, беги!

Когда они исчезли, он долго курил и думал, что же с ним такое. Думал и
Джорди Макнэб. В его переводе фраза ветеринара означала: "Я забуду". Не
только Макдьюи вспомнил о лягушке и о доме, где жалеют всех беззащитных.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Все у нас изменилось. Никто мне не служит, даже Лори, моя собственная
жрица.

Я печальна -- это я, воплощение радости, гордости и силы! Я не скачу, и
не пляшу, и не взлетаю на дерево. Иногда я даже сомневаюсь, богиня ли я, и
не знаю, кто я такая. Мне мерещится какая-то странная, другая жизнь, но я
никому о ней не говорю. Даже Макмердоку и Вулли. Кто я теперь? Где я?
Почему?

Зовут меня Талифой -- я не знаю, что это значит, но Лори это имя
понимает и улыбается, произнося его. То ли дело, когда меня называют
богиней!

И Лори изменилась. Она реже слушает голоса, чаще смотрит на тропинку и
ждет, когда зазвонит колокольчик.

Я-то знаю, кого она ждет и высматривает, и еще больше хочу погубить
Рыжебородого.

Погибель ему я создаю, когда Лори сидит и ткет, а я лежу у печки,
подобрав лапы, и гляжу на нее сквозь приоткрытую дверь. Дело в том, что
занятия наши подобны друг другу.

Станок стоит в пустой, беленой комнате. За окном -- лес и ручей, и
однажды я видела, как из лесу вышла косуля и положила на подоконник голову.
Лори остановилась на минуту, и они поглядели одна на другую так нежно, что я
чуть не лопнула от ревности. Я не могу вынести, когда Лори служит
кому-нибудь, кроме меня.

Днем, пока светло, солнце заливает комнату, и всеми цветами сверкают
мотки пряжи, которые ей приносят фермеры, чтобы она соткала пледы и плащи.
Цвета прямо поют и пляшут, а ярче всего сверкают медные волосы.
Сосредоточенно глядя на нитки, моя Лори ткет пестрые полоски, пальцы ее
летают, а я лежу у печки и сплетаю нити погибели моего рыжебородого недруга.

Творить чью-то судьбу -- все равно что ткать. В основу характера --
гордыни, жадности, привычек, нетерпимости, тоски, веры, любви и ненависти --
мы вплетаем нити случая, нити чужих жизней, встреч с чужими, со своими, с
молодыми и старыми, с виновными и невиновными, нити случайных слов и слов
сердитых, о которых потом жалеют, нити забытьи вещей, забытых дел, дурных
настроений.

Это нелегко. Последний раз я сплела погибель смертному четыре тысячи
лет назад. А сейчас мне мешают какие-то силы. Их особенно много в комнате
Лори.

Лори ткала, пальцы ее сновали, и вдруг, схватившись за раму, она
посмотрела в отчаянии и страхе и крикнула:

-- Кто же я? Что со мной? Что с моим сердцем?

Меня охватила черная ревность, такая жестокая, что я выпустила нить. Я
побежала к Лори и потерлась о ее ноги. Она рассеянно погладила меня, но
смотрела все так же вдаль; и я рванулась к печке, села спиной к двери.

Птицы умолкли; Питер, наш шотландский терьер, заскулил и затрясся;
Вулли и Макмердок распушили хвосты и ушли куда-то; Доркас не умывала котят,
но нетерпеливо била их лапой, когда они пытались от нее отойти. Небо
покрылось тучами; я знала, что стемнеет рано.

Я гордо встала и подняла хвост. Все это сделала я. Я знала, что этой же
ночью мне уже не придется делить Лори ни с кем.

Вдруг в сгущающейся полумгле зазвонил колокольчик -- так громко, что
эхо прокатилось по всей лощине. Галка вскрикнула и улетела, тревожно хлопая
крыльями. Питер жутко залаял, а потом заскулил. Застучали Лорины шаги. А я,
Баст, богиня и владычица, почувствовала, что снова мешают какие-то силы.

Я осторожно высунулась из-за угла. Никого не было, Лори стояла одна и
озиралась. Я вышла и приблизилась к ней. Тогда Питер стал громко лаять и
копать лапами у ее ног. И все мы увидели, что под камнем лежит какая-то
бумажка.

Лори опустилась на колени, схватила ее и стала читать вслух, -- трудно
было разобрать каракули, становилось все темнее.

"По-жа-луй-ста, пойдите к цыганам и сделайте там что-нибудь. Они бьют
зверей. Они бьют медведя, который больной. Если вы не пойдете, он умрет.
Пойдите, пожалуйста. Пре-дан-ный вам Джорди.

Р.5. Это я принес лягушку".

Лори долго стояла на коленях, читала и перечитывала. Потом поднялась и
посмотрела вдаль.

У меня вся шерсть поднялась дыбом. Этого я не вплетала! В чем я
ошиблась? Что забыла? Что спутала? А может быть, все дело в том, что я
вплетала в основу нити злобы, а Лори -- нити любви?

- Идите сюда! -- позвала нас Лори. - Поужинаем, мне далеко идти.

- Лори, не ходи! -- закричала я. -- Там гибель и смерть. Я вынесла
приговор. Останься со мной. Там тебе нечего делать.

В доброе старое время мои жрицы поняли бы. Но Лори сказала:

-- Ты что, проголодалась, Талифа? Идем, идем, а то я спешу, я нужна.

Я чуть не заплакала от злости и отчаяния. Лори ушла в мой храм и
вернулась в темном плаще, который она сама сшила. В руке у нее был фонарь, и