Чтение 9–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

давайте чайник, я займусь.

Дважды выполоскав кипятком небольшой белый чайник, он кинул туда
щепотку, заглянул, прищурился и немного добавил. Потом без воды поставил
на конфорку.

- Пусть согреется, пооживет, - пояснил он.

Перед нами были немцы, позади - Москва, а Панфилов у переднего края с
толком и вкусом заваривал чай.

- Схему, товарищ Момыш-Улы, не убирайте, - сказал он. - Давайте-ка
вместе взглянем... Вы, товарищ Момыш-Улы, что-то невеселый.

Панфилов спросил мягко, а я чуть не упал, словно изо всей силы он
ударил меня этим вопросом. Ведь лишь вчера я сам это же сказал бойцу.
Неужели и я таков же?

- Что вас, товарищ Момыш-Улы, смущает? Не вставайте - сидите,
пожалуйста, сидите.

- Видите ли, товарищ генерал... - С досадой я уловил в своем тоне
неуверенность, ту самую, которую вытравлял у других. - Скажите, товарищ
генерал, батальону так и придется держать семь километров?

- Нет. - Панфилов помолчал и, прищурившись, улыбнулся. - Нет. Сегодня я
снимаю одну роту вашего полка. Потом, может быть, возьму другую. Так что
вам, товарищ Момыш-Улы, придется еще прихватить километр-полтора.

- Еще километр?

- А как же быть, товарищ Момыш-Улы? Посоветуйте.

Панфилов сказал это без малейшей иронии и вместе с табуреткой
придвинулся ко мне, как всегда, очень живо, словно я, старший лейтенант,
мог действительно что-то посоветовать генералу.

- Как же быть? - повторил он. - Ведь у нас ниточка, порвать ее не
трудно. Ну, порвет где-нибудь... А дальше?

Он с любопытством посмотрел на меня, ожидая ответа. Я молчал.

- Вот из-за этого-то "дальше" я и снимаю роты. Неосторожно?

Он спросил меня, словно это сказал я, но я слушал, не раскрывая рта.

- Сейчас, товарищ Момыш-Улы, нельзя быть осторожным. Сейчас надо
быть... - он лукаво прищурился, - трижды осторожным. Тогда, думаю, мы
сможем на этой полосе до Волоколамска его с месяц поманежить.

- До Волоколамска? Отступать, товарищ генерал?

- Думаю, сидеть на месте не придется, а действовать так, чтобы, где бы
он ни прорвался, везде перед ним были наши войска. Вы меня поняли?

- Да, товарищ генерал, но...

- Говорите, говорите. Что вас еще смущает? Бойцы побаиваются немца, да?

- Да, товарищ генерал.

Стараясь быть кратким, я стал докладывать. Впрочем, здесь не вполне
подходит это слово. Панфилов умел слушать столь живо, что казалось -
говоришь что-то очень для него существенное, что-то очень умное. Я сам не
заметил, как стал не докладывать, а рассказывать, рассказывать так, как
видел и чувствовал.

Когда я умолк, Панфилов некоторое время думал.

- Да, товарищ Момыш-Улы, - произнес он наконец, - сейчас нам ничто
другое не страшно. Только это страшно.

Он встал, подошел к самовару, налил в чайник кипятку, вновь поставил на
конфорку и вернулся.

Не садясь, он склонился над разрисованным листом и опять, как при
первом взгляде, сказал:

- Закупорились крепко.

Это однако, не звучало одобрением.

- Что-то очень сперто. Не мало ли вы тут оставили проходов? - Взяв
карандаш, он указал на минные поля. - Не заперли ли вы, товарищ Момыш-Улы,
самих себя?

- Но ведь это впереди, товарищ генерал, - удивленно сказал я.

- То-то и оно, что впереди. Не шевельнешься, тесно.

Подумалось: "Тесно? У меня на семи километрах тесно? Что он говорит?"

Не нажимая, Панфилов тонкими штрихами пометил несколько проходов в
минных заграждениях. Я все еще не понимал - зачем? А Панфилов легкими
касаниями простого черного карандаша - иных он не любил - перечеркнул
красивый оттиск нашей оборонительной линии и наметил стрелку, устремленную
вперед, в расположение немцев.

Я не мог сообразить, чего он хочет. Чтобы мы пошли в наступление, чтобы
атаковали скапливающуюся немецкую армию? И это после того, как он сообщил,
что снимает роту, что батальону предстоит растянуться еще на
километр-полтора? После того как говорил, что теперь надо быть трижды
расчетливым и трижды осторожным? После того как произнес: "до
Волоколамска"? И что это - приказ? Но разве так приказывают?

- На вашем месте, - сказал он, легонько штрихуя стрелку, - я вот о чем
подумал бы...

От острия стрелки, направленной в расположение немцев, он провел
завиток, обозначающий возвращение на рубеж, и взглянул на меня.

- ...подумал бы... А то в вашей картинке даже и мысли об этом я не
вижу.

Вынув часы, Панфилов повернулся к самовару:

- Этот господин тоже требует внимания. Давайте-ка по стакану чаю - и
пойдем.

- Ночевать у нас будете, товарищ генерал? - спросил Синченко.

- Нет, товарищ. Теперь ночевать некогда, теперь и ночью приходится
дневать.

Он улыбнулся, снял чайник, поднял крышку, понюхал и сказал:

- Вот это напиток.

Подавая мне стакан, он хитро прищурился:

- А ведь сегодня у нас небольшой юбилей - нашей дивизии сегодня
стукнуло ровно три месяца от роду. Следовало бы ознаменовать
поосновательнее, но... это успеется... И ровно три месяца, как мы с вами,
товарищ Момыш-Улы, первый раз встретились. Помните, как вы лихо
промаршировали?

И он опять улыбнулся.

6. ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД

Да, я помнил. Это было ровно три месяца назад, тринадцатого июля тысяча
девятьсот сорок первого года.

В военном комиссариате Казахстана, где я служил инструктором, полагался
перерыв на обед от двенадцати до часу. Пообедав, я шел из столовой. Вижу,
среди двора стоит невысокий сутуловатый человек в генеральской форме.
Рядом два майора.

В Алма-Ате мы редко встречали генералов. Я присмотрелся.

Генерал стоял спиной ко мне, заложив руки назад и слегка расставив
ноги. Лицо, видное вполоборота, показалось мне очень смуглым - почти таким
же черным, как мое. Опустив голову, он слушал одного из майоров. Из-под
высокого генеральского воротника выглядывала исчерна-загорелая, в крупных
морщинах шея.

Как артиллерист, я носил шпоры и - должен сознаться в этой слабости -
не простые, а серебряные на концах, с так называемым малиновым звоном.

Минуя генерала, дал строевой шаг. Впечатал ногу - дзинь. Другую -
дзинь.

Генерал повернулся. В усах, подстриженных двумя квадратиками, не
проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были
прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.

Войдя в комнату, я спросил товарищей:

- Что за генерал? Зачем он к нам пришел?

Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.

Знаете ли вы, что такое военный комиссар республики? Это глава
военкомата - советского учреждения, ведающего учетом военнообязанных,
допризывной подготовкой. Между нашими двумя военкоматами - казахским и
киргизским - существовал договор социалистического соревнования. Раз или
два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого, вероятно, и
приехал генерал.

Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я составлял
план комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, но во мне
жило тягостное неудовлетворение.

Почти месяц назад началась война, в газетах появлялись названия новых
направлений, новых городов, захваченных врагом, а я, старший лейтенант
Красной Армии, сидел в Алма-Ате, за три тысячи километров от фронта, и
составлял план кросса.

Не то. Не то, Баурджан.

Отворилась дверь, и вошел генерал. С ним оба майора. Мы встали.

- Садитесь, садитесь, - сказал генерал. - Здравствуйте... Кто здесь
старший лейтенант Момыш-Улы?

Что такое? Почему он спрашивает меня? Я взволнованно встал. Генерал
улыбнулся.

- Садитесь, товарищ Момыш-Улы, садитесь.

Он говорил хрипловато и негромко. Подойдя ко мне, он придвинул стул,
сел, снял генеральскую, с красным околышем, фуражку и положил на стол. В
черных волосах, стриженных под машинку, обильно пробивалась седина.

В фигуре, в лице, в манере говорить и держаться не было, казалось,
ничего повелевающего. И лишь брови, круто изломанные почти под прямым
углом, странно противоречили этому. Бровей, как и усов, седина не
коснулась.

- Будем знакомы, - сказал он. - Меня зовут Иван Васильевич Панфилов.
Знаете ли вы, что у вас в Алма-Ате будет формироваться новая дивизия?

- Нет, не знаю.