- Они тогда шли по траншее,- сказала Тоня,- а я им встретилась. Ратнер
еще говорит: "Идем, Тоня, с нами!" А Богачев ничего не сказал, только
посмотрел и прошел мимо. И вот не могу забыть, как он посмотрел тогда.
Словно чувствовал, что уже не вернется. Теперь можно сказать,- она
посмотрела на него, такая вдруг жалкая,- мне все казалось, ты сердишься, что
прежде мне Петя Богачев нравился. И груба с ним была поэтому. И в тот
последний вечер обрезала его при всех. Не могу себе этого простить.
Беличенко тоже сейчас думал о нем. Живым стареть, а он останется в их
памяти такой, каким уходил на свою последнюю высоту.
Бойцы доскребали кашу в котелках, некоторые шли за добавкой. Было так
же темно, как и час и два часа назад, но похолодало, и стрельба в городе
стала стихать: начиналось утро.
Вот в это время, когда на батарее кончали завтракать, прислушиваясь к
стихавшей стрельбе, западнее города в рассветном холодном тумане раздалась
автоматная очередь. Взрыв гранаты оборвал ее. И тогда с разных сторон,
захлебываясь, застрочили немецкие автоматы. Три пистолетных выстрела
раздались в ответ. Автоматы стреляли долго, яростно, а когда смолкли
наконец, уже никто не отвечал им.
Серыми тенями в рассветном сумраке осторожно приблизились немцы.
Сначала они увидели в траншее своего часового, убитого гранатой. Они
постояли над ним и двинулись дальше. Так двигались они цепью, пока один не
крикнул что-то, и тогда все, сойдясь, сгрудились по краям бомбовой воронки,
глядя вниз. Там ничком лежал советский офицер. Длинные ноги его в хромовых
сапогах и замерзших в крови брюках были широко разбросаны, голова и лицо
залиты кровью. Немец, который первым обнаружил его, спрыгнул в воронку,
перевернул убитого и, расстегнув шинель, достал из нагрудного кармана
документы и записную книжку. Когда раскрыл, маленькая фотография выпала на
снег. Ее подобрали, и она пошла по рукам. С маленькой фотографии смотрело на
немцев лицо военной девушки в пилотке. Передавая ее из рук в руки, оставляя
следы потных пальцев, они подмигивали друг другу и делали предположения,
какие обычно на фронте делают солдаты, долго не видевшие женщин. Но их
предположения были грязней оттого, что они только что боялись этого убитого
и теперь как бы мстили ему за это.
Потом один из немцев, знаток русского языка, раскрыл удостоверение и
прочел вслух:
-- Лейтнант Бо-огачь-ефф...
ГЛАВА VIII
ЛЕОНТЬЕВ
В двадцать два ноль-ноль по рации из дивизии был передан приказ полку
отойти на новые позиции. Этот приказ сейчас же передали дивизионам,
батареям, и только с батареей Беличенко не было связи. Но с вечера оттуда
прибыл связной, и теперь за ним послали.
Пока в штабе шли сборы, пока снимались с позиций и подтягивались
дивизионы, командир полка Миронов вышел наружу.
Кладбищенская часовня, в которой располагался наблюдательный пункт и
штаб полка, и все кладбище были на окраине города, а дальше - темень и
ветер. Там, во тьме, возникали огненные вспышки разрывов: и на севере, на
дорогах, ведущих к озеру Веленце, и на западе, и в самом городе. А с южной
окраины, где стояла батарея Беличенко, доносился гул артиллерийской пальбы.
Миронов закурил и стоял слушая.
Зимний ветер шумел в вершинах кладбищенских деревьев. На телеграфном
столбе, покривившемся от взрыва, позванивали оборванные телеграфные провода.
За собором часто взлетали ракеты, и каменные фигуры святых на стене собора,
когда свет перемещался за их спинами, то клонились косо, то распрямлялись. И
всякий раз при свете ракеты становились видны среди деревьев памятники,
множество памятников, холодно блестевших мрамором.
На шоссе послышался приближающийся топот множества подкованных сапог по
булыжнику, и вскоре за деревьями замелькали шинели пехотинцев. Они шли
быстро, сосредоточенно, стараясь не производить лишнего шума. В рукавах
шинелей потаенно вспыхивали угольки цигарок.
Они снялись с позиций и сейчас, вне окопов, проходя по незнакомому
ночному городу, прислушивались к стрельбе и чувствовали себя неуверенно.
Промчалась обочиной кухня. Из топки вывалилась головня, ударилась о
мерзлую землю и раскатилась множеством искр. Несколько солдат, выбежав из
рядов, стали поспешно топтать ее сапогами.
Миронов окликнул командира. Подошел капитан в короткой шинели.
Прикуривая от папироски, скосил глаза на погоны, вытянулся.
Это снялся с позиций пехотный полк, стоявший впереди.
- Так что теперь, товарищ полковник, перед вами никого нет,- сказал
капитан и твердо посмотрел Миронову в глаза. Потом оглядел носки своих
растоптанных сапог, ожидая, не спросят ли еще чего-либо.
Миронов ничего не спросил. Капитан козырнул, уже прощаясь, и,
придерживая на бедре толсто набитую полевую сумку, побежал догонять
батальон.
Когда Миронов вернулся в штаб, связной третьей батареи Горошко уже ждал
здесь. Напуганный тем, что его пришлось искать, он прибежал бегом и теперь
тянулся изо всех сил, зная, что лучший способ тронуть сердце начальства -
это показать выправку.
Сидя за столом между двух ламп, сделанных из расплющенных снарядных
гильз, Миронов строго смотрел на него. Про себя он решал в этот момент,
послать ли к Беличенко взвод на помощь или не посылать?
- Передашь комбату,- сказал он наконец,- полк будет занимать оборону в
районе кирпичного завода. Вот.- Он показал на карте. Горошко из вежливости
посмотрел на карту: кирпичный завод, как многое в городе, он знал на
память.- Батарее выходить на соединение с полком. Дорогу вот в этом месте мы
будем удерживать, пока вы не пройдете. Понял? Повтори.
Горошко громко повторил приказание.
- Так...- Миронов все не спускал с него взгляда, словно надеясь, что
связной поймет и передаст еще и то, что не было сказано, а стояло за
словами. Но лицо Горошко было непроницаемым.- Пойдет с тобой...
Щурясь со света ламп, он глянул в темноту. И один из писарей, Леонтьев,
на ком случайно остановил взгляд командир полка, обмер в душе: это судьба на
него глянула. Он поспешно нагнулся над раскрытым зеленым ящиком, в который
укладывал бумаги.
"Надо было мне выйти,- думал он панически,- просто как будто за делом
выйти. А теперь я попался на глаза". И вместе с тем продолжал надеяться, что
товарищ полковник увидит его ящик и поймет, что нельзя разделять их,, что он
должен находиться при ящике, при бумагах. Он совершенно необходим здесь. И
Миронов увидел и понял.
- Пойдет с тобой сержант Леонтьев.
В углу штаба Леонтьев обреченно собрался, затянул поясом шинель,
повесил на шею автомат.
Горошко шепотом торопил его, радуясь, что пронесло гнев начальства.
К Леонтьеву подошел старший писарь:
- Вещи твои мы возьмем, когда будем грузиться. Так что не думай о
вещах...
Леонтьев только вяло махнул рукой, словно был им уже не хозяин:
- Берите...
Он вышел из штаба вслед за разведчиком, отошли шагов пять, тот
оглянулся и весело подмигнул:
- Ну, сержант, пошли быстрей!
Он как будто опасался, что их еще могут вернуть.
И они, перепрыгивая через могилы, между кладбищенскими деревьями и
памятниками пошли к городу, где слышалась стрельба и взлетали ракеты.
Всей своей незащищенной спиной Леонтьев чувствовал, как могут
выстрелить отовсюду. Из любого подъезда, из любого окна, где слабо мерцали
осколки черных стекол. И когда над узкой улицей, над домами взлетала ракета,
Леонтьев шарахался в тень, к стене. И только вместе с темнотой выходил
оттуда.
Внезапно Горошко, шедший первым, присел. Не заметив, Леонтьев наскочил
на него. А когда тот поднялся, поправил автомат на плече и пошел дальше,
писарь увидел немца, лежавшего поперек тротуара. Он был без шапки, и мертвые
волосы шевелились на затылке. "Ветер",- догадался Леонтьев, глянув в
переулок, стиснутый домами, похожий на каменное ущелье. И с жутким чувством
обошел убитого немца с шевелящимися на затылке мертвыми волосами.
Леонтьев знал много историй о том, как совершались подвиги: всю войну
он заполнял на людей наградные материалы. Их столько прошло через его руки,
что Леонтьева уже невозможно было удивить ничем. И если рассказывали при нем
новый случай, он нетерпеливо перебивал: "Это что! А вот у нас на пятой
батарее..." - и хвастал чужими подвигами, словно это были его собственные. В
кратком изложении, какое обычно присылалось в штаб полка, в рассказах солдат
после боя все выглядело и не страшно и не трудно: вспоминали чаще веселое.
Леонтьев слушал и волновался: а ведь и он смог бы так.
Когда после успешных боев в штабе скапливались наградные, Леонтьев иной
раз по целой ночи не мог заснуть. Лежа с открытыми глазами, он заново
переживал все, что писал днем. Только теперь героями были не те люди, чьи
фамилии он вписывал в наградные листы, а он сам, Леонтьев. И - боже мой! -
каких только чудесных подвигов не совершал он в эти бессонные ночи, пока
вокруг него, во всем положившись на завделопроизводством, мирно спали
писаря. Он зажмуривался до боли и видел летний день и себя, без фуражки,
идущего улицей родного города. И солнце горело в лучах его ордена... А утром
он с тоскливой злостью смотрел на свою одинокую медаль "За боевые заслуги".
Он-то знал, что писарям и машинисткам эти медали достаются совсем не той
ценой, что рядовому бойцу батареи. Недаром батарейцы слово "заслуги" обидно
переделали в "услуги".
Леонтьев пошел на фронт добровольцем, мечтал попасть в разведчики. Но
его назначили в штаб полка писарем. Это было так стыдно, что вначале он не
решался написать правду никому из товарищей, даже домой не писал об этом,
Шидловский Дмитрий
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий
Прозоров Александр
Майер Стефани
Посняков Андрей