твердыми шагами и молча прошла через столовую, где в совершенном молчании
сидели Карась, Мышлаевский и Лариосик. Ни один из них не шевельнулся при
ее проходе, боясь ее лица. Елена закрыла дверь к себе в комнату, а тяжелая
портьера тотчас улеглась неподвижно.
Алешку-то неудачно пристроил...
глазами, и лиловатые тени разлеглись у него на щеках.
подобрался к двери, потом остановился в нерешительности, повернулся,
подмигнул на дверь Елены. - Слушайте, ребята, вы посматривайте... А то...
время донесся его голос и еще какие-то странные ноющие звуки из Николкиной
комнаты.
цыпочках подошел к Елениной двери, наклонился к замочной скважине, но
ничего не разглядел. Он беспомощно оглянулся на Карася, стал делать ему
знаки, беззвучно спрашивать. Карась подошел к двери, помялся, но потом
стукнул все-таки тихонько несколько раз ногтем в дверь и негромко сказал:
входите.
стулья под печкой Саардама - и затихли. - Делать Турбиным и тем, кто с
Турбиными был тесно и кровно связан, в комнате Алексея было нечего. Там и
так стало тесно от трех мужчин. Это был тот золотоглазый медведь, другой,
молодой, бритый и стройный, больше похожий на гвардейца, чем на врача, и,
наконец, третий, седой профессор. Его искусство открыло ему и турбинской
семье нерадостные вести, сразу, как только он появился шестнадцатого
декабря. Он все понял и тогда же сказал, что у Турбина тиф. И сразу как-то
сквозная рана у подмышки левой руки отошла на второй план. Он же час всего
назад вышел с Еленой в гостиную и там, на ее упорный вопрос, вопрос не
только с языка, но и из сухих глаз и потрескавшихся губ и развитых прядей,
сказал, что надежды мало, и добавил, глядя в Еленины глаза глазами очень,
очень опытного и всех поэтому жалеющего человека, - "очень мало". Всем
хорошо известно и Елене тоже, что это означает, что надежды вовсе никакой
нет и, значит, Турбин умирает. После этого Елена прошла в спальню к брату
и долго стояла, глядя ему в лицо, и тут отлично и сама поняла, что,
значит, нет надежды. Не обладая искусством седого и доброго старика, можно
было знать, что умирает доктор Алексей Турбин.
вот-вот упадет. И лицо его уже начало пропускать какие-то странные
восковые оттенки, и нос его изменился, утончился, и какая-то черта
безнадежности вырисовывалась именно у горбинки носа, особенно ясно
проступившей. Еленины ноги похолодели, и стало ей туманно-тоскливо в
гнойном камфарном, сытном воздухе спальни. Но это быстро прошло.
через оскаленные зубы притягивая липкую, не влезающую в грудь струю
воздуха. Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал
того, что происходило вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор
тронул ее за руку и шепнул:
больше делать.
лицо Турбину. Синеватая тень сгущалась у складок губ и носа.
доктор Бродович, оставайтесь возле него.
подумал, добавил: - Вы мне протелефонируйте в случае несчастного исхода, -
такие слова профессор шептал очень осторожно, чтобы Турбин даже сквозь
завесу бреда и тумана не воспринял их, - в клинику. Если же этого не
будет, я приеду сейчас же после лекции.
двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми
огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная
огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали, ускорили жизнь и
появление света лампадки. Елена, прикрыв дверь в столовую, подошла к
тумбочке у кровати, взяла с нее спички, влезла на стул и зажгла огонек в
тяжелой цепной лампаде, висящей перед старой иконой в тяжелом окладе.
Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом богоматери
превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная
набок, глядела на Елену. В двух квадратах окон стоял белый декабрьский,
беззвучный день, в углу зыбкий язычок огня устроил предпраздничный вечер,
Елена слезла со стула, сбросила с плеч платок и опустилась на колени. Она
сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и,
молча, положила первый земной поклон.
побывали в комнате Турбина. Николка, вернувшись в столовую, сказал
собеседникам:
Никол?.. Что ж ему так-то, без покаяния...
еще с ней что-нибудь сделается...
отуманенный Лариосик. Еще раз ходили к доктору Бродовичу. Тот выглянул в
переднюю, закурил папиросу и прошептал, что это агония, что, конечно,
священника можно позвать, что ему это безразлично, потому что больной все
равно без сознания и ничему это не повредит.
через дверь глухо ответила: "Уйдите пока... я выйду..."
ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом:
кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет,
это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего
отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что
делается кругом, ты посмотри... Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?..
Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то?
вновь простирая руки, стала просить:
умоли господа бога, чтоб послал чудо...
непрерывна, шла потоком. Она все чаще припадала к полу, отмахивала
головой, чтоб сбить назад выскочившую на глаза из-под гребенки прядь. День
исчез в квадратах окон, исчез и белый сокол, неслышным прошел плещущий
гавот в три часа дня, и совершенно неслышным пришел тот, к кому через
заступничество смуглой девы взывала Елена. Он появился рядом у
развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой.
Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились
светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась
к полу, потом, всей душой вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя
уже жесткого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезанное в
венец, явно оживало, а глаза выманивали у Елены все новые и новые слова.
Совершенная тишина молчала за дверями и за окнами, день темнел страшно
быстро, и еще раз возникло видение - стеклянный свет небесного купола,
какие-то невиданные, красно-желтые песчаные глыбы, масличные деревья,
черной вековой тишью и холодом повеял в сердце собор.
же тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут твои дни, твой праздник. Может,
что-нибудь доброе сделает он, да и тебя умоляю за грехи. Пусть Сергей не
возвращается... Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай... Все мы в
крови повинны, но ты не карай. Не карай. Вон он, вон он...
самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике,
окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие невиданные,
что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к полу и больше
не поднималась.
столовую пробежал кто-то. Еще кто-то поцарапался в дверь, возник шепот:
"Елена... Елена... Елена..." Елена, вытирая тылом ладони холодный
скользкий лоб, отбрасывая прядь, поднялась, глядя перед собой слепо, как
дикарка, не глядя больше в сияющий угол, с совершенно стальным сердцем
прошла к двери. Та, не дождавшись разрешения, распахнулась сама собой, и
Никол предстал в обрамлении портьеры. Николкины глаза выпятились на Елену
в ужасе, ему не хватало воздуху.
Скальци Джон
Ильин Андрей
Куликов Роман
Каменистый Артем
Шилова Юлия