Владимир Войнович

Монументальная пропаганда

Пролог

Я открыл конверт, из него выпала кривая газетная вырезка площадью в
спичечный коробок. В траурной рамке группа товарищей из города Долгова с
глубоким прискорбием извещала читателей о трагической гибели члена КПСС с
1933 года, участника Великой Отечественной войны, видной общественной
деятельницы пенсионерки Ревкиной Аглаи Степановны.

Я удивился, решив, что кто-то прислал мне текст из прошлых времен. Но
перевернул листок, прочел слова: "Новое в Интернете", "Пейджинговая связь" и
"Налоговая инспек" (конец слова отрезан), удивился еще больше. Кому нужно
поминать членство в КПСС в наше-то время?

Неизвестный, отправивший мне извещение, очевидно, предполагал, что
равнодушным оно меня не оставит, и был прав. Я давно не бывал в Долгове, не
знал, что Аглая достигла столь преклонного возраста, и с трудом представлял
себе, как она могла жить в наши дни. Я немедленно отправился в Долгов,
поселился в бывшем Доме колхозника, ныне гостиница "Континенталь", и прожил
там недели две, опрашивая разных людей, которые знали хоть что-нибудь о
последних годах Аглаи, или Оглашенной, Оглоедки, - ее имя люди по-разному
переиначивали, приспосабливая к характеру. Предыдущая ее биография была мне
хорошо известна. Часть ее я изложил в "Чонкине" и в "Замысле". Повторяться
не буду, но кратко напомню: будучи комсомолкой, юной и страстной, подправила
документы, прибавила себе лет пять или больше и с головой окунулась в
классовую борьбу. Верхом, в кожанке и с наганом носилась по здешней округе,
богатых раскулачивала, бедных загоняла в колхозы. Потом заведовала детским
домом, вышла замуж за секретаря райкома Андрея Ревкина, которым впоследствии
пришлось пожертвовать ради высокой цели. Осенью 41-го года при входе в
Долгов немецких войск Аглая взорвала местную электростанцию, откуда ее муж,
закладывавший заряды, не успел выйти. "Родина тебя не забудет!" - крикнула
она ему по телефону и сомкнула концы проводов.

Во время войны Аглая Степановна командовала партизанским отрядом, что
было отмечено двумя боевыми орденами. После войны сама была секретарем
райкома, пока ее не "съели" более хищные товарищи. Она вернулась на место
довоенной деятельности и опять заведовала детским домом имени Ф. Э.
Дзержинского. Где в феврале 1956 года ее и застало историческое событие, с
описания которого пойдет наш рассказ.

Часть первая. Уплотнение

Глава 1

В феврале 1956 года, в день окончания ХХ съезда КПСС в Долговском
районном Доме железнодорожника местному партактиву читали закрытый доклад
Хрущева о культе личности Сталина. Читал второй секретарь райкома Петр
Климович Поросянинов, упитанный, краснощекий, лысый человек с толстыми,
влажными, покрытыми белесой щетиной ушами - фамилия его очень ему подходила.
Фамилии, кстати, в Долгове у многих людей были значащие. Там в какой-то
период одновременно сосуществовали начальник милиции Тюрягин, прокурор
Строгий, его заместитель Вороватый, судья Шемякин и заведующий отделом
народного образования Богдан Филиппович Нечитайло.

Поросянинов читал медленно, громко чмокая губами, как будто ел вишни и
выплевывал косточки. При этом шепелявил и запинался на каждом слове,
особенно если оно было иностранного происхождения.

Поросянинов читал, члены партактива слушали молча, с напряженными
лицами, толстыми шеями и затылками, стриженными под полубокс.

Потом докладчику были заданы вопросы: будет ли чистка партии и что
делать с портретами Сталина, снимать ли со стен и выдирать ли из книг, как
это делалось многократно с бывшими вождями революции и героями гражданской
войны? Поросянинов невольно повернул голову, покосился на портрет Сталина,
висевший рядом с портретом Ленина, поежился, но сказал неуверенно: чистки не
ожидается, и с портретами пороть горячку не следует. Сталин, хотя и совершил
некоторые отдельные неправильные поступки, был и остается выдающим (так
сказал докладчик) деятелем нашей партии и мирового коммунистического
движения, и его заслуг у него никто отнимать не собирается.

Аглая Ревкина, испытав в жизни многое, к такому удару оказалась
неподготовленной. Некоторые, выходя из клуба, слышали, как она, ни к кому
отдельно не обращаясь, громко сказала:

- Какая грязь! Какая грязь!

Поскольку на улице в тот вечер никакой грязи не было, а было, наоборот,
холодно, вьюжно и снежно, можно даже сказать - белоснежно, слова Аглаи никем
не были восприняты буквально.

- Да, да, - поддержала ее Валентина Семеновна Бочкарева, плановик из
сельхозтехники. - И кому же мы верили!

Елена Муравьева (агентурная кличка - Мура) донесла об этом мимолетном
диалоге местному отделению МГБ, и ее донесение было подтверждено самой
Бочкаревой во время проведенной с нею беседы профилактического характера.

Но Бочкарева неправильно поняла Аглаю. Хотя о грязи было сказано в
фигуральном смысле, но все же не в том, какой имела в виду Бочкарева.

Вернувшись домой, Аглая не могла найти себе места. Нет, не преступления
Сталина, а критика его, вот что больше всего ее потрясло. Как они смели, как
они смели? Она ходила по всем трем комнатам своей квартиры, хлопала себя
маленькими жесткими кулачками по маленьким жестким бедрам и повторяла вслух,
обращаясь к невидимым оппонентам: Как вы смели? Кто вы такие? На кого
подняли руку?

"А вы, надменные потомки..." - выплывало из закоулков памяти давно как
будто забытое...

В Бога она никогда не верила, но сейчас нисколько б не удивилась, если
б у Поросянинова в процессе произнесения речи отнялся язык, или нос
отвалился, или разбил бы его паралич. Слишком кощунственны были слова,
произнесенные в Доме железнодорожника.

В Бога небесного она не верила, ее земным Богом был Сталин. Его
портрет, знаменитый, с раскуриваемой трубкой и зажженной спичкой у слегка
опаленных усов, с довоенных времен висел у нее над письменным столом, во
время войны кочевал с нею по партизанским лесам и вернулся на свое место.
Скромный портрет в простой липовой рамке. В минуты сомнений относительно
своих наиболее драматических поступков Аглая поднимала глаза к портрету, и
товарищ Сталин, слегка прищурясь, с доброй мудрой усмешкой как бы внушал ей:
да, Аглая, ты можешь это сделать, ты должна это сделать, и я верю, что ты
это сделаешь. Да, ей приходилось в жизни принимать трудные решения, жесткие
и даже жестокие по отношению к разным людям, но делала она это ради партии,
страны, народа и будущих поколений. Сталин учил ее, что ради высокой идеи
стоит пожертвовать всем и нельзя жалеть никого.

Конечно, она уважала и других вождей, членов Политбюро и секретарей ЦК,
но они в ее представлении были все-таки люди. Очень умные, смелые,
беззаветно преданные нашим идеалам, но люди. Они могли совершать ошибки в
мыслях, словах или действиях, но только он один был недосягаемо велик и
непогрешим, и каждое его слово, каждый поступок были настолько гениальны,
что современникам и потомкам следовало воспринимать их как безусловно
правильные и обязательные к исполнению.

Глава 2

Большая статуя Сталина стояла в центре Долгова на площади Сталина,
бывшей Соборной, бывшей Павших Борцов. Она была установлена в 49-м году к
семидесятилетию Сталина по ее, Аглаиной, инициативе. Аглая была в то время
первым секретарем райкома, но даже ей пришлось преодолевать противодействие.
Все понимали, какое важное воспитательное значение мог иметь памятник, и
никто не посмел прямо выступить против, но нашлись скрытые враги народа и
демагоги, которые возражали, ссылаясь на состояние послевоенной разрухи. Они
без конца напоминали, что в районе имеют место перебои с поставками
продовольствия, народ бедствует, голодает и пухнет, и еще не пришло время
таких грандиозных и непосильных для местного бюджета проектов.

Одним из главных противников памятника был ответственный редактор
газеты "Большевистские темпы" Вильгельм Леопольдович Лившиц. Он написал и
опубликовал в своей газете статью "Бронза вместо хлеба". Где утверждал, что
монументальная пропаганда - дело, конечно, важное, это Ленин еще
подчеркивал, что дело важное, но имеем ли мы моральное право сегодня тратить
на памятник столько денег, когда наш народ страдает? "Это чей же наш ваш? -
в письме в редакцию поинтересовалась Аглая и там же разъяснила, что наш
русский народ терпеливый, он еще туже затянет пояс, он временно
перестрадает, зато памятник, воздвигнутый им, останется на века. Лившиц в
своем ответе сообщил, что народ у нас у всех есть один - советский, памятник
необходим, но его можно воздвигнуть позже, когда в стране и районе улучшится
экономическая ситуация. При этом имел наглость записать себе в союзники
самого Сталина. Который, по словам Лившица, будучи мудрым и скромным,
никогда не одобрил бы подобного расточительства в столь трудный для родины
час.

Конечно, это была демагогия. Лившиц, несомненно, знал, и все знали, но
вслух не принято было говорить, что экономическая ситуация нетрудной будет
только при коммунизме. И что же нам сложить руки и ничего не строить, не
пилить, не шить, не строгать, не ковать и не ваять до наступления