с гранатой - тут его танк и срубил пулеметом. Я уж сжался, сижу. Как его не
пропустишь? Господи, ведь этак один раз испытаешь, другой раз не захочется.
Как он надо мной пронесся, как опахнул жаром.
И в робких глазах его опять плеснулся пережитый ужас.
- Вот ведь как ты немца боишься,- сказал Горошко.- А он, между прочим,
сам тебя боится. Пехотинец принял это, как вроде бы посмеялись над ним. Он
ничего не ответил.
- Ладно уж, кури,- разрешил Горошко, возвращая кисет.- Я тебя, можно
сказать, ради табака и остановил. Вижу, солдат шибко бежит и не в себе как
будто, ну, думаю, этот не успел табачок свой искурить.
Горошко щелкнул зажигалкой, поднес огонек пехотинцу и следом за ним
прикурил сам. Они сидели в одном окопе, два солдата. Тревожное, озаренное
небо было над ними, и воздух вздрагивал от мощных толчков. Горошко несколько
раз затянулся и выглянул пехотинец остался сидеть, как сидел, во всем
охотно положившись на него, поскольку на себя самого не полагался.
Отсюда бой был виден иначе, чем с батареи. Метрах в пятидесяти от окопа
жарко горела скирда соломы. За ней по самому краю поля мчались три низких
танка, точно три дымовые завесы, оставляя за собой взвихренный снег,
освещавшийся пламенем. А навстречу им длинными молниями попыхивали залпы
орудий.
Собственно, Горошко мог бы уже возвращаться: стога он поджег. Hо,
обученный действовать в одиночку, надеяться главным образом на себя и на
свой автомат, он не очень смущался, что вокруг уже не было наших. Поглядывая
с интересом на появившиеся в пламени пожара каски немецкой цепи, он
рассчитывал, что уйти успеет.
Подпустив немцев поближе, он дал по ним очередь.
- Что ж ты? Кaк же ты проглядел, а? Отражать теперь надо, - вскочив, в
растерянности говорил пехотинец, суетясь и забывая про свой автомат.
- Стреляй! - крикнул Горошко. Лицо его дрожало вместе с прижатым к щеке
прикладом, один глаз при свете пламени блестел зло и весело.- Стреляй,
говорю!
Вот тут, за их спинами, словно несколько паровозов сразу стали
выпускать пары, "катюша" дала залп через город. Воздух над головами
наполнился шумом: это, набирая высоту, неслись огненные кометы. Пехотинец
упал, но Горошко, сразу сообразив, дернул его:
- Бежим!
Под прикрытием залпа они выскочили из окопа, перебежали освещенное
место и уже в кукурузе упали. Когда оглянулись назад, в стороне немцев
возник город из огня и клубящегося над ним раскаленного дыма. Потом земля,
на которой они лежали, задрожала, как живая, и грохотанием наполнился
воздух.
Горошко глядел на все это азартными глазами и откусывал зажатый в
кулаке снег.
- Господи, идем, что тут смотреть,- тянул его пехотинец.- Небо вон и то
все в огне. Идем, пока живые.
Огненный город погас так же мгновенно, как и возник. Только белый дым,
разрастаясь, подымался в небо.
- Ты сколько воюешь? - спросил Горошко и опять откусил снег крепкими
зубами. Ему было жарко, снег таял от его горячей руки.
- Месяц воюю. Месяц целый без отдыха,- пожаловался пехотинец,
беспокойно оглядываясь.
Над ними шелестели мертвые листья кукурузы, все вытянутые ветром в одну
сторону. Слабо освещенные отблеском пожара, они казались теплыми. Горошко
глянул на пехотинца и при этом смутном свете увидел его томящиеся глаза. И
хотя пехотинцу было порядком за сорок, девятнадцатилетний Ваня почувствовал
вдруг ответственность за этого человека, словно был старше его.
- Пойдем, - сказал он, встав с земли, и поправил на плече автомат.
И они пошли под уклон, скользя сапогами, хватаясь за стебли кукурузы,
чтоб не упасть. Низкое зимнее небо было багрово освещено с земли, на которой
шел бой. По временам за бугром вспыхивало ярче, кукуруза наполнялась
множеством тревожно шевелящихся тeней, и грохот раздавался позади.
- Пойдем, пойдем уж, - торопил пехотинец, полагая, что они удаляются от
боя, а на самом деле вслед за Горошко шел на батарею, в самый что ни на есть
бой. Но если бы даже узнал он, куда идет, вряд ли бы он решился отстать от
Горошко: одному eму сейчас было еще страшной.
Они подходили уже к садам, и там вовсе близко было до батареи, когда
чуткое ухо разведчика среди звуков боя отличило с наветренной стороны
негромкие голоса и приглушенное рокотание мотора, работавшего на малых
оборотах.
- Пойдем, чего тебе тут интересного? - видя, что Горошко опять
останавливается, испугался пехотинец.
Но тот скинул с плечи автомат и на мягких ногах неслышно перебежал к
кустам, присел и увидел, как с бугра, хорошо заметный на озаренном небе,
спускается темный танк. Вокруг него суетились черные фигуры людей. "Немцы!"
Пока батарея вела бой, они неслышно выходили ей в тыл.
На гребне показалась еще пушка, задранная в небо, и блеснули гусеницы
второго танка, переваливавшего бугор. Горошко схватил пехотинца за отвороты
шинели, притянул к себе, заговорил, дыша в лицо ему:
- Слушай меня. Вспышки видишь? Это наша батарея стреляет. Они там ведут
бой, а тут им танки с тыла заходят. Понял? Тише, говорю! Понял, что
получается? Беги на батарею, скажи, а я пока задержу их. Беги все садами.
Потом овражек будет, он тебя и выведет на батарею.
Он говорил это и изредка встряхивал пехотинца, чтоб тот лучше понимал.
Как только отпустил его, тот зашептал жарким, захлебывающимся шепотом:
- Бежим вместе. Вместе мы скоро! Их вон сколько, что ты против них
можешь? Бежим, милый человек.
- Ты пойдешь или нет? - спросил Горошко и вскинул автомат.- Пойдешь,
говорю?
Пехотинец хотел еще сказать что-то, но вместо этого сморщился горько,
повернулся и побежал, пригибаясь, А Горошко уже знал, что будет делать. С
ним нe было ни гранат, ни бутылок с горючим - один автомат был с ним. Он
будет стрелять и перебегать с места на место, завяжет бой. Танки не захотят
себя обнаружить. А в случае чего он подожжет стожок сена у самых садов.
Горошко лег в кустах, разбросав ноги. Под локоть ему попался камушек.
Он отбросил его, чтобы руке был упор. Немцы сбегали с бугра и сразу исчезали
в темноте, как только головы их опускались ниже грeбня. Но те, что вновь
появлялись на бугре, были хорошо видны на фоне зарева. И Горошко дал
очередь.
Перебегая, он обнаружил, что пехотинец бежит за ним следом, как
жеребенок за маткой. Боялся ли он один или его не хотел бросать, Горошко не
понял и понять нe успел. С танка ударил пулемет, снег под ногами замелькал
красным, зеленым, синим. Когда Горошко поднялся и побежал, пехотинец остался
лежать лицом вниз. Ваня окликнул его тот не отвечал и не шевелился. Опять
ударил пулемет с танка. Огненные струи прижали Горошко к земле, перед лицом
мгновенными вспышками освещались маленькие елочки, торчащие из-под снега.
Теперь он полз к стогу. Лежа надергал сена - оно резко пахло на
морозе,- достал зажигалку. Огонек задувало ветром. И едва только мелькнул
он, как на свет ударили из автоматов. Немцы подбегали, и передние были уже
близко. Лежа на животе, Ваня дал по ним очередь. Внезапно автомат смолк:
кончились патроны. Он взглядом смерил расстояние до убитого пехотинца и
понял, что если и успеет взять у него автомат, то стог уже не сможет
поджечь. Тогда он, расстегнул телогрейку и, заслонясъ от ветра, зажег пучок
сена. Крошечные огоньки врозь побежали по сухим травинкам и погасли один за
другим. Спеша, Ваня полез в карман гимнастерки. Пальцы его наткнулись на
какие-то бумаги. Это были те самые письма, которые Ваня писал Клаве и двум
другим девушкам, всем одинаково сообщая, что, пока годы его полностью не
ушли, он желает найти в жизни настоящего друга. Он скрутил из них бумажный
жгут, поджег. Он не шевелился, пока бумага не разгорелась. Потом
ослепленными со света глазами глянул в темноту и увидел бегущих с бугра
немцев. Они показались ему огромными. Но нему ужe стреляли со всех сторон.
Один немец вбежал и круг света с прижатым к животу автоматом. Всей своей
напрягшейся незащищенной спиной Ваня почувствовал, как сейчас выстрелят в
него, и жизнь, как крик, рванулась в нем. Но он пересилил себя, осторожно
поднося к сену огонь. Немец дал очередь, отпрыгнул в тень и оттуда еще раз
дал очередь.
Последним своим усилием Ваня поправил огонь. И этот свет, ярко
вспыхнувший и осветивший всю его девятнадцатилетнюю жизнь, был увиден на
батарее.
Назаров говорил по телефону, как вдруг услышал:
- Танки слева!
Еще не видя танков, Назаров вслед за комбатом прокричал команду: "По
танкам слева прямой паводкой Огонь!" - оглянулся с трубкой в руке и заметил
пламя нового горящего стога. И в тот же момент низко над окопом разорвался
снаряд. Назаров пригнулся. Стоявший поблизости замковый загреб рукой воздух,
подзывая его, сел на станину. Назаров подбежал, но тот сполз на колени и
ткнулся лбом в ноги ему. Растерявшись, Назаров под мышки тянул его вверх,
зачем-то пытаясь посадить обратно на станину. Замковый был грузен, он все
тяжелее сползал вниз, ужe опирался о землю подгибавшимися в локтях руками и
ладонью одной из них вдавливал огонек cобственной цигарки. Лопнул над ухом
второй снаряд, и наводчик отскочил от орудия, размахивая рукой и дуя на нее,
словно ожегся. Кисти на руке не было. Бросив замкового - у того сразу же
подогнулись руки, он упал, ударившись подбородком о землю,- Назаров кинулся
к орудию. Вшестером, взявшись за станины, они развернули его. Но высокий
бруствер окопа не давал стрелять.
И тут Ряпушкин, исполнявший при Назарове должность ординарца, схватил
лопату и выскочил на бруствер. Разорвался снаряд поблизости, осколок звякнул
по железу, чуть не выбив лопату из рук Ряпушкина. Тот испуганно пригнулся и
стал быстро и яростно раскидывать землю. Остальные снизу, из-за укрытия,
смотрели, как он, расставив ноги, работает под обстрелом. Только наводчик
стоял посреди окопа, побелевшими пальцами левой руки сжимал правую, раненую,
Шломо Вульф
Посняков Андрей
Перумов Ник
Суворов Виктор
Сапковский Анджей
Жюль Верн