палубу. Уже дрифтер с помощником вирали* из моря стояночный трос, и все
становились по местам.
"вира!" - к себе, "майна" - от себя.
трюм не лез еще.
зеленое, ресницы даже слипались. Стояночный трос уже кончался, за ним
выходил из моря вожак - будто из шелка крученный, вода на нем сверкала
радужно. Чайки садились на него, ехали к шпилю, но шпиль дергался, и вожак
звенел, как мандолина, ни одна птаха усидеть не могла. Дрифтер тянул его не
спеша, то есть не он тянул, он только шлаги прижимал к барабану, чтоб не
скользили, но так казалось, что это он тянет, дрифтер, весь порядок - с
кухтылями, поводцами, сетями, с рыбой. Ну, рыбу-то мы еще не видели. И
наверное дрифтер не о ней думал - нельзя же только об этом и думать, - а
думал, наверное, про чаек, которых мы зовем глупышами, черно-мордиками и
солдатами: счастливей они нас или несчастнее. А может быть, и вовсе ни о
чем, просто глядел на воду, завороженный, млел от непонятной радости.
трюм. Прощай, палуба!
пахло чернью, которой метили на нем марки. И гнилыми досками - от бочек, они
за тоненькой переборкой, мне их отсюда видно сквозь щели.
на меня сверху, из горловины, навалился пудовыми кольцами, надо бы койлать
его, да повеселее, пока он меня не задушил.
А надо - бегом. Я этого дела ни разу еще не нюхал, только с палубы видел
мельком, как другие делают, которые после этого лежали в койке часами и
глядели в подволок. Знал я только, что вожак в трюме койлается по солнцу и
снаружи внутрь. Почему не против солнца? Почему не изнутри наружу? А Бог его
ведает, - свив, наверное, такой, - да и не моя забота.
по солнцу, и снова ведешь-ведешь-ведешь по самому плинтусу, утыкаешься в
переборку и опять направо по солнцу, опять семь шагов вперед, опять по
солнцу, по солнышку ясному, новый шлаг ложится внутрь, поворачиваешь, опять
переборка, и снова ведешь-ведешь-ведешь... Видали, как лошади бегают на
молотилке?
мокрое. Оно мне течет потихоньку за ворот, и варежки брезентовые вмиг
промокли, и в глазах, конечно, защемило. Я было пристал дух перевести, глаза
вытереть, и вдруг темно - ко мне кто-то в трюм заглядывает. Старпом. Всю
горловину широким своим носом застил. Кеп его, небось, прислал - меня
проверить: все-таки я первый день с вожаком.
дальше побежал. Да не побежал, по-шкандыбал на полусогнутых. По пайолам
бегать еще куда ни шло, но я уже первый пласт уложил, теперь по вожаку
бегать надо, это вам не паркет, тут в два счета ногу подвернешь. А что
дальше будет - когда я почти весь его выберу, и сам на нем чуть не к
подволоку поднимусь? Там уже на четвереньках придется. Лучше не думать. Надо
второй пласт укладывать.
на всех иностранцах, наверно, слышно. Подумают, у нас трансляцию на выборке
применили.
тянуть, распутал бы кто.
подошел все же кто-то, стал скидывать ногами, да мне от этого еще хуже, все
шлаги на меня валятся, на голову, на плечи.
человек, дриф. Понимает, каково мне с непривычки. Эх, я плюнул и побежал. Не
на полусогнутых, а прямо как безумный. Пусть их, ноги подворачиваются. Пусть
из меня сердце выпрыгнет. Я умру, но его распутаю! Я ж его уложу, гадину,
сволочь соленую, мокрую... Вот уж осталось два шлага, ну три, все, можно и
отдышаться. Только не дай Бог ему снова там скопиться. Опять я его потянул.
А он и на сантиметр на поддается. Снова там скопилось, что ли? Кто же это
мне будет все время его распутывать? Я прямо повис на нем.
тянул. И это меня на волне рвануло, шлаги по барабану скользнули, он же ведь
полированный уже, в него смотреться можно. Но дрифтер-то - мог же
предупредить: "Стой, не вирай пока". Да кому до вожакового дело!
качается, голубая, прямо над моей головой. Я просто очумел. Потом лишь
дошло, что это не она качается, она себе висит на месте, а нас переваливает
с борта на борт. И никто ее не видел, только я один - из темного трюма. Где
же это я читал, что можно в самый ясный полдень увидеть звезду из колодца?
Даже не верилось. А теперь я сам в этом колодце оказался.
рвануло. Шпиль, я слышал, работает, его на всю выборку не выключают, но
дрифтер, поди, там скинул один шлаг с барабана, чтобы проскальзывало. А
когда он его снова накинет, это я почувствую, он ведь у меня этот шлаг
возьмет, из моря ему не вытянуть.
слышно, чтобы уж слишком много взяли, но все же. Я не утерпел, полез по
скобам поглядеть, и вдруг меня чем-то по шее - скользкое, мокрое, бьется.
Здоровенная рыбина скользнула по мне, по рукаву, плюхнулась на вожак. Билась
она страшно, сильная была селедина, все норовила под шлаги забиться, они ж
еще воду хранят. А когда я ее выудил оттуда, себе в варежки, она даже
пискнула жабрами, такая бешеная была - что ее обманули. И какая же красивая
- ведь только что из моря! Не серая, не оловянная, не ржавая, как в
магазине. Она, сволочь, вся синяя, зеленая, малиновая, перламутровая, и все
это переливается, каждый миг - уже новый цвет.
Потом еще одна - с разорванными жабрами, сочилась кровью. Так они и сыпались
с палубы, - но все покалеченные. А эта, что я держал, совсем была целенькая,
ни жаберки не надорваны, ни плавничок, ни чешуинки не потеряла.
планширь. Глупыш один за нею кинулся, - но у моей-то рыбины счастливая была
судьба - не далась глупышу, не повезло ему, ушла в море.
кидаешь.
Ведь это мы, Сеня, без коньяка останемся. Жалостный ты, Сеня. Гуманист!
выкинул на палубу. Хуже нет, если рыба куда-нибудь забьется, потом от вони
умрешь. А на палубе -бац да бац! - и нет-нет да какая-нибудь ко мне
залетала. Если покалеченная, я им обратно выкидывал, а целенькая - ту в
море. Пускай смеются. Опять же развлечение для палубных.
накинул на барабан. Пополз, родной, а мы-то заждались. Семь шагов вперед, по
солнцу, еще пласт уложен, а посмотришь в люк - там она все качается,
звездочка. Совсем у меня рук не стало, а варежки - хоть выжми, и все тело
колет иголками. Это хорошо еще - рыба куда ни шло, а заловилась, сети
приходилось трясти и стопорить вожак, а если б они пустые шли и вожак бы все
полз да полз, тут бы я как раз Богу душу отдал.
сам койлался?
Елманов Валерий
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Мурич Виктор