Чтение 62–й страницы книги ~Три минуты молчания~

его привяжем. На него вся надежа!

"Надежа" лежал на полубаке - самый простой адмиралтейский якорь,
легонький, как для прогулочной яхты, теперь-то это видно было, а мы лежали
вповалку под фальшбортом, нас тут не било волной, а только окатывало сверху,
и ждали, пока он привяжет трос, проведет через швартовный клюз. Никому не
дал помогать, сам мудрил.

- Ну, ребятки, поплюем на него.

От всей души мы на него поплевали, на нашу "надежу".

- Боже поможи. Теперь вываливай потихоньку. Всплеска мы почему-то не
услышали. Кто-то даже через планширь заглянул - куда он там делся.

- От троса! - боцман взревел.

Он посветил фонарем, и мы увидели, как трос летит в клюз и бухта
разматывается как бешеная. Но вот перестала, и у нас дыхание захватило. Трос
дернулся, зазвенел, пошел царапать клюз.

- Забрал, утильный, - боцман это чуть не шепотом сказал, погладил трос
варежкой.

В капе мы постояли, опять прижавшись друг к дружке, и слушали, слушали.
Нет, не лопался. И било уже в другую скулу, нос поворачивался вокруг троса.

- Знать бы, - сказал боцман, - взяли б его на цепь.

- А у тебя и цепь есть утильная? - спросил Серега.

- У меня все есть.

Стекло в рубке опустилось, Жора закричал весело:

- Страшной, якоря-то - держат!

- Покамест держат.

- А что ж не докладываешь?

- Вот и доложил. - Он все прислушивался. - Шелестит, - сказал уныло. -
Кто слышит? Трос в клюзу шелестит. Трется.

- Не перетрется, - сказал Васька Буров. - Может, мешковину подложить?

- Пойду погляжу на него.

Вернулся он весь белый от сосулек, они звенели у него на рокане, как
кольчуга.

- Лопнет, - сказал безнадежно. - Немного подержит, конечно. А потом,
конечно, лопнет.

- Что ж делать? - спросил Серега. - Мы уж все сделали, что могли.

- Сети надо отдать. Только они там, на "голубятнике", ни за что на это
не пойдут.

- Может, сказать им? Они ж не знают, что мы утильный отдали. Всех наших
похождений не знают.

- Знают они, - сказал Васька Буров. - Когда мы его с мостика спихивали,
кто-то из рубки выглядывал. Я видел.

- А все же... - сказал Серега. - Что они - жить не хотят?

Он первый пошел, мы за ним. Из рубки нас увидели, опустили стекло. Там
видно было Жору-штурмана, а за спиной у него - кепа.

- Чего тебе, Страшной? - спросил Жора.

Боцман взлез на трюм, взялся рукой за подстрельник. А мы держались за
его рокан.

- Сети надо отдать, Николаич.

Кеп высунулся - в ушанке на бровях, - спросил:

- Ты думаешь, о чем говоришь?

- Не выдержит трос. Одна хорошая волна - и лопнет.

- А эти? - спросил Жора. - Чем тебе не хороши?

- Я, Ножов, не тебе говорю. Ты еще не видал, поди, как гибнут. А вот
так и гибнут.

- Знаем, что делаем, - сказал кеп. - Тут люди тоже с головами.

Боцман еще что-то хотел сказать, подошел к самой рубке. Но Жора поднял
стекло.

- Не ведают, что творят, - боцман затряс головой. Мы повернули назад, к
капу.

- За имущество дрожат, а головы своей не жалко. И на что надеются? А,
пусть их, как хотят. Я спать иду.

Он шел по трапу и все тряс головой. Кто-то ему врубил свет, лампочка
горела вполнакала, и в тусклом свете боцман наш был совсем горбатый.

- Пошли и мы, - сказал кандей Вася, - Неужели никто борща не покушает?

Мы потащились опять в корму.

4

В салоне на лавке спал "юноша" - в тельняшке, в застиранных штанах и
босой. Голова у него свесилась, и его всего возило по лавке, тельняшка
задиралась на животе, но он не просыпался.

Кандей нам налил борща, а сам присел с краю, курил, морщил
страдальческое лицо. Миски были горячие зверски, Васька Буров скинул шапку и
поставил миску в нее, и так штормовал у груди. Мы тоже так сделали. А кандей
все подливал нам, пока мы ему не сказали "хорош".

Потом попросили у него курева, наше все вымокло, и задымили. Плафон
светил тускло, и мы качались в дыму, как привидения - на щеках зеленые тени,
глаза у всех запали.

- Бичи, - сказал Васька Буров, - когда эта вся мура кончится, я знаете
чего сделаю? Я на юг поеду, в Крым.

- В отпуск? - спросил Митрохин. - Рано еще, это бы в мае.

- Насовсем. Хватит с меня этой холодины, разве же люди рождаются, чтоб
холод терпеть? Никогда мы к нему не привыкнем. Пацанок брошу, бабу брошу.
Первое время только греться буду. Даже насчет жратвы не буду беспокоиться.

- Там тоже зима бывает, - сказал Митрохин.

- Где? У нас такого лета не бывает, какая там зима. Везет же людям. А
как обогреюсь немножко, я, бичи, халабудку себе построю. Прямо на пляже. Ну,
поближе к морю. В Гурзуфе.

Серега сказал:

- Алушта еще есть, получше твоего Гурзуфа.

- Не знаю. Я в Алуште не был. А Гурзуф - это хорошо, я там два месяца
прожил. Только я там с бабой был и с пацанками, вот что хреново. Хату
снимать, харч готовить. А одному - ничего мне не надо. Валяйся день целый
брюхом к солнышку. И был бы я - Вася Буров из Гурзуфа.

- Так и писать тебе будем, - сказал Серега. - Васе Бурову в Гурзуф.

- Не надо писать. Вы лучше в гости ко мне приезжайте. Я всех приму,
пляж-то большой. Я вам, так и быть, сообщу по-тихому, как меня там найти.
Только бабе моей не говорите. А то она приедет и опять меня в Атлантику
загонит. А в Гурзуфе я прямо затаюсь, как мыша, нипочем она меня не разыщет.
И будем мы там жить, бичи, без баб, без семей. А рыбу ловить - исключительно
удочкой. Я там таких лобанов ловил закидушкой, на хлебушек. А барабулька!
Копчененькая, а? Сколько наловим, столько и съедим. Здесь же, у костерочка.

- Это ты самую лучшую сказку сочинил, - сказал Митрохин.

Васька удивился:

- Почему же это сказка? Думаешь, люди так не живут?

- А разве не сказка? - сказал Серега. - Это как же, без баб? Без них не
обойдется.

- А тогда все пропало. Нет, бичи. Уж как-нибудь своей малиной, одни
мужики.

- Нет, - сказал Серега. - Все-таки нельзя, чтоб без баб. Баба - она
самая главная ловушка, никуда от нее не убежишь. И все мы это знаем. И все
равно не минуем.

- Уж так ты без них не можешь?

- Я-то? Да хоть год. Это они без нас не могут. Так что - разыщут, не
волнуйся. Разобьют малину. Васька вздохнул:

- Это точно. Поэтому-то, бичи, жизни у нас не получится. Ну, дней
десять продержимся, а ради них ехать не стоит, лучше уж сразу и бабу с собой
бери, и пацанок.

Мы помолчали, закурили еще по одной.

- Кого-то несет, - сказал Серега.

Старпома к нам принесло. Как раз его вахта кончилась вечерняя. А может,
и пораньше его прогнали кеп с Жорой - все равно они там сейчас заправляли, в
рубке. Но пришел он - как будто большие дела с себя сложил, и теперь
отдохнуть можно заслуженно - уже и безрукавку свою меховую надел, и волосы
примочил, и зачесал набок. Кандей пошел на камбуз за борщом. Старпом сидел,
постукивал ложкой по столу и глядел на нас насмешливо. Отчего - непонятно.

- Ишь, расселись, курцы!

- А тебе-то что? - спросил Васька. - Мы свое дело сделали. Теперь ты
нам не мешай, мы тебя не тронем.

- Да по мне хоть спите, хоть песни пойте. Опять же - все с каким-то
презрением, как будто это мы загубили пароход, а он его - только спасал.

- Ну, как там, на мостике? - спросил Митрохин. - Что слышно?

- Все хотите знать?

- Я нет, - сказал Васька. - Я и так все знаю. "SOS" дали, теперь
подождем, чего мы из него высосем.

- Ну да, у тебя забота маленькая.

- А у тебя - побольше?

Старпом хмыкнул, принялся за борщ. Но при этом еще такую рожу делал -
таинственную, значительную.

- Идет к нам кто-нибудь? - спросил Серега. - Хоть один пароходишко?
Только ты не кривляйся. Мы тебя как человека спрашиваем.

Старпом покраснел до самых волос. Серега смотрел на него спокойно, даже
как будто с жалостью.

- А какой бы ты хотел пароходишко?

- Опять ты кривляешься, - сказал Серега.

- Ну, база повернула. Доволен? Только ей, базе, знаешь, сколько до нас
идти?