Чтение 21–й страницы книги ~Томасина~

26 июля 1957. Спи спокойно, в.зл блен й друг".

Испугался он не сразу. Он даже не сразу понял, что качает из стороны в
сторону большой рыжей головой.

Неправда! Она и так была еле жива! Он спешил. Ей бы не выжить. Никто ее
не убивал! -- твердил он и вдруг подумал: "Кто же написал эти слова?" Тогда
он весь похолодел от ужаса. Кто смел судить его, и вынести приговор, и
объявить о том всему свету?

Он вспомнил светлые глаза Хьюги Стерлинга, и лица обоих его друзей. Он
услышал три голоса, они выкликали: "Ветеринар Макдьюи, вы привлечены к суду.
Дети судят вас. Мы разобрали ваше дело, и приговор наш -- презрение".

Он снова увидел, как они все трое стоят перед ним, обвиняя цыган в
жестокости к беззащитным, которых они так жалели и так хотели защитить.

"Медведя бьют!" -- услышал он и увидел рядом с ним прозрачную, как
тень, Мэри Руа. "Он убил мою кошку", -- сказала она. Он давно не слышал ее
голоса и вздрогнул при его звуке. И понял, что она действительно стояла
здесь, когда ее друзья оказывали последние почести ее лучшему другу. Они
действительно вынесли приговор: "Зверски умерщвлена", -- и дочь подсудимого
не спорила с ними. Неужели и на ее могиле они напишут эти слова?

Эта могила и эта надпись сделали то, чего еще не бывало: он увидел себя
самого. Он увидел, что у него каменное сердце, что он не считается ни с кем
и любит только себя. Даже сейчас, взывая к Лори, он забыл, зачем к ней
приехал, забыл о дочери, злился, орал. Он увидел, что жизнь не пройдешь без
жалости, и понял, что никогда не жалел никого, кроме себя. Он плохой отец,
плохой влюбленный, плохой врач. Плохой человек.

Вот так случилось, что ветеринар Эндрью Макдьюи упал на колени и,
громко плача, выкрикнул слова, немыслимые в его устах:

-- Господи, прости меня! Господи, помилуй! Господи, помоги!

Он встал, ушел и оставил над могилой, на ветке огромного бука,
единственного свидетеля этой сцены, светло-рыжую кошку с острыми ушками. Она
видела все, с начала до конца, и осталась довольна.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Я-- Баст, богиня и владычица! Слава Амону-Ра, творцу всего сущего!

Я -- грозная богиня, дочь Солнца, повелительница звезд; молния --
сверканье моих глаз, гром -- мой голос; когда я шевелю усами, трясется
земля, а хвост мой -- лестница в небо.

Я -- госпожа и богиня.

Человек снова поклонился мне, призвал меня, вознес ко мне молитву. Было
это на утро после той ночи, когда Лори так изменилась и я сама усомнилась в
себе.

Я ушла на полянку, где любила размышлять о том о сем. Сук огромного
бука нависает прямо над могилой какой-то Томасины. Я лежу на нем и думаю.

Но думать мне не пришлось, ибо, громко бранясь, явился мой враг --
Рыжебородый, встал и уставился куда-то, словно сошел с ума.

Потом он подошел к могиле этой Томасины, и с ним что-то случилось. Он
заплакал. Он просто голосил и рвал свои рыжие волосы. Он даже упал на
колени, а слезы у него так и лились.

И тут он поднял голову и взмолился ко мне. Он покаялся и попросил
простить его. Он попросил ему помочь. Что ж, я помогу.

Теперь я не помню, что он был мне врагом, и я его ненавидела. Ненависть
прошла, мстить я не буду. Я милостива к тем, кто поклоняется мне.

Когда Эндрью Макдьюи добрался до дому, он увидел у двери толпу
любопытных. Среди них был констебль Макквори и все три мальчика. Он
приготовился к худшему. Но констебль козырнул и сказал:

-- Я насчет вчерашнего, сэр...

--Да?

-- Вы больше не беспокойтесь. Цыгане уехали. -- Он помолчал и прибавил:
-- Спасибо вам. Плохо мы за ними смотрели.

Макдьюи кивнул.

-- А девочка ваша...

-- Да?

Макдьюи сам удивился, как покорно и обреченно прозвучал его голос.

-- Я буду молиться, чтобы она поправилась.

-- Спасибо, констебль.

Мальчики стояли перед ним и хотели что-то сказать. Ветеринар взглянул в
лицо своим судьям. Хыоги Стерлинг спросил:

-- Можно к ней зайти?

-- Лучше бы не сейчас...

-- Она умирает? -- спросил Джорди.

Хьюги толкнул его и громким шепотом сказал: "Заткнись!"

Макдьюи схватил руку Хьюги.

-- Не трогай его! -- сказал он и прибавил: -- Да. Наверное, умирает.

-- Нам очень жалко, -- сообщил Джеми. -- Я сам буду играть на
волынке...

Макдьюи думал: неужели такие мальчишки, словно мудрые судьи, разобрали
его дело и не осудили его?

-- Что с медведем? -- спросил неумолимый Джорди.

Макдьюи понял, что смерть медведя важней для этого мальчика, чем смерть
Мэри Руа, но не обиделся и не рассердился, а почувствовал, что правды
сказать нельзя.

-- Он ушел, Джорди, и больше страдать не будет, -- ответил он. Наградой
ему были облегчение и благодарность, засветившиеся в глазах Хьюги Стирлинга.

-- Мы знаем, что вы вчера сделали, -- сказал Хьюги. -- Вы... -- Он
долго не мог найти слова. -- Большой молодец. Спасибо вам, сэр.

--Да, да... -- рассеянно отвечал Макдьюи, а потом обратился к толпе: --
Идите, пожалуйста. Когда это случится, вам скажут.

И вошел в дом.

Доктор Стрэтси, Энгус Педди, миссис Маккензи и Вилли Бэннок сидели у
больной в комнате.

-- Где вас носило? -- резко спросил Стрэтси.

-- За помощью ездил, -- отвечал отец. Энгус Педди понял и спросил:

-- Нашел ты ее?

-- Нет, -- сказал Макдьюи, подошел к постели, взял дочку на руки и
почувствовал, что она почти ничего не весит. Прижимая ее к груди, он
взглянул на друзей с прежней воинственностью и крикнул: -- Не дам ей
умереть!

-- Эндрью, -- почти сердито окликнул доктор Стрэтси, -- вы молились?

-- Да, -- отвечал Макдьюи.

Педди облегченно вздохнул. Друг поглядел ему в глаза и прибавил:

-- Я взяток не предлагал.

Доктор ушел. Он уже не сердился и сказал на прощанье:

-- Если вам покажется, что я нужен... зовите меня в любое время.

Макдьюи сам удивился, что ему хочется утешить и ободрить старого врача.
Он не знал за собой такой сострадательности. Еще он был благодарен, что
Стрэтси не говорил ему прямо жестоких, отнимающих надежду слов. Проводив
его, Макдьюи вернулся в комнату.

-- Еще не сейчас, -- сказал он миссис Маккензи. -- Я вас позову.

Они с Вилли ушли. Энгус Педди замешкался, и Эндрью попросил его
остаться.

-- Ты ходил к ней? -- спросил священник.

-- Да, -- отвечал ветеринар. -- Я звонил, она не вышла. Она не придет.
Все кончено.

Педди решительно покачал головой.

-- Нет, -- сказал он. -- Нет. Еще не все. Ты сказал, что ты молился,
Эндрью?

--Да.

-- Помогло тебе?

-- Не знаю.

-- Помолимся вместе, а? -- Он увидел, как побагровело лицо его друга, и
сказал раньше, чем тот возразил ему: -- На колени становиться не будем. Тебя
услышат и так. Ты и рук не складывай. Любовь и милость не зависят от жестов
и поз.

-- Мне трудно молиться, Энгус, -- сказал Макдьюи. -- Я ведь не умею.
Что надо говорить?

И удивился, как вырос вдруг кругленький, маленький священник, прямо всю
комнату заполнил.

-- Говорить? -- переспросил он. -- Ты молчи. Просто направь к Богу то,
что в твоем сердце. И я так сделаю.

Педди отошел к окну и стал глядеть на пустую, темную улицу и на тяжелые
тучи, нависшие над западной ее частью.

Макдьюи подошел к постели и стал глядеть на прозрачное лицо и поблекшие
волосы. "Господи, -- думал он, -- спаси ее. Накажи меня, а ее спаси".

Наконец, друзья обернулись друг к другу.

-- А если все уже решено? -- спросил Макдьюи. -- Стрэтси сказал...

-- Значит, ты примешь и это. Но невозвратимых решений нет, все можно
повернуть вспять...

-- Энгус, ты правда веришь в чудеса?

-- Да, -- отвечал священник.

-- Буду надеяться, -- сказал Макдьюи.

-- Вот этого Стрэтси и хотел, когда спросил, молился ли ты. Раньше у
тебя надежды не было.

Священник ушел домой, ветеринар присел к столу у себя в кабинете,
откуда было видно через холл, что делается в комнате у Мэри, и стал думать о
том, какой разный Бог у констебля, миссис Маккензи, доктора и священника.