все направлялись в Город, их было очень много и становилось все больше.
Рискуя жизнью, потому что им, большею частью безденежным и носившим на
себе неизгладимую печать своей профессии, было труднее всего получить
фальшивые документы и пробраться через границу. Они все-таки сумели
пробраться и появиться в Городе, с травлеными взорами, вшивые и небритые,
беспогонные, и начинали в нем приспосабливаться, чтобы есть и жить. Были
среди них исконные старые жители этого Города, вернувшиеся с войны в
насиженные гнезда с той мыслью, как и Алексей Турбин, - отдыхать и
отдыхать и устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую
жизнь, и были сотни и сотни чужих, которым нельзя было уже оставаться ни в
Петербурге, ни в Москве. Одни из них - кирасиры, кавалергарды,
конногвардейцы и гвардейские гусары, выплывали легко в мутной пене
потревоженного Города. Гетманский конвой ходил в фантастических погонах, и
за гетманскими столами усаживалось до двухсот масленых проборов людей,
сверкающих гнилыми желтыми зубами с золотыми пломбами. Кого не вместил
конвой, вместили дорогие шубы с бобровыми воротниками и полутемные,
резного дуба квартиры в лучшей части Города - Липках, рестораны и номера
отелей...
боевые армейские гусары, как полковник Най-Турс, сотни прапорщиков и
подпоручиков, бывших студентов, как Степанов - Карась, сбитых с винтов
жизни войной и революцией, и поручики, тоже бывшие студенты, но конченные
для университета навсегда, как Виктор Викторович Мышлаевский. Они, в серых
потертых шинелях, с еще не зажившими ранами, с ободранными тенями погон на
плечах, приезжали в Город и в своих семьях или в семьях чужих спали на
стульях, укрывались шинелями, пили водку, бегали, хлопотали и злобно
кипели. Вот эти последние ненавидели большевиков ненавистью горячей и
прямой, той, которая может двинуть в драку.
училища - инженерное, артиллерийское и два пехотных. Они кончились и
развалились в грохоте солдатской стрельбы и выбросили на улицы
искалеченных, только что кончивших гимназистов, только что начавших
студентов, не детей и не взрослых, не военных и не штатских, а таких, как
семнадцатилетний Николка Турбин...
ей-богу, я до сих пор не знаю, да и знать не буду, по всей вероятности, до
конца жизни, что собой представляет этот невиданный властитель с
наименованием, свойственным более веку семнадцатому, нежели двадцатому.
Петровичем...
состоявшееся в апреле знаменитого года, произошло в цирке. Будущим
историкам это, вероятно, даст обильный материал для юмора. Гражданам же, в
особенности оседлым в Городе и уже испытавшим первые взрывы междоусобной
брани, было не только не до юмора, но и вообще не до каких-либо
размышлений. Избрание состоялось с ошеломляющей быстротой - и слава богу.
Гетман воцарился - и прекрасно. Лишь бы только на рынках было мясо и хлеб,
а на улицах не было стрельбы, чтобы, ради самого господа, не было
большевиков, и чтобы простой народ не грабил. Ну что ж, все это более или
менее осуществилось при гетмане, пожалуй, даже в значительной степени. По
крайней мере, прибегающие москвичи и петербуржцы и большинство горожан,
хоть и смеялись над странной гетманской страной, которую они, подобно
капитану Тальбергу, называли опереткой, невсамделишным царством, гетмана
славословили искренне... и... "Дай бог, чтобы это продолжалось вечно".
сам гетман. Да-с.
министерство, и даже войско, и газеты различных наименований, а вот что
делается кругом, в той настоящей Украине, которая по величине больше
Франции, в которой десятки миллионов людей, этого не знал никто. Не знали,
ничего не знали, не только о местах отдаленных, но даже, - смешно сказать,
- о деревнях, расположенных в пятидесяти верстах от самого Города. Не
знали, но ненавидели всею душой. И когда доходили смутные вести из
таинственных областей, которые носят название - деревня, о том, что немцы
грабят мужиков и безжалостно карают их, расстреливая из пулеметов, не
только ни одного голоса возмущения не раздалось в защиту украинских
мужиков, но не раз, под шелковыми абажурами в гостиных, скалились
по-волчьи зубы и слышно было бормотание:
они помнить революцию. Выучат их немцы - своих не хотели, попробуют чужих!
совершенно дикие звери. Ладно. Немцы им покажут.
большевики. Только две силы.
5
шахматной доске. Так плохой и неумный игрок, отгородившись пешечным строем
от страшного партнера (к слову говоря, пешки очень похожи на немцев в
тазах), группирует своих офицеров около игрушечного короля. Но коварная
ферзь противника внезапно находит путь откуда-то сбоку, проходит в тыл и
начинает бить по тылам пешки и коней и объявляет страшные шахи, а за
ферзем приходит стремительный легкий слон - офицер, подлетают коварными
зигзагами кони, и вот-с, погибает слабый и скверный игрок - получает его
деревянный король мат.
пришло, некие знамения.
бирюзе, и солнце выкатилось освещать царство гетмана, когда граждане уже
двинулись, как муравьи, по своим делишкам, и заспанные приказчики начали в
магазинах открывать рокочущие шторы, прокатился по Городу страшный и
зловещий звук. Он был неслыханного тембра - и не пушка и не гром, - но
настолько силен, что многие форточки открылись сами собой и все стекла
дрогнули. Затем звук повторился, прошел вновь по всему верхнему Городу,
скатился волнами в Город нижний - Подол, и через голубой красивый Днепр
ушел в московские дали. Горожане проснулись, и на улицах началось
смятение. Разрослось оно мгновенно, ибо побежали с верхнего Города -
Печерска растерзанные, окровавленные люди с воем и визгом. А звук прошел и
в третий раз и так, что начали с громом обваливаться в печерских домах
стекла, и почва шатнулась под ногами.
голосами. Вскоре узнали, откуда пришел звук. Он явился с Лысой Горы за
Городом, над самым Днепром, где помещались гигантские склады снарядов и
пороху. На Лысой Горе произошел взрыв.
Горы ядовитые газы. Но удары прекратились, газы не потекли, окровавленные
исчезли, и Город приобрел мирный вид во всех своих частях, за исключением
небольшого угла Печерска, где рухнуло несколько домов. Нечего и говорить,
что германское командование нарядило строгое следствие, и нечего и
говорить, что город ничего не узнал относительно причин взрыва. Говорили
разное.
зеленью, гремел и грохотал, и германские лейтенанты выпивали море содовой
воды. Второе знамение было поистине чудовищно!
убили не кого иного, как главнокомандующего германской армией на Украине
фельдмаршала Эйхгорна, неприкосновенного и гордого генерала, страшного в
своем могуществе, заместителя самого императора Вильгельма! Убил его, само
собой разумеется, рабочий и, само-собой разумеется, социалист. Немцы
повесили через двадцать четыре часа после смерти германца не только самого
убийцу, но даже извозчика, который подвез его к месту происшествия.
Правда, это не воскресило нисколько знаменитого генерала, но зато породило
у умных людей замечательные мысли по поводу происходящего.
чесучовой рубашки, Василиса сидел за стаканом чая с лимоном и говорил
Алексею Васильевичу Турбину таинственным шепотом:
живем мы весьма непрочно. Мне кажется, что под немцами что-то такое
(Василиса пошевелил короткими пальцами в воздухе) шатается. Подумайте
сами... Эйхгорна... и где? А? (Василиса сделал испуганные глаза.)
непосредственно на того же Василису. Раненько, раненько, когда солнышко
заслало веселый луч в мрачное подземелье, ведущее с дворика в квартиру
Василисы, тот, выглянув, увидал в луче знамение. Оно было бесподобно в
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Белов Вольф
Курылев Олег
Посняков Андрей
Посняков Андрей