Чтение 52–й страницы книги ~Три минуты молчания~

- Вахтенный! - крикнул Ванька. - Ты никак тот самый?

Вахтенный долго приглядывался. Трудненько было Ваньку узнать под его
ушанкой.

- Ну что, залатали вас?

- Да залатали, - Ванька сплюнул. - Только веры у меня нету. Ты к
доктору-то меня записал ай нет?

- А-а... - сказал вахтенный.

- Вот те "а"! Обод у меня фамилия.

- Да записал, примет.

Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и остались по бортам, когда
уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили часа за четыре, без перекура. А
на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.

- Точка, - сказал Ванька Обод. - Морской закон выполнил, рыбу сдал.
Расплевался я с вами, ребятки золотые.

Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.

- Трюма отворяйте, ребята, - сказал ухман. - Тару буду майнать.

Мы отдраили оба трюма и разбежались кто куда. Порожних бочек по
двадцать пять штук в стропе - это страшное дело. Строп от мачты к мачте
носится, пока ухман выждет момент, и тут он летит на трюм и грохается, и
бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам,
потому что уже висит и качается новый строп и надо от него спасаться.

Мы приняли стропов восемь и сели перекурить, на базе какой-то перерыв
вышел.

- Капитана просят! - крикнул ухман.

Высунулся Жора-штурман.

- Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?

- Матросик у вас списывается.

- Какой-такой матросик?

А с ухманом рядом уже и Ванька Обод показался. Очень смущенный, личико
скорбное.

- Ты, что ли, Обод?

- Ну.

- Списываешься, гад? А с какой такой стати?

- Бюллетень мне выписали.

- А что у тебя?

- Боюсь даже сказать.

- Ну что, на винт намотал?..

- Хуже.

- Что ж может быть хуже?

Ванька похлопал себя рукавицей по шапке.

- Здесь у меня чего-то.

- А, ну валяй, отдохни душой. Нам психов не надо, сами такие.

- Аттестат бы мне. И шмотки там, в кубрике.

Я сходил, достал Ободов чемоданчик, покидал в него мятые рубашки,
носки. Жора сложил аттестат самолетиком и пустил вниз. Ванька стравил штерт,
мы к нему привязали чемоданчик, аттестат сунули под крышку.

- Извиняйте, ребята, - сказал Ванька. - Не могу больше.

- Валяй, - сказал Шурка. - Сгинь, сукин сын.

Мы завидовали Ваньке, а потому и злились, никто доброго слова не сказал
на прощанье. А чему завидовали - что у самих не хватило духу вот так же
гнуть свое до конца?

- Принимай строп! - сказал ухман.

Мы с Шуркой полезли в трюм, другие нам подавали сверху. Порожние бочки
- после рыбы - как перышки, просто летают у нас в руках. И что-то хоть
видишь вокруг. Я вдруг увидел - Шурку. Это одну минуту длилось. Западал
снежок, посеребрил ему волосы и брови, и невольно я засмотрелся на Шурку -
до того красив он стал. Лицо - героя, ей-Богу, и все на нем - в полную меру:
брови - так брови, вразлет, глазищи - так уж глазищи, рот - так уж рот. И
правда, такого в кино снять - он бы там всех красавчиков забил. Только,
наверное, талант еще нужен... Может, мне бы его - я б такую книгу написал о
людях, - как я их понимаю. А мы тут - с бочками... Нет, лучше не думать. А
то еще с круга сопьешься. И минута эта - прошла.

"Маркони" к нам заглянул:

- Сень, со мной на базу? Аппаратуру надо поднести.

Я поглядел на Шурку.

- Вали, земеля. - Шурка разрешил. - Один управлюсь. Бритву мне там купи
электрическую.

Мы полетели с "маркони". Когда внизу стоишь - не так себе все
представляешь. Сетка идет долго-долго, и дух замирает, когда болтаешься
между мачтами, а под тобою - крохотная палуба и кранец бьется между бортами,
вот где страх-то - туда угодить. А когда взлетаешь над бортом плавбазы,
ветер набрасывается, отдирает тебя от сетки, а вокруг - пустынное море.

Ухман поймал сетку, повел к палубе, и мы спрыгнули.

- Погуляй пока, - сказал "маркони". - Я Галку пойду искать.

- С аппаратурой - потом?

- Да еще, наверно, не починили. А твоей, если увижу, - сказать, что ты
тут?

- Не надо.

- Как хочешь, а то могу. Через минут двадцать сюда приходи. Может, и
починили. Да хотя я и один донесу. Там чепуха нести.

Я пошел искать лавочку, а заодно и базу поглядеть, я на этой ни разу
еще не был.

Рыбный трюм был открыт, и там, на разных палубах, грузчики укладывали
бочки с нашей рыбой. Вот она куда идет. Мы все говорим - трудней и опасней
нашей работы, на СРТ, нету, но и тут тоже не санаторий. Строп уходит вниз и
мотается в трюме, пока его с какой-нибудь палубы не притянут багром. Прорва
такая, что в ней бы семиэтажный дом поместился. А если силы не хватит строп
притянуть, да его поведет на волне, то ведь сорвешься - костей не соберешь.

Здесь же, над люком, рокотал конвейер, двигались по нему ящики с
сельдью, - деликатесного, ящичного посола,- женщины черпали ковшиками из
чана тузлук, подливали его в ящики. Да и не сразу поймешь, что это женщины,
- они в сапогах, в роканах, в буксах, на головах у них шапки, и лаются не
хуже мужиков.

Я спросил у одной, как мне найти лавочку.

- А вниз майнайся, на четвертую палубу, там спросишь.

- Спасибо.

- На здоровье. Закурить - дай.

Я вынул "беломор", она сунула рукавицы под мышку, понюхала руки и
сморщилась.

- Ну к бесу, дай из твоих рук затянусь. А то в рыбе моешься, рыбой
дышишь, дак рыбу еще и курить? Я раскурил, дал ей затянуться.

- Вот, спасибо, хороший. А то душа горела.

Так я и не понял - двадцать ей или сорок.

Я походил по шканцам*, знакомых не встретил, - а была такая надежда, -
и хотел уже вниз идти. И вдруг - я застыл. Как прилип к палубе. Кого же я
тут увидел - Клавку Перевощикову!

* Шканцы - средняя часть палубы.

Вот уж кого не ждал. Стояла она ко мне боком, - в тамбуре, за
комингсом, - такая же, как тогда, в столовке: платьице серое с коротким
рукавом, фартучек белый, кружево на голове, - а напротив какой-то
комсоставский стоял, с двумя шевронами на рукаве, затраливал ее как будто. Я
туда и сюда прошел мимо двери - Клавка все-таки или не Клавка? Сейчас я с
ней разговор буду иметь, скажу ей пару ласковых, так чтоб не спутать.

В это время он ей говорит:

- Как же все-таки, Клавочка?

И пошел баки ей заливать. Неплохо заливал. Так примерно:

- Если наш маленький роман имеет шансы на продолжение, то он должен
развиваться либо по гиперболе, либо - по параболе. Если по гиперболе, тогда
восходящая ветвь устремляется вверх стремительно. Если же мы избираем
параболический вариант...

- Вы мне вот чего скажите, - она ему отвечает. - Благоверной не
боитесь? Я ведь исключительно за вас беспокоюсь.

Я встал против двери, ждал, когда он ее кончит тралить. Только бы она с
ним на пару не ушла. Ну что ж, придется догнать, взять за плечо.

О чем я с ней хотел говорить? О деньгах? Да нет, я уж на них крест
положил. И что толку их сейчас требовать, если я тогда в милиции про них
замял. Но вам, наверное, тоже бывает интересно - поговорить с человеком,
который вам зло причинил - просто так, ни за что. Любопытно же - что он при
этом думал? Вот, скажем, Вовчик с Аскольдом - я ведь их и кормил, и поил, и
немало денег моих к ним перешло, наверно, еще до драки. За что же они меня
еще и избили, да с такой злобой? Откуда эта злоба берется? Или вот эту
Клавку взять - ей-то я что сделал плохого. Почему она так со мной обошлась?
Не напрасно же они меня к ней потащили. Без нее бы они, пожалуй, не
справились, она тут душа всего. Она их и в общагу за мной послала, когда я
ушел из "Арктики", и к себе привезти велела, и там еще завлекала, чтоб я
совсем голову потерял. Слова не скажешь, хорошо сработано. Но что же она при
этом думала? Просто - как деньги выманить? Но ведь не до сорока же копеек
грабить человека, когда такие берешь. Тут еще и злоба была! Так вот - откуда
злоба?

- Ценю ваше беспокойство, Клавочка, - он ей заливал. - Но ведь она ж
далеко, благоверная, в голубой дымке. Я даже не знаю, существует ли она.

- А глаз-то кругом сколько! - она ему. - Не смущает? И тут они оба ко
мне повернулись. И что думаете - испугалась она? Смутилась хоть? Заулыбалась
во все лицо, как будто милого встретила.

- Простите, - говорит, - ко мне братик мой пришел. Я с братиком давно-о
не виделась.

Это я, значит, братик. Тот на меня зыркнул так выразительно: а не
смоешься ли ты, братик, туда-то и туда-то? Нет, я ему тем же отвечаю, есть