Чтение 25–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

грузовиках, уверенные, что при встрече сумеют погнать "руса".

А "рус" лежал на опушке, не отрывая взгляда от людей в зеленоватых
шинелях, в зеленоватых пилотках, кативших по нашей земле, как господа, -
лежал, затаившись, сжимая взведенную винтовку, ожидая команды "огонь!".

Показалось: в мембране что-то щелкнуло. У меня вырвалось:

- Ну, что там?

Щелкнуло еще раз.

- Что там? - повторил я.

- Стреляем, товарищ комбат. И я бью, товарищ комбат.

- Залпами?

- Да, по команде, товарищ комбат.

- А немцы?

Потянулось нестерпимо долгое молчание.

- Бегут! - выкрикнул телефонист. - Ей-богу, бегут...

Меня охватил восторг. Немцы бегут! Так вот, значит, как это
совершается, вот как бегут на войне! Есть, значит, у нас сила, которая
разит тело и дух, которая заставила немцев мгновенно позабыть дисциплину и
гордость, позабыть, что они "высшая" раса, завоеватели мира, непобедимая
армия. Эх, конницу бы сейчас! Вылететь бы на конях вдогонку и рубить, и
рубить, пока не опомнились, пока бегут.

Я упивался не только победой, но и тайной победы, которая открывалась
уму. Есть у нас сила! Имя ее... Нет, в тот момент я еще не умел назвать ее
по имени.

Через некоторое время Донских сообщил по телефону: в первые минуты
засада перебила около сотни гитлеровцев - втрое или вчетверо больше
уцелело; отскочив, немцы восстановили порядок; развернулись, залегли,
вступили в огневой бой.

- Хорошо. Что и требовалось доказать, - сказал я. - Поиграй с ними.
Пусть потопчутся. Людей спрячь. Но гляди по сторонам.

По телефонным донесениям я следил за боем. Сначала немцы открыли
ответную пальбу из автоматов, винтовок, пулеметов, затем против взвода
стали действовать минометы; В этом было тогда одно из преимуществ
гитлеровской армии - масса минометов. Мотопехота возила с собой минометы
на грузовиках, сложенные как дрова.

Бойцы ушли в укрытия. Немецкая разведка, приблизившаяся к лесу после
двухчасового обстрела, была встречена огнем. Взвод жил, взвод держал
дорогу.

Я по телефону сообщил командирам рот о ходе боя и приказал немедленно
довести эту информацию до бойцов, чтобы они знали, как их товарищи бьют
немцев.

Командир второй роты Севрюков, неторопливый сорокалетний лейтенант,
ответил:

- Бойцы уже знают, товарищ комбат.

- Откуда?

- Действует, товарищ комбат, беспроволочный солдатский телефон.

Чувствовалось: Севрюков говорит с улыбкой.

- Что за телефон?

- Прибыли, товарищ комбат, раненые. И рассказывают наперебой. Я
удивляюсь, товарищ комбат...

Севрюков подумал, прежде чем высказать мысль. Я слушал его тоже с
улыбкой, с интересом.

- Я удивляюсь, товарищ комбат... Люди ранены - ведь это страдание,
боль, - а все веселые. Мы, говорят, им дали. И знаете? - от этого будто и
боль меньше... Вот, товарищ комбат: оказывается, и раненые могут поднять
дух.

- Сколько прибыло раненых?

- Четверо... они хотя и перевязаны, а все-таки надо бы им скорее на
медпункт. А не отправишь: рассказывают, рассказывают, как воевали.

Радость, которая звучала в его голосе, трепетала, билась и во мне. Я
положил трубку.

Встал мой начальник штаба, худощавый, быстро соображающий,
немногословный Рахимов.

- Разрешите, товарищ комбат, сходить к раненым - уточнить обстановку.

- Да. Идите.

Вскоре меня вновь вызвал к телефону Донских. Он сообщил, что с флангов
немецкой цепи отделились две группы человек по сорок, явно намереваясь
обойти взвод, окружить. Донских говорил встревоженно. Я понимал: ему
страшновато, ему хочется спросить: не пора ли отскочить? - но он - мой
застенчивый, гордый Донских - все-таки не спрашивал.

- Ничего, Донских, - говорю я. - Отряди бойцов, чтобы следили.
Подвернется случай, пусть полоснут огнем. Не бойся. Они сами тебя боятся.

Следующее донесение Донских было таково:

- Товарищ комбат, стреляют с трех сторон. Кричат: "Рус сдавайся!"

- А ты?

- И мы стреляем.

- Хорошо. Подержи их. Донских.

На этот раз он выговорил:

- Товарищ комбат! Могут окружить...

- Ничего, Донских. Дело к вечеру. В темноте выйдешь. Держись, дорогой.

У меня нечаянно слетело это слово. Я говорил с ним, с голубоглазым
Донских, не по уставу, а по сердцу.

Вы, может быть, думаете: чего Донских волновался? Он, может быть,
кажется вам немужественным, слабонервным. Но поймите же: он находился не
за письменным столом, не за мирным станком, не на учебном поле. Его
окружала смерть. Он слышал ее свист, он видел ее - немцы стреляли
трассирующими пулями; она летела с разных сторон красными и голубыми
светляками; она проносилась и проносилась рядом, чуть не задевая, и сердце
трепетало вопреки разуму, вопреки воле. Он был не механизмом, не
бесчувственным пнем, не слитком из железа. Он переживал первый бой -
небывалый критический момент в жизни человека.

За восемь километров я ощущал его трепещущее сердце. Душевная сила,
которую я, скорее по инстинкту, чем осознанно, стремился в нем поддержать,
от него, офицера ближнего боя, передавалась бойцам.

И вдруг - именно вдруг, как-то совсем неожиданно - Донских взволнованно
сообщил: немцы отошли. Сперва не поверилось. Но окошечко штабного блиндажа
было уже темным; день кончился. Вскоре Донских подтвердил: да, постреляли,
покричали и отошли, забирая под прикрытием сумерек трупы.

Это был маленький бой, но меня бил озноб счастья: хотелось смеяться,
хотелось вскочить на коня и помчаться туда, к Донских, к бойцам, к нашим
героям.

Ночью взвод лейтенанта Донских переменил позиции.

4. "ТЫ ОТДАЛ МОСКВУ!"

На следующее утро опять глухо зарокотали пушки у нас за плечами, в
глубине.

А перед фронтом батальона было тихо. В установленные часы Донских и
Брудный докладывали: дороги пустынны. Там, далеко впереди, наблюдатели,
как и вчера, с высоких деревьев высматривали немцев.

Я ждал неурочного звонка. Он раздался.

Дежурный телефонист сказал:

- Товарищ комбат, оттуда...

Телефонист жил одной жизнью с нами; пояснения не были нужны; я понял
откуда.

- Слушаю...

- Товарищ комбат, вот так штука: конные немцы... Едут по дороге.

Я узнал быстрый говорок Брудного. Пришел, видимо, его черед. Взвод
Брудного, как вы знаете, затаился на другой дороге.

- Сколько?

- Человек двадцать.

- Пропусти.

Следом за кавалеристами появилась группа на мотоциклетах. Сегодня враг
действовал осторожнее: выслал головные дозоры. Но бойцы были искусно
спрятаны в леске.

Придорожный лесок, где немцев подстерегал взвод Брудного, был
небольшой. Однако невдалеке, приблизительно в полукилометре, находилась
другая роща, куда, выбрав момент, легко было перебежать, чтобы затем,
ускользнув от врага, опять выйти на дорогу.

Через час немцы на конях и на мотоциклах проехали назад - дорога до
реки для них была свободна.

Вскоре Брудный доложил, что показалась колонна грузовиков с пехотой.
Сочтя путь разведанным, немцы двигались, как и вчера, в автомобилях, без
бокового охранения.

- Изготовился? - спросил я.

- Да, товарищ комбат. Мы готовы.

- Подпусти и нападай! Действуй спокойно.

В трубке прозвучал твердый и серьезный голос:

- Есть, товарищ комбат.

О происходящем мне опять сообщал связной. И на этой дороге повторилось
вчерашнее. Залп из засады. Другой. Третий. И опять, соскакивая с машин,
немцы побежали, мгновенно забыв все, чему их учили: забыв о команде, о
дисциплине, превратившись в охваченную паникой толпу.

Я допытывался у телефониста, который из далекого леса доносил, как идет
бой: