запятой и, не ожидая никакого ответа, уже раскрыл рот, чтобы произнести
привычное "принято единогласно", как вдруг... Поросянинов толкнул его локтем
в бок, да и сам он увидел в заднем ряду тонкую руку, поднявшуюся одинокой
качающейся былинкой.
оглянулся на Шурыгина и пожал плечами, показывая, что он не виноват, для
него самого это очень большой и неприятный сюрприз. - Вы? Аглая Степановна?
Как это можно? Вы возде... вы... воздерживаетесь?
вспоминала, что легче было подниматься в атаку под шквальным огнем вражеских
пулеметов, чем выступить против решения партии. И тем не менее...
шуршат капли пота, стекая с мягких ушей Нечаева. Поступок Аглаи всех застал
врасплох. Эти вопросы: за, против, воздержался - всегда были не более чем
ритуалом, по ритуалу все и во всех случаях, важных или неважных, голосовали
только "за". Всегда "за" и никогда - "против". И никогда не воздерживались.
Между "воздержаться" и "против" разницы не было, потому что, как определил
любимый поэт Марка Семеновича Шубкина, "кто сегодня поет не с нами, тот
против нас".
ужасно любопытно, что же из всего этого выйдет. Все были не против скандала,
вносившего оживление в бедную событиями, скучную и затхлую провинциальную
жизнь. А с другой стороны - страшно. Если бы это был просто скандал. Кто-то
у кого-то что-то украл, или взял взятку, или дал взятку, или дал по морде,
или изменил, наконец, жене, или нечто подобное. Такие вещи в районной
партийной организации случались, осуждались, но и находили понимание. В
таких случаях провинившегося корили, стыдили, угрожали исключением из
партии. Провинившийся каялся, плакал, бил себя кулаком в грудь, получал
выговор, и на том дело кончалось. Но тут скандал разражался такой, что
непременно должен был выйти за пределы района и дойти до каких-то верхов,
где обратят внимание и отметят, что в указанном районе не все в порядке
относительно коммунистического сознания масс, пропаганды и агитации, что
имеют место идейные шатания, колебания и вообще дело пахнет не чем-нибудь, а
(даже страшно выговорить!) идеологической диверсией. И начнутся в районе
всякие проверки и чистки. А с ними и выяснения, кто, где, чего украл. Или
взял взятку. Или дал по морде. Или и взял, и дал. И хотя участники
Долговской конференции были поголовно и целиком преданы Епэнэмэ и последним
указаниям вышестоящих партийных инстанций, сказать, что из них никто никогда
ничего не украл, и не дал взятку, и не взял взятку, ничего не приписал и не
списал в свой карман, было бы слишком. Но чем больше человек крал, тем
непримиримее он был в идеологическом отношении. Поэтому реакция зала на
случившееся была искренней и решительной. Хотя и последовала после краткой
заминки. Сначала было тихо-тихо. Тихо и глухо. Потом из дальних рядов к
передним потекло, поехало, покатилось. Шелест, шум, гул, ропот, грохот,
словно рокот морского прибоя, и чем ближе к президиуму, тем мощнее. Слились
в одно и шум, и кашель, и грохот стульев, и отдельные выкрики, и вдруг
кто-то заверещал пронзительно: "Позор! Позор!", и все, впадая по нарастающей
в раж, орали, выли, свистели, хлопали руками и сучили ногами. Как псы,
спущенные с поводка, возбудились при возможности безнаказанно грызть и рвать
брошенную им под ноги жертву. А директор мясокомбината Ботвиньев выскочил
вдруг на сцену перед президиумом и, размахивая кулаком, словно крутил над
головою веревку, стал выкрикивать: "Слава коммунистической партии! Слава
коммунистической партии! Слава коммунистической партии!" с таким видом, как
будто страстно желал за партию отдать свою жизнь, не сходя с места,
немедленно и без остатка. Против него как раз на днях было заведено
уголовное дело по факту хищения мясопродуктов в особо крупных размерах, но,
проявляя преданность партии, он справедливо рассчитывал на снисхождение
правоохранительных органов. Публика в зале, казалось, озверела настолько,
что была не в силах себя сдержать, но Нечаев поднял руку, и члены заседания,
только что собой не владевшие, сразу притихли, поникли, а впрочем, некоторые
еще немного повизгивали, постепенно все-таки утихая.
я вас правильно понял, вы не согласны с линией партии. Может быть, выйдете
на трибуну, объясните свою позицию.
места и стала кричать так, чтобы президиум отметил ее старания:
подходила, тем меньшую ощущала решимость. А достигши трибуны, и вовсе
оробела. И ощутила в коленях такую слабость, что захотелось сесть или даже
прилечь. Она оперлась о поверхность трибуны и стала бормотать об Иванах, не
помнящих родства, и еще что-то невнятное.
здесь? Почему она позволяет себе выступать против нашей партии, народа,
государства, против нас с вами и наших детей...
действительно страшно, и, закрывши лицо руками, с плачем она кинулась вон из
зала. Нечаев и Поросянинов пытались ее остановить: "Аглая Степановна!
Товарищ Ревкина!"
личности, отклонениями от ленинских норм или нарушениями социалистической
законности. Ее раздражали разговоры о незаконных репрессиях и невинных
жертвах. Она всегда говорила, что у нас (это у нас-то!) никого зря не
посадят. Но в тот день ее правосознание переменилось сразу и круто.
Вернувшись домой, она закрыла дверь на все задвижки, приперла ее столом,
хотела и шкаф сюда же поставить, но не осилила. Придвинула кровать и сама
легла на нее, одетая, только сняла сапоги.
его прятала в кладовке в старом валенке. А тут достала, положила рядом на
стул, пообещавши себе, что живой не дастся.
высокие скрипучие сапоги, которые сами по себе поднимались по лестнице с
большими револьверами в руках. Она потом сама удивлялась: какие руки могут
быть у сапог? Но тем-то сон от яви и отличается, что в нем все возможно.
Сапоги с револьверами поднимались по лестнице, что-то мохнатое лезло в окно,
а в железной трубе звучал железный голос Вышинского, объявляющего приговор:
"Именем Союза Советских Социалистических Республик..." Во сне Аглая пыталась
кричать, но рот открывался, не производя ни малейшего звука. Два раза во сне
она хваталась за пистолет, но оказывалось, что это не пистолет, а резиновая
игрушка.
долго, но проснулась от солнца в глаза и от звука въехавшей во двор машины.
Машина въехала, мотор смолк, послышались разные голоса, и мужской голос
спросил:
поднимались наверх. Она вскочила, глянула в окно и обмерла, увидев во дворе
автомобиль "черный ворон" и водителя с погонами сержанта внутренних войск,
который закуривал, прислонившись спиной к радиатору.
топтались на площадке, как будто бы в нерешительности.
предохранитель. Стала быстро думать, застрелиться сразу или... Все-таки
"Вальтер" у нее был восьмизарядный, а ей самой достаточно было одного
патрона - последнего.
Глава 21
большинства людей, даже весьма образованных, нет ни ощущения, ни понимания
того, что они существуют в истории. Большинству кажется: все всегда будет,
как есть сегодня. А если на их глазах случилось историческое событие, им оно
видится происшедшим в результате совпавших во времени недоразумений. И
кажется, что все можно вернуть обратно. Одни на это надеются, другие этого
боятся. Аглая надеялась, Шубкин боялся, и оба не понимали, что история
обратных ходов не имеет. Так или иначе, развивался процесс, в результате
которого надежды Аглаи выглядели чем дальше, тем более иллюзорными, а страхи
Шубкина напрасными. Дело, конечно, не зашло еще так далеко, чтобы Аглаю
стали наказывать за разорение крестьян, а Шубкина носить на руках за
нанесенные ему обиды, но в целом что-то куда-то двигалось, и одним из мелких
результатов больших перемен и было предоставление Марку Семеновичу отдельной
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Жюль Верн
Шилова Юлия
Посняков Андрей