что я у вас вижу, мне нравится. Оно всегда тут было. На этом месте росло.
Понимаете, что я хочу сказать?
подползаете к ним, а подходите по-хозяйски.
неинтересные предметы и пытаться увидеть сокрытое, не чашку в чашке, не
тарелку в тарелке, а что-то, что там видели они, коллекционеры, знатоки.
Ей самой все это было неинтересно, она принадлежала к тем, кто в тарелке
хочет видеть суп, а в чашке чай. И зеленое пластмассовое кольцо ей тоже
было не нужно. Она его нацепила, чтобы не отстать от других.
Катином лице величайшее недоумение, почти отчаяние человека, который не в
состоянии осознать, как можно любить стул, притом еще такой черный,
кривой, неудобный, в сущности даже грязный. "Еще как любит, - подумал Петр
Николаевич, - до безумия".
начала подарю топазовую печатку, вы себе сделаете из нее кольцо, какого
свет не видал.
было раньше кольцо. Знаете, кому оно принадлежало? - Он запнулся, ему
хотелось накрутить какую-нибудь такую историю, чтобы поразить гостью,
чтобы она сделала себе кольцо, всегда носила его на своей большой, не для
колец созданной руке, помнила Петра Николаевича, когда его уже не будет. А
кроме того, его сердце эстета не выдерживало вида зеленой пластмассы.
судьбе Пушкина, впрочем... - он замолчал. - Я ошибся.
кольцо, если оно принадлежало врагам Пушкина, и решил исправить положение.
глазами неисправимого фантазера, не знал, что еще придумать.
встречать некоторых даже случайно. Почти. Представители семьи живут в
Москве, в Ленинграде, в Париже, в Тамбове, в Касимове, в Рязани...
и улыбается печально, как будто тоже познала горечь бессчетных потерь, и
холод надвигающейся старости, и страх болезней, и тревогу, глупую и
необъяснимую тревогу, ощущение, что ты куда-то опаздываешь, опоздал... Это
женское сочувствие - дар волшебный, благословенный.
замечаем, как иногда тянутся часы, но не видим, как проносятся годы.
городок на расстоянии нескольких сот километров от столицы - ночь в
поезде. Это был город лишь наполовину. Улицы разбегались, как положено, от
центра, от здания горисполкома в стиле ампир и универмага в том же стиле.
Там стояли каменные дома, и была мостовая, и еще магазины, и фонари,
похожие на ленинградские. Но скоро это кончалось и начинались маленькие
домики, все меньше, меньше и меньше, как Слоники на комоде, а на улицах,
смотря по сезону, лежали подушки пыли, жидкая вязкая грязь или снег, горы
снега, фонари там стояли простые - деревянный столб, а на нем лампочка в
шляпе.
Считайте меня глупым стариком, но не поживи я в тех снегах и в той
слякоти, я бы считал себя обворованным. Было еще одно - фруктовые сады.
Пьяный запах яблок. Сливы с дымчатой голубой Тонкой кожей и медовой
мякотью падали на землю и лежали даже на улицах, за ними не нагибались,
так их было много, а вкуснее я не ел никогда.
один, к тому же я не люблю тараканов и мокриц, мокрицы, согласитесь,
особенно нехороши. И я переехал. Нашел себе домик на окраине в лиловом
саду, с лиловой от слив землей. Сам не знаю, как я на него набрел, шел,
шел, кланялся - поднимал с земли сливы, дышал медом, разглядывал дома, и
все они мне нравились. В каждом хотелось пожить, каждый был мой. Я знал,
что в этих местах живут, вернее, жили когда-то Миленины. Я собирался их
поискать, знал, что в городе был известный краевед, он всех знал, живых и
мертвых. Сначала надо было найти его.
поднялся на крыльцо и постучал. Открылась дверь, меня впустили, спросили,
что мне угодно. Я увидел благородные, тонкие, увядшие, как цветы, лица,
добрые и мудрые глаза. Я сразу понял, что нашел их. Меня приняли гостем,
жильцом, сыном, поселили в комнате с маленькими окнами и дощатыми полами,
где дуло изо всех щелей. Ужинали горячей вареной картошкой с квашеной
капустой, пили чай с вареньем, из медного самовара с ручками, в форме
львиных голов. И беседовали, не так, как теперь беседуют люди, считая, что
все знают, а если сомневаются, могут посмотреть в справочнике. Те вечера я
провел с людьми, которые еще многое хотели понять, и задавали вопросы, и
искали для себя ответы до последнего дня жизни. Ну а я? Я в них влюбился,
был очарован, пленен, просыпался по утрам, дрожа от холода, и сразу
вспоминал, где я и что со мной. Это с ними сто лет назад дружил Пушкин, и
я понимал почему. Я по-ни-мал...
изумляться чудесности этой встречи, тому, что он узнал этих людей, нашел,
они не потерялись в снегах, и в садах, и во времени, он вошел в их
калитку.
раньше любил и понимал старинные вещи, но в этих креслах мог сидеть
Пушкин, на столики могла опираться его рука, из чашек он мог пить чай.
какими они были когда-то и какими они могут быть. Ему хотелось
восстановить эти вещи, уберечь от близкой и окончательной гибели,
сохранить навсегда.
каминным часам, трогал их, гладил белый мрамор, золоченую бронзу. Две
колонки, увитые бронзовыми гирляндами из лавровых листьев, на них урны.
Часовой механизм помещен в шар, увенчанный вазой с цветами. Часы из дворца
или из богатого музея. Если их продать, только их, и ничего больше,
хватило бы на дрова, на необходимую одежду. Но никому это в голову не
приходило. Для Милениных это были просто часы, которые всегда были, всегда
ходили, только недавно перестали.
маленькое бюро с гнутой крышкой, починил диван, на котором спал, шкатулку.
Если в старое дерево вложить работу, руки и душу, оно отвечает
благодарностью. Он сумел наладить даже часы. Увлекся. Ему хотелось
восстановить все, что там было. А там было... Но скоро он понял, что в
этом доме важнее наколоть дров, чем вернуть красоту наборному комоду
времен матушки Екатерины Алексеевны. А еще важнее раздобыть эти дрова со
склада, договориться с шофером грузовой машины, привезти их и сложить
поленницы в сарае, рядом с обломками исторической семейной мебели.
улыбнулся Петр Николаевич, - что я боялся пожара. Я даже прочистил
дымоход. А главное, я понял, что все могу. И не в том дело, что они моя
родня. Не окажись я там случайно, я бы мог их никогда не узнать. Там я
особенно почувствовал принадлежность к семье, к роду и к родине. У меня
всегда это было, но эти старики научили меня любви, которая осветила всю
мою жизнь, освещает и сейчас... Хотя они ничему не учили, боже сохрани,
ничему и никогда. Кстати, о вещах. У моих родителей, у родителей моих
родителей старина была просто бытом, хотя и они в свою очередь любили
именно старину, русскую более всего. Но вещей не ценили, и я не ценил.
Революция все еще протряхнула как следует. Был молодой - продавал, не
понимал, раздавал. Но тут были вещи святые, связанные с именем, святым для
меня. Я уже был автором двух тоненьких книжечек о Пушкине в Москве и
Пушкине в Петербурге, учтите.
держать в своих руках Пушкин. Каретную шкатулку с короной и монограммой,
дорожные часы в кожаном футляре, чернильницу, молитвенник.
ничего больше.
бронзовым замочком и ключиком. Молитвы там были переписаны на трех языках
от руки тонким острым старинным почерком. На разные случаи жизни, из
Евангелия - "Над болящим", "Во время брака", "Во время всякой нужды".
Лондон Джек
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Самойлова Елена